Сам он за рулем "на грудь" не принимал. Да и порошок, на котором неплохо поднялся в девяностые, тоже не пробовал. Как говорится – просто бизнес. Но если дорогой кокаин убивал золотую молодежь, не нанося прямого вреда дилеру, не считая, конечно, украденных из жизни семи лет, то пьянь на дорогах угрожала непосредственно ему, Жоржу. А это уже совсем другое дело.
Первая цель не удовлетворила ни Евгению Николаевну, ни Жоржа.
Картин было семь, разного размера и, похоже, действительно старых (в этом Шипилова толк знала), но какие-то они были легковесные, игривые. Везде разнополые пастушки́ и пасту́шки, явно нерусского вида. И что самое неприятное – на трех из семи виднелись постройки, тоже никак не ассоциировавшиеся с российской действительностью конца девятнадцатого века. И хотя отдавали их по более чем пристойной цене – пять тысяч евро за все, – Жорж был вынужден отказаться.
Галантно раскланявшись с хозяином картин, несостоявшиеся покупатели уселись в свой мультивэн и поехали по адресу номер два, отстоявшему от предыдущего пункта на довольно значительное расстояние – почти семьсот километров, – которое они преодолевали почти весь следующий световой день.
И вот там их ждала такая удача, что от визита по последнему, третьему объявлению они решили просто отказаться. Во-первых, другой конец Германии, Фрейбург, почти самый юг, еще почти тысячу километров переться. А во-вторых, им так сказочно повезло, что не было никакого резона снова пытать счастья.
Но – по порядку.
Городочек был совсем маленьким, тысячи на три жителей. Скорее деревня, чем город, хотя, как и каждая германская деревня, очень цивильная и благоустроенная – со своей маленькой кирхой, маленьким рестораном, маленьким супермаркетом, маленьким отелем (что было очень кстати, потому как близился вечер).
Подательница объявления жила в небольшом каменном доме – впрочем, в городке все дома были каменные – и была, пожалуй, постарше мадам Шипиловой.
Они приехали в восьмом часу вечера, уже зная, что столь поздний визит, по здешним меркам, явно выбивается из рамок приличий.
К счастью, Евгения Николаевна на блестящем литературном немецком сумела убедить хозяйку, что они не тати ночные, а знаменитые русские искусствоведы, всю жизнь изучающие творчество германских художников второй половины позапрошлого века. Жорж хоть и не любил Шипилову, но вынужден был признать ее способности: будь он один, его бы точно не пустили в квартиру к одинокой старушке. Да и пустили бы – как бы он с ней объяснялся? Кроме русского и "фени", Велесов никаким языком не владел.
Старушка церемонно представилась гостям, кокетливо тряхнув седыми, слегка подсиненными прядями. Имени Жорж не уловил, а потому про себя именовал ее Генриеттой Карловной.
За чаем с ежевичным вареньем – из изящных, мейсенского фарфора чашек – она не торопясь рассказала, что картины подарил ей покойный супруг. На свадьбу.
Даже и не супруг, а семья супруга. Потому что полотна переходили в этой семье по наследству никак не менее четырех-пяти поколений. По этой же причине она с ними расстается: наследников у старой фрау не было и, по понятным резонам, уже не предвиделось, а лечение, хоть государство и помогает, не бесплатное. Но самое главное – Генриетта Карловна хочет напоследок посетить место гибели ее бесценного супруга.
– И куда поедете? – непонятно зачем спросил Велесов через Шипилову.
– Есть такой город в России – Ржев, – ответила старая фрау, слегка помучившись с произношением.
– Так ваш муж погиб подо Ржевом? – изумилась Шипилова.
– Да. Пал смертью храбрых в штыковой атаке, – торжественно сказала фрау. – В сорок втором году. А я так и осталась вдовой. Сначала молодой, теперь вот сами видите какой, – опять слегка пококетничала Генриетта Карловна.
– Ну, вы еще очень даже ничего, – попытался сделать комплимент будущему бизнес-партнеру Велесов. Однако Шипилова даже переводить не стала.
– Мой отец тоже там погиб, – вдруг сказала она. – И тоже в сорок втором.
Сказала по-немецки, но даже не знавший языка Велесов понял.
Фрау пересела поближе к Шипиловой, взяла ее за руку.
– Мой Ханс был бухгалтером. Замечательным бухгалтером. В двадцать пять лет – младший компаньон аудиторской конторы, представляете? Ему прочили большое будущее. А кем был ваш папа?
– Художником. Учился в Суриковском, на втором курсе. Ушел добровольцем.
– Сам пошел? – изумилась фрау.
– Да, – ответила Евгения Николаевна. – Добровольцев было очень много. Для нас это была Отечественная война. А Ржев – отдельная в ней строка. Даже стихотворение такое было: "Я убит подо Ржевом".
– Ужасная вещь – война, – после некоторой паузы вздохнула фрау. – Ханса лишила жизни, меня – детей. Тоже, в конечном счете, жизни – даже картины фамильные передать некому. Вы выросли без отца. В общем, все мы – жертвы.
Жорж, услышав по-немецки знакомое слово "картины", встрепенулся. Эта "встреча на Эльбе" начала его утомлять. Какое ему дело до того, что было полвека назад? Его гораздо более интересовала сегодняшняя и завтрашняя жизнь.
Но дошли и до картин. Эта встреча искупила все предыдущие затраты – и денег, и времени.
Ровно то, что надо.
Пять полотен. На всех – сосновый лес. Рука мастера, даже вглядываться излишне. Две картины – просто с изображением сосен, среднего формата – горизонтальные, примерно пятьдесят на семьдесят сантиметров, хотя наверняка цифры будут "некруглые" (в то время модульных подрамников не существовало, каждый сколачивал себе сам, и холст сам натягивал, и, как правило, грунтовал, не доверяя эту работу торговцам художественными товарами, поскольку у каждого профессионального художника были свои секреты грунтовки). Одна, того же размера, но вертикальная – сосновый лес, освещаемый закатным солнцем: деревья прямо-таки бронзовеют своими голыми высокими стволами. Очень благородно все это выглядело.
Две последние картины добили арт-дилерское сердце Велесова вконец, даже на мгновение решил оставить работы себе. Но только на мгновение. Если чувства начинают мешать бизнесу, то следует с чем-то завязывать: либо с чувствами, либо с бизнесом. Жоржу несравнимо проще было завязать с чувствами.
Шипилову же найденное сокровище никак не зацепило. "Конечно, – ухмыльнулся про себя Жорж. – Ван Эмден (автор покупаемых работ) или даже Шишкин – это ж не Алешински с его каракулями. А значит, Шипиловой безразличен".
Жорж, кстати, ничего не имел против Алешински и прочих любителей каракуль – они продаются иногда дороже хороших, на взгляд Велесова, мастеров. Но в глубине души Жорж считал, что их слава и их цены – плод целенаправленных усилий специалистов от искусства. Примерно таких, как он сам, только направивших свои вышеуказанные усилия несколько в ином – чуть более приличном и менее опасном – русле.
Их бизнес от этого удачливее и спокойнее велесовского. Но выбирать не приходится: когда сегодняшние промоутеры современных пачкунов заканчивали на папины деньги Кембриджи и Оксфорды, Велесов проходил собственные университеты. Навыки, конечно, получил добротные, но недостаточные для раскрутки авторов, каждую черточку картин которых нужно уметь объяснить доверчивым клиентам. И здесь – Велесов вынужден согласится – без Кембриджа не обойтись, иначе никто не заплатит миллион долларов за случайно разбрызганную по холсту краску.
Впрочем, Жорж не расстраивался. Его бизнес тоже, мягко говоря, неубыточный. И, на его взгляд, даже более честный.
Да, самое главное! Две последние картины – очень крупные. Одна – горизонтальная, одна – вертикальная. Размер – не меньше, чем восемьдесят на сто. Все те же сосны. Все то же солнце. Но добавилась живность. Фауна, иначе говоря.
На горизонтальной – вдалеке от зрителя, с правого бока полотна, мастерски выписанная, без деталей, но с полным ощущением мощи и силы, небольшая фигура лося. А на вертикальной – медведица и медвежонок на упавшем стволе. Тоже не как главные персонажи, чуть в стороне и небольшие.
Велесов, как их увидел, чуть дар речи не потерял. Уж что-что, а конфеты "Мишка косолапый" пробовал каждый нынешний российский миллионер. Как говорится, вкус, знакомый с детства. А вкус детства стоит реальных денег…
Шипилова тем временем внимательно всматривалась в полотна. Несомненно, работы старые: изображение явно темнее, чем задумывал автор. Красочная поверхность покрылась сеточкой мелких трещин – кракелюром.
– А где подпись художника? – спросила она старую фрау.
– Ван Эмден часто не ставил подпись, – спокойно ответила она. – Но сомнений в авторстве нет никаких. Он был наполовину немец, наполовину голландец. Жил и работал в Амстердаме. Не знаю, как их дороги сошлись, но художник был очень дружен с дедушкой моего мужа. Эти работы он создал здесь, будучи в гостях, писал на их семейной ферме. Сохранилась переписка между художником и дедом Ханса, правда, только письма Ван Эмдена. И об отсутствующих подписях на полотнах там говорится: Герхард, дед Ханса, был тоже крайне аккуратным человеком. Ван Эмден в письме обещал поставить автограф в один из будущих приездов. Но не выполнил обещания, хотя и не по своей воле: в 1893 году заболел чахоткой, три года безуспешно лечился в горном санатории в Швейцарии и в 1896-м – скончался. Все письма я тоже могу отдать, мне они без картин ни к чему, – щедро предложила старая дама.
– Это было бы очень кстати, – согласился Велесов, не желавший оставлять никаких следов к картинам. – А фотографии работ у вас есть?
– Нет, к сожалению, – ответила фрау. – Для объявления их снимал сотрудник газеты.
А Шипилова уже исследовала обратную сторону полотен. Холст почернел от времени, запылился. Прибит к дереву подрамника он был небольшими гвоздями с широкими шляпками – степлеров тогда не существовало. Кроме гвоздей, еще было дополнительное крепление проволокой, характерное для западноевропейских мастеров.
Цена на работы была немалой. Дама попросила десять тысяч евро, в среднем по две тысячи за полотно. Велесов для приличия спросил, возможен ли торг, и, услышав отрицательный ответ, отдал требуемую сумму наличными, которые заблаговременно обменял на дорожный чек.
Он очень устал и был так доволен нежданной удачей, что легко отдал бы и вдвое большие деньги.
– Когда вы заберете картины? – спросила Генриетта Карловна.
– Сейчас, – ответил Жорж. Никогда не следует переносить удачу на завтра, если ее можно схавать сегодня.
– Может, завтра утром? – спросила уставшая Шипилова. – Отель здесь есть, переночуем и заберем.
Жорж скривился, но, взглянув на утомленное лицо Евгении Николаевны, был вынужден согласиться – такого "инструмента" ему больше не найти.
За окном стемнело. Когда они, покинув гостеприимный дом, вышли на улицу, в ноздри пахнул чистый свежий воздух. Почти деревенский, не считая легкого выхлопа от проехавшей мимо машины.
"Искусствоведы" мгновенно добрались до крошечного, сложенного из темно-коричневого крупного кирпича отеля, в котором, как оказалось позже, было всего восемь комнат. Но это было позже, так как пока что отель был… закрыт! Пара окон горела – то есть постояльцы в нем существовали, – однако входная дверь была замкнута цифровым замком, и ни на стук, ни на звонок, ни одна живая душа не отозвалась.
Вот так номер!
Ехать куда-то еще, удаляясь от завтрашней цели, не хотелось. Да и усталость давала о себе знать.
На поднятый ими легкий шум завернул случайный прохожий. К счастью, как оказалось, в маленькой деревне случайных прохожих не бывает. Он, конечно, знал хозяйку отеля, позвонил ей с мобильного, и та прибыла буквально через десять минут. На велосипеде.
Пока хозяйка ходила в отдельно расположенную подсобку за бельем для путешественников, Велесов и Шипилова сидели за деревянным столом во дворе. Нежились в удобных креслах, попивая сладкое сливовое вино, любезно предложенное им.
В воздухе пахло цветами и недавно прошедшим дождем. Вечерний полумрак то тут, то там стремительно рассекали летучие мыши.
И вдруг Жорж увидел то, что ему еще не приходилось наблюдать вживую. На конек невысокой крыши, прямо под мощный фонарь, из темноты бесшумно, как в мультфильме, опустилась сова. Глаза круглые, овальное большое тело, крючковатый нос. Села – и замерла.
Велесов, не отрываясь, наблюдал за ней и все же прозевал момент взлета. Стремительного, но такого же бесшумного. Что-то поймала в воздухе и неторопливо удалилась с добычей в сторону леса.
"Прямо как я", – самодовольно подвел итог Велесов.
А тут и хозяйка появилась, держа в руках ворох чистейшего постельного белья и полотенец.
Что ж, сегодня они заработали отдых.
Глава 4
Ефима Аркадьевича посещает гениальная мысль
Место: Москва.
Время: почти три года после точки отсчета.
Ефим Аркадьевич проснулся вовремя, но решил не обращать на это внимания и снова слегка вздремнул.
А вот теперь он опаздывал уже прилично… И ладно бы просто на работу – начальство, как известно, не опаздывает. Но на пол-одиннадцатого была назначена встреча с серьезным потенциальным заказчиком, и это уже нехорошо.
Одним движением, не легким, но экономно-точным, Береславский запихнул нижнюю часть туловища в обширные штаны, вторым и третьим – верхнюю соответственно в рубаху и пиджак. Следующим движением, как он думал, будет закрытие входной двери с обратной стороны. Но не тут-то было.
Наташка прискакала из кухни и заверещала как резаная:
– Ты что, совсем плохой? Ты в этой рубахе третий день ходишь! А штаны? Ты посмотри на штаны!
Она так трещала, что Ефим Аркадьевич и в самом деле посмотрел на штаны. Ничего нового. Штаны как штаны. И всегда останутся штанами.
Последнюю фразу, как выяснилось, он, видно, по причине сверхстремительного пробуждения, пробормотал вслух. И она не осталась незамеченной.
– Штаны-то нормальные! Это ты ненормальный! Как во что-то влезешь, так по полгода. У тебя ж полный шкаф одежды, сам выбирал!
Вот это было уже лишнее. Ефим Аркадьевич терпеть не мог несправедливости в любых ее проявлениях.
– Я? – задохнулся он от гнева. – Сам?
Наташка подняла глаза и увидела, что ситуацию пора топить любовью. Подошла, обняла супруга за лобастую башку, нежно прижала к себе.
– Ну, почти сам, – почти честно сказала она. – Ну переоденься, пожалуйста! Ну что тебе стоит?
– А что тебе стоит с вечера повесить что считаешь нужным? Мне ж без разницы, в чем ходить! – Вулкан еще шипел, но вылетали уже не пламя и куски лавы, а пепел и зола.
– Я кино смотрела, ты же знаешь. Сериал был. – Наташка целенаправленно подставлялась под мужнину иронию, так как это разом превращало ее из семейного вампира в семейную жертву.
Ефим давно раскусил маленькие женские хитрости, но удержаться не смог:
– Ну и как, Катя его дождалась?
– Варя, милый. Ее зовут Варя. А Алексей ее ждет с гастролей.
– А Алексей дождался?
– Нет, она на гастролях сошлась с Петром.
– Какой ужас! – искренне развеселился супруг. – И что Алексей? Повесился? Или вернулся к Маше?
Это Наташке и было нужно. Теперь можно было спокойно обидеться и на фоне вышеозначенной обиды заставить супруга сменить непотребные одежды на более подобающие.
Она отвернулась и молча стала копошиться в шкафу.
Ефим, не любивший оставлять за спиной надутую супругу – хоть и понимал глубинную суть происходящего, – решил мириться.
– Ладно, переоденусь, – сказал он. – Только быстрее, а то у нас заказчик через полчаса подваливает.
– С червяками который? – спросила жена, не переставая перебирать тряпки. Она была в курсе рабочих будней их рекламного агентства – частенько забегала, особенно после того, как стала помогать благоверному в его бессмысленной, как ей до последнего воскресенья казалось, возне с картинами.
– Ну да, – подтвердил Ефим Аркадьевич, с пыхтением снимая брюки. Он выбился из утреннего ритма, и малейшая физическая нагрузка, с детства им нелюбимая, раздражала.
А Наташка уже демонстрировала результаты своих изысканий.
– Брюки – вот!
На диван шлепнулись дорогие штаны. Следом полетела модная рубаха, не требовавшая галстука – на "ошейник" Ефим Аркадьевич мог согласиться, только имея перед супругой уж очень серьезные провинности.
– Носки осталось найти приличные.
В поисках носков жена наклонилась к нижнему отделению. Ее и без того симпатичная фигура стала от этого еще более привлекательной.
– Эти нормальные, но один с дыркой. А эти непарные. Давно надо бы здесь разобраться, – упредила Наташка возможные упреки отчаянно торопившегося мужа.
Теперь она тоже заспешила, чуть не с головой уйдя в носочно-чулочное отделение шкафа.
Хотя слово "тоже" слегка устарело, ибо Ефим Аркадьевич уже пристально вглядывался в обнаженные ноги супруги. И не только ноги – от неудобной позы Наташкин короткий халатик здорово распахнулся.
– Эти пойдут? – обернулась она к мужу, держа в руке носки и еще не разогнувшись. – А как же червяки?
Это была ее следующая фраза. Она же на некоторое время – последняя.
– …Ты – псих, – отдышавшись, наконец сказала жена. – Каким был, таким и остался. Всегда невовремя.
– Отказала бы, – засмеялся Береславский, почему-то вспомнив их первую, теперь такую давнюю, встречу. – Сколько бы нервов сэкономила.
– Это точно, – теперь уже рассмеялась Наташка, не торопясь натягивая на еще вполне стройные ноги колготки. – Иди уже, труженик! Ты только что сильно опаздывал.
– Я уже снова сильно опаздываю, – сказал Ефим Аркадьевич и, как всегда, забыв на прощанье поцеловать супругу, покинул квартиру.
– Вот гад, – сказала Наташка вслед любимому. Ей так всегда хотелось внешних, "сериальных", проявлений любви, над которыми столь злостно измывался ее благоверный!
Впрочем, это был ее гад. Собственный. Один – и на всю жизнь.
А Ефим Аркадьевич уже выезжал из подземного гаража (выросло наконец благосостояние советских трудящихся), направляя нос длинного авто к работе.
Настроение сразу упало.
Не то чтобы работа была противна, вовсе нет. Агентство "Беор" со всеми его обитателями, начиная от друга-совладельца-директора Сашки Орлова, были вполне симпатичны Ефимову сердцу. Но напрягали две вещи.
Первая – не по важности, а по простоте объяснения – материальная. Малый бизнес, каковым, несомненно, являлся "Беор", перестал быть прибыльным.
То есть прибыль даже не упала, но и не выросла, оставшись в прежних пределах. Выросли только обороты, причем в разы, и, соответственно, бизнес-риски: раньше месячное само существование "Беора" стоило в баксах тысяч пять, сегодня – во много раз больше. А стало быть, если прежних резервов Сашки и Ефима хватило бы на полгода кризисной работы их предприятия, то нынешних, даже слегка возросших – на неполных два месяца.