– Уезжаю с другом на отдых, – она многозначительно посмотрела на меня и подкрутила завиток у виска.
– Очередной богатый принц не белом коне? – насмешливо переспросила я.
– Да ладно! Как тебе не стыдно! Слушай! – ее глаза заблестели. – У меня идея! Ты же все равно торчишь в Москве! Напиши за меня! Гонорар твой. Умоляю, хочешь на колени встану! При всех!
Написать о Милоше…
Перед глазами возникло видение: таз с булькающим огненно-оранжевым варевом и деревянная ложка с захлебнувшейся осой.
– Нет! – я замотала головой, – у меня полно работы.
Я стала вырываться из ее цепких рук.
– Умоляю! – в Лилькиных глазах закипали слезы.
– Ладно, – коварно улыбнулась я, – я напишу. А за это посидишь со старухой Розовой, пока я буду отдыхать в каком-нибудь доме отдыха.
– Идет! – просияла Лиля. – Я согласна!
– Давай координаты своего доктора Айболита! – Я приготовилась записывать.
– Только… – она нахмурила свой узкий лобик, – он не станет напрямую давать интервью.
– Приехали! Как же я буду писать?
Лилька замолчала, обдумывая, как бы половчее сбагрить мне неудобную статью.
– Придумала! – закричала она, – сделай у него операцию! Интервью с операционного стола! Супер! Журналистское расследование! Материал века!
– Ты в своем уме? – ужаснулась я.
– Да ладно, кому нужен этот бесполезный отросток! Ты же мучаешься, а тут тебя, можно сказать, по блату в хорошие руки пристраивают!
– Нет! – крикнула я и, резко развернувшись, стала пробиваться локтями сквозь толпу к выходу.
Но любопытство и азарт заполнили меня до отказа еще по пути домой. А вдруг ОН меня помнит? Вдруг он ВСЕ помнит? И самый важный вопрос – вдруг он ждет?
Вернулась я в этот вечер рано. Старуха Розова с удовольствием попила чайку с пирожными, обрадовалась привету от любимого сыночка и, ограничившись только маникюром с моим розовым лаком от "Живанши", милостиво отпустила меня спать.
Следующим утром Лилька разбудила меня телефонным звонком ровно в семь часов.
– Я обо всем договорилась, – затараторила она.
– О чем ты? – спросонья я в самом деле не поняла.
– Не придуривайся! Я о докторе Милоше. Он как раз сейчас свободен. Короче, ты едешь сегодня в 133-ю больницу, поднимаешься на третий этаж и спрашиваешь Семена Израилевича. Он дает тебе бумажку, и ты летишь на второй этаж, в кабинет № 13, к Инге Альбертовне. Она выдает тебе очередную бумажку, с которой ты мчишься в свою родную поликлинику, делаешь там анализы и получаешь направление на операцию.
– Ну, ты загнула! – расхохоталась я. – Где же это видано, чтобы в районной поликлинике все делали за один день!
– Не бойся, Инга напишет тебе такую бумажку, что они тебя на руках до больницы донесут! А на следующий день с вещами приходи в приемный покой. Тебя распределят в палату, которую курирует Милош. Да, не забудь Инге сунуть конвертик.
– Какой конвертик?
– Сто долларов, – безмятежно отозвалась Лиля.
– Ну, ты нахалка! Я режу свой здоровый орган да еще должна за это заплатить? Ты в своем уме? Пиши о своем докторе сама!
– Как же? – опешила Лиля, – мы сегодня улетаем!
– Будешь пописывать на пляже в перерывах между сеансами любви, – отрезала я.
– Ну, не ожидала от тебя такого, – прошипела Лиля, – хорошо, сто долларов я тебе возмещу. Шантажистка ты несчастная!
Два дня я потратила на беготню по поликлиникам и больницам, а также на затоваривание холодильника. Сиделка, найденная Лилькой, потихоньку знакомилась со старухой Розовой, убитой сообщением о моей срочной госпитализации. Все произошло так стремительно, что я с трудом осознала себя сидящей в спортивном костюме на древней кровати с продавленным матрасом, в компании с пятью весьма симпатичными тетеньками, до которых мне, правда, не было никакого дела. Изо всех сил я сдерживала дрожь – сегодня день обхода, сегодня должен появиться он, Игорь. Доктор Милош.
…Три месяца в далеком девяносто первом Игорь был рядом. Он звонил по десять раз в день, после работы заезжал за мной или приводил к себе в больницу. Мы пили чай, целовались и разговаривали ночи напролет! С ним было надежно. Как в герметичном скафандре космонавта.
Я досконально изучила его лицо, фигуру, оттенки интонаций, походку. Стоило мне высказать любое желание – оно выподнялось, как в сказке о золотой рыбке. Ужины в ресторане, театры, редкие книги, деликатесы…. Кто знает, что бы я ответила, если бы он предложил мне выйти замуж? Наверное, согласилась бы… Но момент был упущен, для меня он все больше становился товарищем, а не возлюбленным. А он продолжал любить…
И вот я уже стала подмечать мелкие недостатки, смешные промахи; морщиться от "врачебных анекдотов", грубить в ответ на неловкие шутки, капризничать. Он же продолжал "душить меня в объятиях", не отпуская от себя ни на шаг. "Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим", – часто цитировал он Пушкина.
Жизнь на два дома была для него мучительна – я это видела. Он похудел, под глазами залегли тени. А он ведь еще два раза в неделю должен был стоять у операционного стола!
– Езжай домой, – часто выпроваживала я его вечерами, – выспись хотя бы! Пусть жена тебя покормит, из меня сам знаешь, какой кулинар!
Он кивал и виновато улыбался.
– Да дома тоже шаром покати. Надо ехать по магазинам, базам, к своим бывшим пациентам, добывать еду. Таня так устает в школе.
Интересно, догадывалась ли жена о наших отношениях? Игорь никогда не развивал эту тему. И я, проявляя деликатность, никогда об этом не спрашивала. Эта половинчатость, неустроенность, свидания второпях измучили меня. В то время я получила постоянную работу редактора в дорогом глянцевом журнале для женщин, стала увереннее в себе и однажды, когда он позвонил мне на работу, вдруг выпалила в трубку:
– Знаешь, хватит. Я больше ничего не хочу. Считай, что у нас все.
В трубке воцарилось молчание.
– Я заеду сегодня.
– Зачем?
– Обсудить. Нельзя же так, сразу.
– Можно. И нужно. – И я первой бросила трубку.
Мы встретились еще один раз, совершенно случайно. Посмотрели друг на друга и разошлись в разные стороны. А через полгода я вышла замуж за Ингмара. Утром после брачной ночи первой мыслью была мысль об Игоре. "Вот тебе!" – мстительно проговорила я вслух. Но кому я мстила?
…Шурша накрахмаленными халатами, в палату вплыли "люди обхода". Возглавлял их Игорь, я узнала его сразу. Он почти не изменился, но, как отметила Лилька, стал импозантнее. Черные жесткие волосы сменились благородным серебром, черные глаза по-прежнему смотрели твердо, фигура подтянулась и даже вытянулась, может, за счет новой уверенной осанки. Он коротко отдавал распоряжения, спокойно и мягко разговаривал с моими соседками по палате, что-то щупал, мял, вытирал руки полотенцем. Ко мне он подошел в последнюю очередь. "Новая больная. Возраст, показания…" – затараторил ассистент. Игорь мрачно смотрел на меня.
– Разденьтесь, – он чуть разлепил губы.
Я послушно заголила правый бок.
Потыкав жесткими, невероятно белыми пальцами в мои жиры, он повернулся ко мне спиной и развел руками:
– Ничего не понимаю! Пальпирую – не нахожу ничего. А по результатам анализов надо резать прямо завтра! – И, бросив через плечо: – Оденьтесь, – он выплыл из палаты.
"Да, раньше эти пальцы касались моего тела более трепетно", – это была первая мысль, которая посетила меня. – Да, но тогда ты была другой. Моложе на тринадцать лет, худее на пять килограммов. Кто ты теперь для него? Человеческий материал. Узнал ли он тебя? Не знаю. Но ведь фамилию слышал. А может, не услышал", – такой внутренний диалог я вела сама с собой, отправляясь вместе с соседками в столовую.
"А операция-то завтра!" – полоснул по сердцу ужас. Не в состоянии проглотить ни кусочка, я вернулась в палату, легла на свою бугристую койку и закрыла глаза. "Какая глупость!" – только теперь я осознала весь идиотизм своей затеи. Даже если он узнал меня… "Это было, было, да прошло", – так поет Вертинский. Игорь Милош – чужой человек. Завтра он усыпит меня, сделает два маленьких надреза, выудит мой аппендикс и скажет кому-то, сдирая перчатки: "Да, коллега, парадокс. Не всегда районные поликлиники в состоянии дать полную картину. Аппендикс в холодном состоянии".
Мое воображение так разыгралось, что мне захотелось немедленно встать и убежать домой. Но я не двинулась с места.
Сбросив с себя оцепенение, я позвонила домой, чтобы выяснить, как дела. Сиделка очень мило сообщила, что Ангелина Филимоновна ужасно переживает за исход операции и вот уже несколько часов подряд рассказывает по телефону всем знакомым, какая у нее замечательная невестка.
Хорошо, что дома все в порядке. Вдруг я больше никогда не увижу старуху Розову? Остановится сердце во время операции, или в рану занесут инфекцию..
– Да не переживайте вы так, – постаралась успокоить меня соседка справа, – это такая пустячная операция, после нее даже в послеоперационную палату не кладут, привозят прямо сюда.
Я сползла с кровати, выудила из сумки пачку собственных стихотворных сборников, которые предусмотрительно захватила для задабривания медперсонала, и отправилась в коридор вручать свои опусы всем людям в белых халатах, которые только встречались на моем пути – нянечкам, сотрудницам столовой, медсестрам, сестре-хозяйке, старшей сестре, стажерам, врачам… Как будто моя фамилия на обложке книжки могла послужить моей охранной грамотой…
Через день в это же время я очнулась на своей койке. В правом боку жгло, во рту было горько, тягучая слюна никак не проглатывалась, хотелось пить. В палату заглянула дежурная сестра:
– Ну как, очнулась наша поэтесса?
Я что-то смутно промычала.
– Ничего, к вечеру будет полегче, сделаем пару укольчиков, и будете как новенькая, – прощебетала сестричка.
На душе и в теле было противно. Зачем, зачем? – спрашивала я себя в сотый раз и представляла себя, свое обрюзгшее тело, и Игоря Милоша с лапароскопом в руке, с презрением глядящего на мои бока. Промелькнуло ли у него в памяти то самое лето, пляж, наши короткие осенние встречи, то время, когда я была любимой? Любимой ли? От этой мысли я застонала.
– Что, болит? – прервали болтовню мои соседки по палате и сосредоточили свое внимание на мне.
– Да, – процедила я.
– Может, сестру позвать? – предложил кто-то.
– Нет, – я закрыла глаза и замолчала.
Ну ладно, если я уже здесь, если мой родной аппендикс неизвестно где, надо делать то, ради чего я валяюсь на этой койке. А именно: писать статью. И я стала придумывать начало. Складывалось неплохо. Потом я стала прислушиваться к разговору соседок. В мешанине из кулинарных рецептов, правил воспитания детей, советов по продлению жизни дубленкам прорывались впечатления от больницы, медперсонала и, конечно, о докторе Милоше. Я слушала и запоминала, прямо как легендарный Штирлиц. В последующие два дня я не видала Игоря, зато стала выползать из палаты и приставать с разговорами к медсестрам и обитателям других палат. Да, кроме того, что он был талантливым хирургом, Игорь оказался неплохим хозяйственником. В этом году в отделении был сделан ремонт, закуплена новая мебель, телевизоры, холодильники, медперсонал регулярно получал премии. Ночами, мучаясь от бессонницы, я выползала в коридор, устраивалась на диванчике под тусклым светом бра и, криво пристроившись, писала в школьной тетрадке статью. Получалось, на мой взгляд, неплохо.
– Почему не спите? – голос Игоря раздался над моей головой неожиданно.
Я вздрогнула и подняла голову:
– Бессонница.
– А-а-а, – протянул доктор и повернулся ко мне спиной.
– А чаю не дадите? – нагло спросила я.
– Хм, дам, – не оборачиваясь, пообещал Игорь и пошел дальше.
Я сползла с диванчика и пошлепала вслед за ним в ординаторскую.
– Садись, сейчас найду тебе чашку, – доктор придвинул стул к столу, заваленному коробками конфет, пачками печенья и вафель и огрызками булочек. Посередине стола в высокой стеклянной вазочке возвышалось озерцо оранжевого варенья.
– Угостить тебя ничем не могу, – продолжил доктор, наливая кипяток в чашку, в которой уже болтался пакетик "Аиптона", – тебе после операции надо соблюдать режим.
Я, как зачарованная, смотрела на вазочку с вареньем. В один миг, как перед смертью, в голове пронеслись лето, медный таз с кипящим вареньем, Анжела и страстные поцелуи Игоря. Я подняла глаза и всего лишь на мгновение уловила отблеск того вечера в зрачках Игоря. Но он быстро опустил ресницы, и видение пропало.
– Как жизнь? – отхлебнув чаю, смущенно выдавила я.
– Хорошо, – он пожал плечами, – все, как видишь, путем.
– Ну да, завотделением, профессор, уважаемый доктор, прекрасный семьянин… – в моем голосе зазвенело чуть– чуть иронии.
– А что, этого мало? – мои попытки поддразнить его не имели никакого успеха.
– И как ты добился всего этого? – я обвела рукой ординаторскую.
Игорь не спеша, словно нехотя, пустился в описание одного больничного эпизода, с него разговор перекинулся на другой. Постепенно увлекаясь, он выложил мне историю и о защите докторской, и о борьбе за место заведующего отделением, и многое-многое другое, что интересовало меня с журналистской точки зрения.
Чай был выпит, часы показывали три ночи, но я прочно сидела на жестком стуле, терпеливо ожидая, что доктор съедет с профессиональной темы и приблизится к теме личной. Но он и не думал вспоминать былое, бодро болтая о своих медицинских проблемах.
– Зачем ты вообще сюда пришла, а? – надкусывая баранку, весело спросил он.
Я молчала.
– Ну а у тебя-то как дела? – что-то поняв, тихо спросил он.
– Все нормально. Вышла замуж, развелась, живу со свекровью, работаю в журнале, короче, аллес-нормалес, – мне хотелось, чтобы голос звучал бодро.
– Ты счастлива?
– А что такое счастье? Приобретя некоторый жизненный опыт, могу сказать, что счастье – это краткие мгновения эйфории. И это неправильно, нехорошо. По моей классификации, счастье – это моменты гармонии с самим собой, с миром, со своими мыслями…
– Угу, – доктор помрачнел, – значит, сюда ты попала совершенно случайно?
– Совершенно!
– Несмотря на то, что твоя районная поликлиника не имеет никакого отношения к нашей больнице?
– Да? – я сделала невинные глаза.
– Аля, – он впервые назвал меня старым именем, – не темни. Зачем ты сюда прикатила? Столько лет прошло…
– На тебя посмотреть захотелось, узнать, как ты… Ведь тогда я поступила… – я подыскивала верное слово, – негуманно.
– Да уж, – рассмеялся он. – Но это все забыто. Боже мой, как давно это было! – он мечтательно улыбнулся, – у меня дочери скоро будет столько же, сколько тебе было тогда, когда мы встретились в Крыму.
Это была злая реплика. Я молча дышала ртом, словно после удара в солнечное сплетение.
– Годы идут. Иди спать, надо соблюдать режим, – тоном доктора Айболита добил меня Игорь.
– Слушай, а ты можешь сделать так, чтобы меня завтра выписали?
– Так еще рано!
– Я прошу. Или я сама уйду.
– Ладно, я оставлю все бумаги. Завтра возьмешь у старшей сестры.
– Спасибо. Так я пошла? – Стараясь не морщиться от внезапной боли в боку, я стремительно поднялась со стула.
– Аля, – его голос догнал меня, когда я уже была у двери, – так ты появилась здесь из-за меня?
– Нет, господин Милош, – гордо выпрямилась я, – мне заказана статья. И я, так сказать, проводила журналистское расследование. По слухам, вы не любите нашу журналистскую братию. Так что пришлось ложиться под ваш нож. Читайте материал в ближайшем номере журнала "Дамское здоровье".
Утром я распрощалась с соседками по палате, медсестрами, нянечками. Врач, сменивший Милоша, быстро оформил бумаги, и вскоре я черепашьим шагом двигалась по улице. Сумка больно оттягивала плечо, пока я ловила машину. После кратких препирательств удалось сговориться с водителем серой "Волги", и вскоре я стояла перед родным подъездом. С трудом поднялась по ступенькам до лифта, доехала до своего этажа и только тогда сообразила, что не предупредила старуху Розову о своей скорой выписке. Нащупав на дне сумки ключи, я открыла дверь и окунулась в гущу запахов борща, котлет и жареных кабачков. С кухни доносились голоса. Не услышанная никем, я доковыляла до кухни и остолбенела. У плиты стояла Ангелина Филимоновна, а за столом, уплетая борщ, сидела Дарья Ивановна. Сиделка только что приступила к котлетам. Старуха Розова бодро вещала что-то, помахивая ножом, изредка шуруя им в сковородке.
– Что это? – я устало привалилась к стенке плечом.
Последовали неясные восклицания, охи и вздохи.
– Вернулась! Какая ты бледно– зеленая! – старуха Розова ткнула в мою сторону длинным ножом.
– Как это так… – я не находила слов.
Сиделка, поняв мое состояние, отодвинула тарелку с нетронутой котлетой и улыбнулась.
– В медицинской практике это случается! Ангелина Филимоновна теперь может ходить, выходить на улицу, только осторожно, даже заходить в магазины. Ваше пребывание в больнице так на нее подействовало, что она огромным усилием воли заставила себя встать.
– Я рада, – выдохнула я.
– Иди, ложись, я тебе геркулес на воде сварю, – погнала меня с кухни старуха. Выглядела она бодро, стояла на ногах крепко, говорила четко.
В своей комнате я, не раздеваясь, рухнула на диван и закрыла глаза. Одежда все еще источала специфический запах больницы.
Итак, журналистское расследование окончено. У меня есть отличная статья. Мой аппендикс больше не будет мучить меня. Старуха Розова встала, может ходить, принимать гостей. Я свободна.
Если вдуматься, все это в сумме очень даже неплохо.
И еще: не стоит ворошить прошлое. Даже если оно источает запах сладкого оранжевого варенья.
Встреча
Вполне вероятно, что в других семьях уже все по-другому, но в нашей семье День Победы и до сих пор почитается как самый великий праздник. И это вполне объяснимо: оба моих деда воевали, причем оба в авиации. Один был летчиком, командиром звена в легендарной эскадрилье "Нормандия", другой – политруком авиаполка, гвардейцем. Оба – Герои Советского Союза, причем дед из "Нормандии" – кавалер ордена Почетного легиона. Этим орденом его наградили совсем недавно в Эльзасе, в день юбилея полка. Воспоминания о войне, письма с фронта, парадные мундиры с орденами и медалями, военные песни, фильмы – все это всегда составляло неотъемлемую часть великого праздника Победы.
Я стала переводчицей французского языка только благодаря Жан Пьеру Ласкаре – наверное, самому общительному летчику французской эскадрильи, который переписывался с дедом всю послевоенную жизнь, пока не был похоронен на кладбище Пер-Лашез. Английский я выучила параллельно и, честно говоря, никогда не чувствовала к нему такой нежности, как к французскому.
Что еще волнует меня в День Победы? Фильмы о войне. Наивные, снятые в павильонах алма-атинского Дворца культуры в сороковые годы, назидательные послевоенные и реалистичные фильмы семидесятых.