Сообщение о вероломном нападении фашистской Германии особого впечатления на бакинцев не произвело. Население было уверено, что фашистская Германия еще горько пожалеет, начав войну с самой могучей страной в мире, коей, несомненно, являлся Советский Союз, но, зная это, с первого же дня дружно поддержало мероприятия партии и правительства, направленные для надежной защиты от случайного прорыва вражеской авиации на любимый город Баку. О том, что нефтяная столица мира - Баку является лакомым куском для любого капиталистического агрессора, все знали давно и гордились тем, что им выпало счастье жить и работать там, где добывается девяносто процентов нефти, из которой производится горючее для всех моторов, работающих в воздухе, на земле и на море. Поэтому одни бакинцы стали в массовом порядке наклеивать на оконные стекла куски бинтов и марли. Делалось это с целью предохранить людей от осколков стекла в случае воздушного налета, а другие - те, что пошустрее, в тесном сотрудничестве с чекистами начали повсеместно устраивать шумные облавы на диверсантов, шпионов и вредителей, число которых с первых же дней войны несоизмеримо увеличилось по сравнению с мирным временем. На всех крышах домов на случай попадания зажигательных бомб стояли бочки с песком и водой, а также установлены стенды с развешанными щипцами для обезвреживания зажигательных бомб и другое противопожарное оборудование. Там же по ночам добровольно дежурили обитатели домов.
Городские власти испытали кратковременный шок, когда на крыше одного из пятиэтажных зданий по соседству со штабом военного округа было обнаружено полотнище, на котором была выведена огромная свастика. Всем стало веселее после того, как оперативники доложили, что эта свастика нарисована на крыше психиатрической больницы. Еще через час выяснилось, что полотнище сшито из восьми простыней, взятых из больничной палаты, а на рисование свастики ушло пять бутылок чернил, украденных обитателями больницы из канцелярии. В итоге нескольких долгих откровенных бесед оперативников с психопатами было установлено, что пятеро больных, впавших еще глубже в состояние тяжелой депрессии, решили исключительно по собственной инициативе установить на крыше плакат со свастикой, с целью ввести в заблуждение воздушного фашиста, пожелавшего разбомбить психиатрическую больницу. После того как независимая экспертиза подтвердила, что виновные действительно являются неизлечимыми психопатами, больных вернули в больницу, а главврача больницы из-за проявленной халатности разжаловали в заведующего отделением.
Что же касается немецких специалистов-пивоваров, то доподлинно всем было известно, что они психически здоровы, поэтому никто не удивился, когда все они были уволены. Уволены навсегда и тут же заменены местными сотрудниками, после того как было доказано, что немецкие пивовары готовились добавить в продукцию пивного завода привезенные из Германии токсичные вещества, что неизбежно привело бы в Баку к отравлению подавляющего большинства любителей пива. Пивоваров и членов их семей больше никто в городе не видел.
Еще одно событие, случившееся в эти же дни, осталось почти незамеченным потребителями пивного завода: в полном составе исчез единственный в городе джаз-банд, концерты которого посещал только ограниченный круг ценителей этого порочного вида искусства. Оркестр дважды в неделю нелегально играл в клубе "Бакпорт", и зарплату музыканты оркестра получали неофициально из рук в руки.
Когда пришедшие на концерт поклонники джаз-банда узнали, что концерт отменен, они очень расстроились и стали громко требовать немедленной встречи с любимым коллективом. Вместо оркестра на сцену вышел новый директор клуба и поделился с переполненным залом своими соображениями. Он сказал, что если руководство порта по неизвестным причинам до сих пор не пресекало вредную деятельность оркестра, в состав которого проникли саксофонисты и тромбонисты, то сейчас в военное время с этим покончено. Руководство не может допустить, чтобы в стенах прославленного клуба "Бакпорт" молодые люди слушали упадническую буржуазную музыку, неизбежно приводящую к моральному разложению и ослаблению патриотических чувств советского человека. Директор клуба посоветовал всем разойтись, пока он не приказал переписать имена и фамилии любителей джаза, для того чтобы передать их в комсомольские организации каждого из присутствующих.
А вот другим гражданам радиолюбителям не понадобилось объяснять, как может отразиться на их сознании тлетворная вражеская пропаганда и музыка, пересекающая границы в виде невидимых глазу радиоволн. Все они в течение трех дней добровольно расстались с радиоприемниками, когда им официально сообщили адреса, где они временно будут храниться. Сознательные граждане добровольно сдали на временное хранение и пишущие машинки, которые, попав в военное время в руки шпионов, также могли стать средством вражеской пропаганды.
Сеймур успел попасть в первую волну добровольцев. Он был студентом третьего курса Индустриального института и как будущий нефтяник имел право на отсрочку от призыва, но он вместе со всеми однокурсниками отправился в военкомат, где в письменной форме они отказались от предоставленных им льгот и потребовали незамедлительной отправки на фронт.
В честь студентов-добровольцев был дан концерт в театре оперы и балета. Перед концертом к защитникам родины со сцены обратился первый секретарь Центрального комитета компартии республики Мир Джафар Багиров. Высокий, в строгом костюме и в очках с блестящими стеклами, он вначале произвел на студентов впечатление сурового партийного деятеля, но по мере того, как он говорил, в зале прекратились все разговоры и наступила полная тишина. В середине приветственного выступления Багиров, улыбнувшись, сообщил, что в зале сидит и его сын, который завтра тоже отправится на фронт в первом отряде студентов-добровольцев. И еще Багиров сказал, что сегодня он провожает на фронт не только своего сына, но и всех, кто сидит в зале. Потому что считает их тоже своими детьми, и все то время, пока они все до одного не вернутся в Баку целыми и невредимыми, будет для него временем тревоги и ожидания.
Когда товарищ Багиров закончил выступление, зал встал и приветствовал его бурными аплодисментами.
На концерт Сеймур не остался, он торопился на свидание с любимой девушкой по имени Севда. Они познакомились неделю назад на вечере в институте иностранных языков. Она была красавицей, и он влюбился в нее с первого взгляда. Свидание было коротким, но приятным. В связи с всеобщим затемнением, в городе не горело ни одного огонька. Море освещалось лишь бледным светом ущербной луны. Они сидели на приморском бульваре и между страстными поцелуями обещали никогда не забывать друг друга. Ему было девятнадцать лет, и на следующий день он уходил сражаться с врагами своей страны. Если бы ему сказали, что это и есть счастье, то он, конечно, согласился бы.
На перроне духовой оркестр играл марши. Провожать объединенный студенческий отряд пришел весь Баку. Мама Сеймура плакала, отец крепился, но говорил с трудом. Севда бросилась ему на шею и сказала, что любит и гордится им, потому что он самый лучший на свете. Сеймур познакомил ее с родителями, они успели побеседовать, и ему показалось, что Севда им понравилась. К нему беспрерывно подходили знакомые, кто-то поздороваться, другие прощаться. Казалось, конца этому не будет, поэтому, когда был подан состав, сплошь из новеньких плацкартных вагонов, он испытал облегчение. Представители военкомата по списку рассадили призывников по вагонам, и поезд медленно отошел от перрона.
Через два часа поезд остановился на станции "Баку - Насосная". Удивленным призывникам объявили, что здесь им предстоит пройти двухмесячные военные сборы. Поселили их в старых казармах. С первого взгляда было заметно, что прежние обитатели покинули их совсем недавно в спешном порядке. Койки были незастеленными, а на большинстве столов оставалась немытая посуда.
При казармах был учебный полигон и стрельбище. Здесь будущих фронтовиков обучали умению рукопашного боя, инструкторы вместе с ними ползали по-пластунски, показывали, как идти в атаку, и отрабатывали в окопах приемы отражения атаки противника. Утро начиналось с тренировки на стрельбище. Стреляли из винтовок и наганов. В Индустриальном институте была военная кафедра, поэтому обучение на сборах далось легко, и через месяц всем бывшим студентам было присвоено звание младшего лейтенанта. День присвоения звания получился менее праздничным, чем ожидалось, потому что уже рано утром все узнали, что их объединенный студенческий отряд распущен, а новоиспеченные младшие лейтенанты группами по два-три человека направляются в различные воюющие подразделения на линии обороны, растянувшейся на тысячи километров вдоль западной границы. На место нового назначения на Украине они прибыли вдвоем, Сеймур и его однокурсник Зафар Зейналлы. В институте Зафара привыкли называть Зефиром. Начиная с первого курса он всеми доступными ему средствами давал понять, что оно ему не нравится, но ненавистное прозвище за ним закрепилось прочно. Зефиром назвали его в детском саду, кличка вместе с ним проследовала в школу, а затем и в институт. Отличник Зафар был тихий воспитанный юноша с хорошими манерами. Он никогда не сквернословил и краснел, когда сокурсники при нем употребляли слова из уличного жаргона. Сокурсники увидели его рассвирепевшим всего один раз, в день его рождения. Перед началом лекции группа преподнесла ему подарок - большую коробку с зефиром, на коробке была сделана поздравительная надпись с поэтической цитатой - "Ночной эфир струит зефир". Не обращая внимания на вошедшего преподавателя, Зафар вышвырнул коробку в окно и, громко выкрикивая проклятия в адрес самой мерзкой группы института, выбежал из аудитории. Извиниться перед ним поручили Симе Гулиевой, с которой у него всегда были хорошие отношения.
- Зефирчик! - встретив Зафара в коридоре, начала Сима и тут же осеклась, сердито отмахнувшись от Симы, Зафар зашел к декану. По причине отсутствия внятного объяснения в деканате в переходе в другую группу Зафару было отказано. Избавился он от опостылевшей группы только благодаря вероломному нападению фашистской Германии на доверчивый Советский Союз.
После того как на полуторке они добрались до места назначения, Зафар обратился к Сеймуру с просьбой. Остановив его перед входом в здание комендатуры, он вкратце изложил суть дела - сказал, что без промедления, именно сейчас хочет покончить с прошлым, так как опасается, что унизительная для офицера кличка вместе с ним проникнет в ряды Красной Армии. Сеймур должен был обещать - впредь никогда не называть его Зефиром. Зафар был взволнован и говорил очень серьезным тоном. Сеймур тут же дал торжественное обещание навсегда забыть о наличии в природе слова зефир, после чего они зашли в здание и предъявили там документы о своевременном прибытии на службу.
В один из осенних дней 1941 года полуголые Сеймур и Зафар, сдавшие одежду команде дезинфекционной машины, терпеливо ждали, когда шипящая горячим паром машина выплюнет сданные на обработку вещи. Горячая, насквозь прожаренная форма, надетая на чистое, вымытое под полутеплым душем тело, каждый раз, даже в лесу или в окопе вызывала приятное ощущение уюта. Машина эта обычно приезжала на день-два, и к ней тут же выстраивалась очередь жаждущих чистоты. Одежда всего наличного состава стиралась и дезинфицировалась, после чего машину тут же отправляли в другие части, но на этот раз по всему было видно, что увозить ее никто не собирается.
По причине неприбытия полевой кухни наличному составу довольствие и в этот день было выдано сухим пайком. Сеймур и Зафар разломили брикеты пшенной каши, залили их крутым кипятком и прикрыли алюминиевые миски тарелками. Пайковые двадцатиграммовый кусочек масла и соль, добавленные в поспевшую горячую кашу, превращали ее на вкус изголодавшихся за сутки людей в изысканное блюдо. Кашу полагалось заедать сухарями из черного хлеба, но истинные гурманы предпочитали съедать их отдельно на десерт, запивая это хрустящее лакомство компотом из сухофруктов. Обеденный перерыв подходил к концу, друзья все еще молча пребывали в состоянии мрачного ничегонеделания. События в последнее время происходили невеселые, но говорить об этом не хотелось. Последнюю неделю на позиции ни разу не появилась полуторка военно-полевой почты, и оказалось, что это даже неприятнее, чем отсутствие кухни. Из дому писем теперь никто не получал, а треугольники своих неотправленных писем бойцы постоянно носили при себе. К приходу Глеба Харламова Сеймур и Зафар отнеслись спокойно. Все трое были в звании младшего лейтенанта, и поэтому его появление на поляне приветствовали, не отдавая чести. Человек он был веселый и общительный, считался опытным офицером, много курил и, видимо, в связи с этим часто и надрывно кашлял. Бросать курить он не собирался, так как был убежден, что всем, кто вынужден постоянно заниматься усиленной умственной деятельностью, курение необходимо. Глеб Харламов в первые же дни войны ушел на фронт добровольцем со второго курса сельскохозяйственной академии, и считалось, что он лучше всех разбирается в вопросах сельского хозяйства. Поэтому на улаживание проблем хозяйственного свойства с местным населением полковое начальство обычно отправляло его.
- Отдыхаете?
- Ведем полемику, - объяснил Зафар, - можно сказать, научную. Вроде все ясно, а договориться не можем.
- Полемика - это хорошо, - похвалил Глеб. - О чем речь, в двух словах?
- Вопрос простой, - сказал Сеймур. - Короче говоря, как, по-твоему, водились ли у королевских мушкетеров вши?
Глеб тщательно растер о землю докуренную самокрутку и одновременно зашелся в затяжном приступе кашля, было видно, что он тянет время.
- Мнений у нас в основном два, - сказал Сеймур, - я, например, считаю, что с учетом полевых условий среди мушкетеров вшивые встречались сплошь и рядом.
- Тут ты ошибаешься, - голос Глеба обрел привычную уверенность. - Подумай сам, мушкетеры были офицерами и кавалеристами. Верно? А у офицеров вшей быть не должно. Они все в основном ходят порознь. Я сам читал специальную инструкцию, там дословно сказано, что насекомые заводятся в условиях скопления людей в замкнутом пространстве. То есть в пехоте случаи завшивления бывают, а у тех, кто не скапливается, например, у летчиков или у тех же кавалеристов, вшей не должно быть. Все ясно?
- Ясно, но нуждается в проверке, - с сомнением в голосе сказал Зафар.
- Это можно. В Дубках, в полутора километрах отсюда, расквартирован кавалерийский полк, давай сходим туда и спросим там у любого кавалериста, есть ли у него вши, - предложил Глеб.
Сеймур неодобрительно покачала головой.
- Кавалеристы, они все нервные. Поэтому как спросите, бегите со всех ног. Не дай бог догонят, - посоветовал Сеймур. - Короче говоря, Зафар, не будь занудой, отдай махорку. Глеб победил.
Глеб был заядлый спорщик, друзья постоянно придумывали для него новые темы, и делалось это исключительно для увеселения души.
Теперь молчали все трое. Отчетливо был слышен звук мотора вконец обнаглевшего самолета-разведчика со свастикой на крыльях, второй раз пролетевшего без сопровождения на небольшой высоте.
- Не нравится мне все это, - оглянувшись по сторонам, сказал Глеб.
- Что именно?
- Все не нравится.
- У меня в Баку приятель был, Элик Казиев, когда ему вокруг все не нравилось, он обычно говорил: "Хаты нет, денег нет, кругом шашнадцать!" - вспомнил вдруг Зафар.
- Дурак набитый твой Эдик! - раздраженным тоном сказал Глеб.
Сеймур внимательно посмотрел на Глеба.
- Плохое настроение?
- А ты не чувствуешь, что происходит?
- А что происходит?
- В том-то и дело, что ничего. В каждой роте половина состава, а то и меньше. Пополнение ждем не дождемся, где оно? То же самое боеприпасы. В нагане четыре патрона, на сегодня это все мое вооружение. Радиосвязи нет, ни с кем связаться не можем. Сидим как на острове. Немцы же нас голыми руками возьмут. Не пойму только, чего они ждут.
Зафар ждал, что скажет Сеймур. Сказанное Глебом уж очень сильно напомнило то, от чего чуть ли не ежедневно их предостерегал с плакатов суровый политрук, прижимающий к губам указательный палец: "Враг не дремлет!" или "Болтун находка для врага" и "Провокаторов за ушко на чистую воду!", но Сеймур слушал Глеба не возражая. А тот не мог остановиться.
- У артиллеристов всего два грузовика, и на тех нет бензина, пушки приходится разворачивать вручную.
- Это артиллеристы тебе рассказали? - недоверчиво спросил Зафар.
- Мне и фашисты ничего не рассказывают, только я по ночам слышу с их стороны автоматные очереди. А у наших бойцов только винтовки Мосина, и те без боекомплекта.
Все молчали. В наступившей паузе Глеб спросил у Зафара:
- Напомни-ка, что говорил твой приятель Эдик насчет денег и хаты.
- Он не Эдик, Элик его зовут. И он не дурак.
- Это хорошо, что не дурак. Ну!
- "Денег нет, хаты нет, кругом шашнадцать!" - повторил Зафар.
- Вот именно! Кругом шашнадцать! - мрачно повторил Глеб, - прошлую ночь с той стороны было слышно, как подтягивается тяжелая техника, а у нас на сегодня за ударную силу только кавалерия.
- Лучшие танки производятся в Советском Союзе. И прямо с конвейера своим ходом идут на фронт! Я сам читал в "Вестнике фронта", - возмутился Зафар.
- А где они? - в поисках танков Глеб, вытянувшись во весь рост, огляделся по сторонам. - Не видно танков.
- Извини меня, Глеб, но сегодня тебя понесло не в ту степь, совсем не в ту! Скажу откровенно, я с тобой не согласен! - сказал Зафар.
- В чем не согласен? - удивился Глеб.
- Извини, во всем не согласен, - внушительным тоном отчеканил Зафар. - Сеймур, ты идешь?
- Нет.
- Ты иди. Мы с Сеймуром еще побеседуем. - сказал Глеб, чем окончательно испортил настроение Зафару.
- Уже и в своем окопе нет покоя, - ни к кому не обращаясь, недовольно пробормотал Зафар, направляясь в сторону землянки.
Оставшись наедине с Сеймуром, Глеб поделился с ним результатами своих наблюдений. По мнению Глеба, в руководство армии проникла группа диверсантов, которая, безнаказанно орудуя, со знанием дела лишила боеспособности части, которым предстоит защищать от наступления фашистов этот участок фронта. Обо всем этом Глеб собирался подробно сообщить в письме товарищу Сталину. Он был очень взволнован, у него горели глаза, но мысли свои он излагал четко и понятно.
- Ты думаешь, письмо до него дойдет? - спросил Сеймур.
- До Верховного главнокомандующего. Не сомневайся, письмо, посланное полевой почтой, товарищу Сталину передадут. Подпишутся еще несколько офицеров, я с ними договорился. Ты подпишешь?
- Да, - сказал Сеймур. - Где письмо?
- Иду писать, к утру будет готово. Завтра, наверное, почта появится.
- А тебе известны имена диверсантов? Хотя бы одного?
- Нет. Но я знаю, что они есть. Ты разве не видишь, что они здесь творят? Стольких уже разоблачили и расстреляли, предателей генералов и полковников, а они все никак не уймутся. Мы же с тобой вместе подробно обо всем читали!
- Читали. Помнится мне, что предатели в приказе были указаны поименно. Поэтому мне кажется, что будет убедительнее, если мы напишем о том, что здесь на наших глазах происходит, укажем факты, которые нам известны. А фактов много. Я думаю, так будет лучше. А кто конкретно предатель или вредитель, пусть выявит командование, - подумав, сказал Сеймур.