- Потому что выгнали, - сказал Виктор. - А через месяц я загремел в армию рядовым строевой службы. Я бы с удовольствием рассказал, за что исключили, но не могу. Не обижайся, для откровенного разговора у нас с тобой слишком короткий стаж знакомства, а тема болезненная и щекотливая. Расскажу. В свое время.
- Какие могут быть обиды, - испытав облегчение, ответил Сеймур. - Подожду.
Рабочий день в карьере продолжался двенадцать часов, заключенные дробили в щебень камень, надзиратели - поляки и западные украинцы - наблюдали за качеством работы, а состоящая из немцев охрана следила, чтобы никто не сбежал.
Истощенные люди умирали как мухи от воспаления легких и простуды. Больные туберкулезом своей смертью не умирали, по приказу санитарного врача заболевших выводили из барака, а их постель сжигалась. Очень часто с виду здоровые, без признаков болезни люди ложились вечером спать, а утром не просыпались.
За те два года, что Сеймур и Виктор прожили в лагере, построенном в неизвестной им части Польши, время от времени случались побеги. Чаще всего заключенные пытались бежать ночью. Это были отчаянные бессмысленные попытки любой ценой вырваться на свободу, и ценой этой каждый раз становилась их жизнь. Вырваться за пределы лагеря никому не удавалось, тех, кто не погиб убегая, расстреливали утром на глазах всего лагерного населения.
Однажды в сопровождении лагерного охранника немца в карьер пришли двое военных в эсэсовской форме. После короткого разговора охранника с надзирателем Сеймуру было приказано бросить работу и идти с приезжими военными. Задавать вопросы надзирателям с дубинками было бессмысленно, кроме того, Сеймуру было безразлично, куда его поведут, лишь бы подальше от карьера. Он положил кувалду на холм из щебня, поискал глазами Виктора, но не увидел его и вместе с конвоирами прошел мимо охраны с овчарками к ожидающему их к черному автозаку без окон.
Дорога до деревни заняла минут двадцать. Машина остановилась у одноэтажного здания с вывеской на польском языке. Сеймура ввели в комнату, похожую на приемную кабинета начальника средней руки, где один из конвоиров прошел в кабинет и закрыл за собой дверь, а второй, не спуская глаз с Сеймура, сел в кресло у выхода. Автомат лежал у него на коленях. Ждать пришлось недолго.
В комнате его ждали два человека в штатской одежде. Один из них сидел за большим письменным столом, у него было интеллигентное холеное лицо, усы. На вид ему было лет сорок. Второй, переводчик с неприметной, невыразительной внешностью, был одет в двубортный темно-серый костюм. Он расположился так, чтобы одновременно видеть обоих собеседников.
Судя по их городскому лоску и двум нераспакованным кожаным чемоданам на полу можно было предположить, что прибыли они сюда недавно и, скорее всего, на короткое время.
Сеймур даже отдаленно не подозревал, зачем его позвали, но ничего хорошего от встречи он не ждал.
Оба они приветливо поздоровались с Сеймуром и пригласили сесть в кресло у стола. Сеймур запомнил имена новых знакомых. Старшего звали Иоганн Шведенклей, младшего Николай Астапчук. Конвоир по знаку переводчика Астапчука вышел, а вместо него пришла молодая официантка, которая принесла три чашки кофе. Кофе был сплошь цикорным, но Сеймур выпил его с наслаждением, напиток показался ему очень вкусным. В плену Сеймур научился с первого взгляда со стопроцентной точностью определять вероятность очередного избиения. Здесь он понял, что бить не будут, и позволил себе поэтому расслабиться, удобно усевшись в темно-бордовом кожаном кресле.
Шведенклей, обращаясь к Сеймуру, не отводил от него цепкого взгляда. Говорил он медленно, так, чтобы за ним поспевал переводчик.
Сеймур узнал много интересного. Шведенклей объяснил ему, что война с Советским Союзом - это великая миссия, которую добровольно взяла на себя Германия. Цель этой трудной миссии - освобождение народов, порабощенных Россией. Через полгода на территории союзных республик будет установлен новый порядок, они станут независимыми государствами, а все народы, населяющие их, получат право самостоятельно распоряжаться своей экономикой и природными ресурсами, так как будут навсегда избавлены от грабительского диктата России. В качестве наглядного примера Шведенклей привел Азербайджан, чьи несметные богатства, получаемые от нефти, на протяжении многих лет присваиваются русскими. Шведенклей подкреплял свое повествование цифрами и фактами, и перед внутренним взором Сеймура все отчетливее и ярче возникала заманчивая картина независимого Азербайджана. Сеймур слушал внимательно и одновременно пытался догадаться, зачем Шведенклею понадобилось тратить свое красноречие и время на бесполезного во всех отношениях военнопленного.
Казалось, Шведенклей разгадал его мысли. Он сказал, что война закончится весной будущего года. Поэтому командование германской армии уже приступило к формированию национальных дивизий, которым, совместно с армией-победительницей, предстоит участвовать в освобождении своих народов. Для этих дивизий тщательно отбираются из массы военнопленных перспективные люди, которые после окончания войны могли бы участвовать в управлении своей страной. Шведенклей сказал, что ему поручено предложить бывшему советскому офицеру Сеймуру Рафибейли принять участие в освобождении своего народа. Он ткнул пальцем в папку с личным делом Сеймура и сказал, что ему известно о том, что Сеймур принадлежит к известной семье, которая пользуется в Азербайджане почетом и уважением. Известно также, что имущество его деда, нефтепромышленника и землевладельца, было присвоено большевиками. Естественно, после провозглашения независимости конфискованное имущество будет возвращено семье.
Азербайджанская дивизия, по словам Шведенклея, была сформирована почти полностью. Сеймуру будет предоставлена возможность войти в командный состав дивизии, которой через полгода предстоит вместе с германской армией войти в Баку и установить в Азербайджане новый порядок.
Шведенклей сообщил Сеймуру, что все без исключения пленные офицеры, которым было сделано это предложение, восприняли его как честь и поклялись оправдать доверие великой Германии.
Сеймур ответил не сразу, потому что совсем некстати в его голове калейдоскопом прошли отрывки увиденного недавно - вначале он увидел голову Глеба, превратившуюся в розовое месиво из крови и мозга. На смену этому явился умирающий на земле Зафар, до которого он не добежал. Он увидел солдат, которые позировали стоя над неостывшими трупами красноармейцев. И еще по необъяснимой причуде сознания перед его глазами промелькнули праздничные проводы уходящих на фронт призывников в театре оперы и балета.
В заключение Шведенклей сказал, что офицеры национальной дивизии будут получать такую же зарплату и пользоваться теми же льготами, как равные им по рангу офицеры германской армии. Наступило молчание. Тем временем он перебрал несколько вариантов ответа и ни один из них ему не понравился. Он подумал, что ему самому показалось бы странным, если он, Сеймур, взрослый человек, которого на протяжении нескончаемых двух лет представители "освободительной армии" избивали, пинали ногами и называли красным ублюдком, примет сделанное ему предложение. Не стал говорить и о лютой ненависти, которую он испытывает днем и ночью к фашистской армии и к ее миссии, в чем бы она ни состояла.
Николай Астапчук придвинул к Сеймуру ручку с чернильницей и лист с текстом заявления о желании вступить в азербайджанскую дивизию и показал, где подписаться.
Сеймур машинально взял у него ручку, но в чернильницу ее не макнул.
- Я очень благодарен за ваше предложение, но я надеюсь, вы согласитесь с тем, что я не могу его принять, - медленно произнося каждое слово, сказал Сеймур. - Видите ли, я в присутствии двух тысяч солдат давал присягу на верность своей стране. Я не могу ей изменить. Это невозможно! По моему убеждению, офицер, нарушивший присягу, обязан застрелиться, - последнее предложение показалось ему наиболее убедительным.
Лицо Шведенклея оставалось невозмутимым.
- Я считаю, что вы приняли неправильное решение, - равнодушно сказал он. - Но мы никого не уговариваем. О нашем разговоре забудьте. Обращаться к вам в дальнейшем мы не будем.
В передней переводчик Астапчук что-то сказал конвоиру, и тот, кивнув головой, вышел на улицу. Сеймуру это не понравилось. Переводчик сам проводил его до выхода.
- Я вам все-таки советую принять наше предложение. В силу обстоятельств его нельзя будет повторить даже при желании. - сказал переводчик.
- Да, конечно, я понимаю, но, к сожалению, согласиться не могу, - с грустным видом сказал Сеймур, думая о том, что его ждет на улице.
Ничего не произошло. В том же автозаке его отвезли в лагерь. Там солдаты сдали его охране, после чего втолкнули в барак и захлопнули за ним дверь.
Витек сидел на нарах, с мрачным видом держась за окровавленное ухо. Увидев Сеймура, он изобразил удивление.
- Извините, вы кто?
- Не узнал? Братец Кролик, пришел навестить братца Опоссума. Проходил мимо, постучался. Что с ухом?
- Побочный эффект… Дубинкой задело. Спросил Казимира, куда ты исчез, а он мне сказал "пся крев!" и дубинкой дал два раза по спине, теперь не могу поднять руку. Слушай, говорю серьезно, я хочу убить Казимира.
- Хоти, хоти. Ты убьешь одного дегенерата, а другие дегенераты через десять минут повесят тебя. Это невыгодно.
- Кому невыгодно?
- Мне невыгодно. Когда отсюда выберемся, не знаю как, но выберемся, вот тогда мы с ними посчитаемся.
Витек скривился от боли, он смеялся.
- Слушать приятно!.. Лучше расскажи, где тебя носило?
- Обычное дело, позвали на чашку кофе.
- С одной стороны, ты поступил глупо, как последний, ну скажем несмышленыш, а с другой - абсолютно правильно, то есть очень мудро и дальновидно, - сказал Витек, выслушав рассказ Сеймура. - Если бы ты согласился пойти к ним на службу, то со временем у тебя появился бы шанс сбежать. Теперь ты как был, так и остался жалким остбайтером, а мог бы стать процветающим предателем Родины. Это с одной стороны. А с другой, вернувшись сюда, ты не дашь умереть в одиночестве своему несчастному другу Виктору Самарскову, который день и ночь мечтает хотя бы перед смертью съесть опоссума в жареном или вареном виде. А чего хмуришься?
- Вспоминаю одну фразу переводчика Астапчука. На прощанье он сказал, что в силу обстоятельств меня больше не позовут. Я почувствовал, что сказано это неспроста. Узнать бы, что это за обстоятельства ожидаются.
- Обстоятельства налицо. Котлован вырыли, фундамент забетонировали!.. Товарищи фашисты перестреляют всех к чертовой бабушке, вот и все обстоятельства!
Виктор замолчал, когда перед ними появился взбешенный Збышек. В правой руке он держал дубинку, а левой размахивал листом бумаги.
- Что это? - он сунул в лицо Виктору лист бумаги.
- Не знаю, я по-немецки не понимаю.
- Это разрешение на ввоз в лагерь заключенного. - Збышек по слогам прочитал имя заключенного. - Сей-мур Ра-фи-бей-ли. Получается он не Толик? Значит, ты меня обманул?
- Пан Збышек зря волнуется, - сладчайшим голосом сказал Виктор, - это невозможно, обмануть пана Збышека.
- Разрешение на выезд и въезд в лагерь выдают немцы. Был бы он Толик, они бы написали Толик. Немцы никогда не ошибаются!
- Никогда не ошибается только папа римский! Будь папа римский здесь в нашем бараке, он объяснил бы пану Збышеку, что одни имена иногда заменяются другими.
- Здесь? Его святейшество… - сбитый с толку Збышек торопливо перекрестился.
Виктор явно наслаждался произведенным эффектом:
- Напомните, как зовут его святейшество? - попросил он Збышека.
- Пий двенадцатый, храни его Бог!
- А ведь у папы римского есть и второе имя, то есть первое?
Настоящее имя папы римского истово верующий католик Збышек вспомнил не сразу.
- Пинелли, - запинаясь, сказал он.
- Не совсем так, но в целом пан Збышек прав. Его звали Джованни Пачелли. Нам это объяснили в институте безбожники из политпросвета, и я запомнил. Убедились, у его святейшества папы римского два имени.
Если ворвавшийся минуту назад в барак надзиратель Збышек был похож на разъяренного быка, то теперь после разговора о папе римском он больше напоминал добродушного вола, покорно поедающего отруби.
- Пан Збышек когда-нибудь слышал имя - Ленин?!
- Кто ж его не слышал? Имя посланника Сатаны!
- У пана Збышека сведения в целом почти верные, но товарищ Ленин признан также вождем всемирного пролетариата. На Волге среди татар он жил под именем Ульянов, а как переехал в Москву, сразу стал Лениным. Все из-за того, что СССР состоит из республик. Пану Збышеку трудно представить себе, какие строгие законы в республиках. Вот я, например, Самарсков, если переехал бы на Украину, то меня переименовали бы там в украинца Самаренко. Толян в Калуге был Толяном, а в Азербайджане его сразу же переименовали в азербайджанца Сеймура Рафибейли. В Польше, наверное, не так?
- Не так. Божьей милостью я и в Кракове Збышек, и в Варшаве.
Оба они вздохнули с облегчением лишь после ухода надзирателя.
- Ты заметил, всем заключенным для удобства дают прозвища? - сказал Виктор. - Ты не против, если я буду тебя называть Сейка? Правда, здорово. Звучит как выстрел. Сейка! Ты тоже можешь называть меня как хочешь.
- Я вспомнил Виктора Волкова, отличный парень, его в школе звали Витносным.
- Витносный мне не нравится, - наотрез отказался Виктор от нового прозвища.
- Ему тоже не нравилось. Все. Теперь ты Витек.
Витек поморщился, но возражать не стал. Так и решили.
Спустя месяц, когда они работали на карьере, к ним подошел надсмотрщик Казимир и повел их по направлению к лагерю.
- Будь человеком, не дерись, - издалека начал Виктор. - Хочу тебя спросить.
- Будь человеком! Пся крев! Я и так человек, - мирно прорычал Казимир, это могло означать, что сегодня он настроен на конструктивный разговор. - Чего тебе?
- Только узнать, куда мы идем?
- Вас вызвал пан Збышек.
- Что-то случилось?
Казимир насмешливо оглядел Виктора.
- А сам догадаться не можешь? Ты же все наперед знаешь?
- Все не все, но про нас троих кое-что сказать могу.
- Ну?
- Внимательно посмотри на меня. Видишь? Знай, я умру в ноябре от воспаления легких, Толян проживет дольше, дотянет до будущего года и умрет в страшных муках от заражения крови, - вещательным, с легким подвывом в голосе сказал Виктор, глядя на ненавистную казимирову дубинку. - А тебя в ноябре заберут на фронт. Именно в начале ноября.
Побледневший надзиратель шел рядом.
- Наверно, заберут, если лагерь закрывается, - вслух подумал Казимир. - Меня убьют там?
- Ночью я все разузнаю, а утром расскажу, - пообещал Виктор нормальным голосом. - Ты только скажи, когда лагерь закроют.
- Сказали, что скоро. Только о фронте разговора не было. Смотри, как все обернулось, - надзиратель заметно сник и выглядел крайне озабоченным.
Ничего нового о своей фронтовой судьбе Казимиру узнать не удалось, потому что утро следующего дня Виктор и Сеймур встретили в товарном вагоне, который вез их во Францию, на германский военный завод. Збышек под большим секретом сказал Виктору, что в связи с нехваткой продовольствия в Германии и на фронте их лагерь закрывается, а сорок три человека, в том числе Виктор и Сеймур направляются туда, где нужны дополнительные трудовые ресурсы. О том, что будет с остальными обитателями лагеря, Збышек ничего не знал. На прощанье Збышек в виде подарка дал Виктору несколько крупных картофелин, два пайковых куска сала и полкаравая хлеба. При этом он, заглядывая Виктору в глаза, попросил при возможности замолвить за него словечко перед святым Стефанием. О дальнейшем трудоустройстве пана Збышека немцы пока не говорили, поэтому будущее представлялось ему неясным и тревожным.
В тот же день перед отъездом заключенным выдали ботинки, изготовленные из эрзац-кожи.
Ехали в товарном вагоне, с оборудованными внутри двухэтажными нарами. Решетчатая перегородка отделяла небольшое караульное помещение с четырьмя охранниками от остальной части вагона. Пассажирам - сорока трем заключенным - мест хватило на всех. Кроме Сеймура и Виктора, ни одного обитателя четвертого барака в вагоне не оказалось.
Подарок Збышека - три свертка с едой - были завернуты в газетные листы на немецком языке. Немецкий Сеймуру довелось изучать на протяжении двух недель во втором классе, прежде чем его перевели из общеобразовательной сто семьдесят первой в двадцать восьмую экспериментальную школу в районе проживания, в которой вместо немецкого его стали обучать итальянскому и латинскому языкам.
Надпись на немецком - Анна унд Марта баден - была сделана под картинкой с двумя купающимися девочками в бассейне. Эта единственная немецкая фраза и картинка из учебника почему-то навсегда застряли в его памяти.
Полосы армейской газеты были заполнены текстом и фотоснимками, сделанными в Берлине, Риме, Париже, Минске, Киеве. Фюрер, военные парады, танки, авиация… Сеймуру часто бывало грустно, но такую пронзительную и безысходную тоску он испытал только сейчас, когда явственно почувствовал, что этот новый порядок со свастикой, уничтоживший мир, в котором он был так счастлив, останется с ним навсегда.
- Что случилось? - заметив изменившееся лицо Сеймура, спросил Виктор.
- Ты понял? Это навсегда.
- Не навсегда. Я над этим беспрерывно думаю. Вспомни историю. Человечество тысячелетиями благополучно переваривало любые вредные продукты. Каждый раз оставался неприятный запах, но со временем он исчезал.
- Вот именно, со временем, - усмешка получилась безрадостная. - А что если Германия временно будет править еще лет сорок-пятьдесят?
- И как один умрем в борьбе за это! - пропел Витек. - Прекрати. Бессмысленно переживать о том, что невозможно исправить.
- Значит, надо перестать думать вообще, - сказал Сеймур.
- Все впереди. Надо ждать и надеяться! Подумай, воспоминания - самая ценная собственность человека. Сиди и вспоминай на здоровье что-нибудь приятное из прошлой жизни.
- Если нет будущего, только и остается, что перед смертью вспоминать прошлое, - согласился впавший в мрак Сеймур.
- За что?! - вещательным голосом вопросил Витек, обращаясь к вагонному потолку, - за что ты караешь меня руками друга?!
- Утром встречался со святым Стефанием? - по знакомым интонациям определил Сеймур.
- А не осталось теперь у меня никого, кроме святого Стефания. Я, Сеймур, ведь только на тебя и рассчитывал. Это ты мне обещал, "выберемся отсюда и тогда посчитаемся с ними", - голосом Сеймура сказал Витек. - Я тебе верил, а ты на моих глазах только что сбежал в кусты. Вот так вот!
Сеймур не смог сдержать улыбку, глядя, как, сидя на нарах, Витек изображает его бегство в кусты.
- Ладно. Из кустов ты меня только что выманил, и я туда не вернусь.