- Конечно, - кисло отвечает она. - Почему бы и нет.
- Ты не представила меня своему другу, - говорю я, сияя, словно ромашковая полянка под солнышком.
Вид у Бронте такой, будто её вот-вот вывернет.
- Брюстер, это мой брат, Теннисон. Теннисон, это Брюстер.
- Привет, - гудит Громила и трясёт мне руку. Глаза у него отвратительно зелёные, а пальцы сальные, как будто он только что сожрал целый пакетище чипсов. Я вытираю руку о брюки. Он замечает это. Вот и отлично.
Катрина, сузив глаза, внимательно рассматривает Громилу.
- Кажется, у нас с тобой есть общие уроки?
Конечно, она знает Громилу, просто не сразу узнала вне привычной обстановки.
- Да, английский, - отвечает он глухим, безжизненным голосом. Должно быть, он из породы молчунов - наверно, потому, что у таких, как он, в мозгах больше одного слова не помещается. Он собирается ударить по мячу. Вот комедия. Клюшка слишком мала для него, как и его футболка - та либо села на несколько размеров, либо он из неё вырос. Общее впечатление - Винни-Пух-переросток, вместе с объёмистым брюшком утративший и всё своё обаяние. Он бьёт слишком сильно, мяч отлетает и исчезает в глубине декоративного куста, подстриженного в форме моржа.
- Слишком резко, - говорю я. - Это будет тебе стоить нескольких очков.
- Это только игра, - гудит он и топает за своим мячом. Катрина посылает свой в дальний угол и тоже уходит, так что я остаюсь один на один с Бронте, которая, убедившись, что Катрина нас не слышит, немедленно набрасывается на меня.
- Ну, ты за это поплатишься! - шипит она. - Я ещё не знаю как, но что-нибудь придумаю, и тогда тебе жить не захочется!
Я бросаю взгляд на моржа.
- Что-то мне сдаётся, твой друг сам не справится. Пойду-ка помогу ему найти мяч.
И с этими словами, пританцовывая, иду к Громиле, а Бронте остаётся на месте и исходит паром.
Громила возится с обратной стороны куста - прорывается сквозь колючие ветки и тычет в заросли клюшкой, пытаясь извлечь оттуда мяч. Я тоже зарываюсь в глубину, нахожу мяч, подаю ему; придурок поднимает руку, но тут я хватаю его за грудки, рывком подтягиваю к себе и тихо рычу прямо в морду:
- Что бы ты там ни навоображал себе насчёт моей сестры, этому не бывать, comprende? Она не подозревает, что ты собой представляешь, зато я хорошо-о знаю таких отморозков, как ты.
В его глазах цвета гнилого болота горит тупая ненависть, но он молчит.
- Надеюсь, ты меня понял? Или надо проделать дырку в твоём твердокаменном черепе, чтобы лучше доходило?
- Убери руки.
Я крепче наворачиваю его футболку на руку. Наверно, прихватил и немного волос на груди, но он не показывает, что ему больно.
- Что ты говоришь? Не слышу! - цежу я.
- Я сказал, убери от меня свои вонючие руки, не то я найду другое применение для этой клюшки!
Вот! Как раз это и ожидаешь услышать от подобного субчика.
- А ну давай посмотрим, какое применение ты имеешь в виду!
Но он ничего не предпринимает. Так я и думал. Тогда я, наконец, отпускаю его.
- Держись подальше от моей сестры!
Он выхватывает мяч из моих пальцев и шагает обратно к Бронте.
- Что-то мне расхотелось играть, - бурчит он и уходит с площадки. Бронте бросается за ним, послав мне взгляд, полный чистейшей, неприкрытой ненависти. Я приветственно машу ей рукой. Миссия устрашения завершена.
Катрина, которая не сильно заморачивается тем, каким образом она прошла лунку, объявляет себя победительницей в этом раунде и, подойдя ко мне, смотрит вслед уходящим Бронте и Болотному Водяному.
- Чего это они?
- Ушли путями неисповедимыми, - отвечаю я.
Катрина взмахивает клюшкой, и её мяч отскакивает от изящных кружев миниатюрной Эйфелевой башни.
- Ненавижу Эйфелеву башню, - говорит она, и я улыбаюсь ей, втайне наслаждаясь своей победой.
Иногда необходимо взять ситуацию под свой контроль. Иногда приходится брать на себя роль высшей силы, иначе воцарится всеобщий хаос. Вот, к примеру, лакросс. Эту игру изобрели индейцы, и поначалу она была способом ведения войны: надо было пронести мяч несколько миль, при этом игроки особенно не церемонились - во всю дробили клюшками кости противника. Были времена, когда даже в футбол играли человеческими головами. Понадобилась жёсткая сила - цивилизация - чтобы превратить необузданную жестокость в мирное соревнование, подчиняющееся строгим правилам. Но стоит только взглянуть на такого вот Громилу - и понимаешь: какая там цивилизация! Какие там правила! Меня пугает, что Бронте не в состоянии видеть эту дикость. Ведь придёт время, и меня не будет рядом, чтобы защитить её. Вот тогда ей придётся на собственном печальном опыте испытать жестокость парней, смотрящих на жизнь как на постоянную войну или игру человеческими головами. Такие истории можно услышать на каждом шагу.
Так что можешь ненавидеть меня, сколько хочешь, Бронте, но я поступил правильно. Твоя ненависть пройдёт, и настанет день, когда мы оба оглянемся на нынешний день, и ты скажешь: "Спасибо тебе, Тенни, за то, что спас меня от этого ужасного людоеда".
4) Откровение
Вечером Бронте заявляется в мою комнату, хватает меня за плечи и толкает обратно на кровать с такой силой, что врезаюсь головой в стену.
- Ой! Ты чего?
- Ах ты подонок! - кричит она.
Не отрицаю. Подонок так подонок. Однако иногда подонкам в жизни больше везёт.
- Что ты сказал ему там, за моржом?
- Я зачитал ему его права. Он имеет право молчать, имеет право найти какую-нибудь другую девчонку и пускать над нею слюнки... словом, то, что обычно говорят преступникам.
- Да у него ни одного привода в полицию нет! - говорит Бронте. - Просто такие идиоты, как ты, выдумывают о нём всякие гадости. Его не понимают, вот и всё. Только я одна изо всех сил напрягаюсь, стараюсь понять его. Чихать ему на твои угрозы. И я не перестану встречаться с ним, как бы ты ни бесчинствовал!
Тут я не выдержал и заржал:
- Тоже мне, нашла дебошира!
- Теннисон, посмотри правде в глаза - ты самый настоящий хулиган и отморозок!
- Это кто так говорит?!
Ну, погоди же, кто б ты ни был - тот, кто обзывает меня отморозком! Доберусь да как набью морду! Уже воображаю себе эту упоительную картину, и тут вдруг до меня доходит, что она самым ясным образом доказывает правоту Бронте, из-за чего мне ещё больше хочется кого-нибудь отдубасить. Порочный круг.
Что-то мне немного не по себе... Неужели я и вправду хулиган? Надо признать - не впервые мне бросают такое обвинение, но сегодня случилось то, чего никогда не случалось раньше: оно проламывает мою оборону и бьёт в самое яблочко. Внезапно я осознаю, что по крайней мере в глазах некоторых я действительно хулиган и отморозок.
Это то, что люди называют откровением. Откровения никогда не бывают приятными, скорее наоборот. Отвратная штука.
- Держись подальше от Брюстера! - предупреждает сестра и поворачивается, чтобы уйти, но я говорю ей вдогонку:
- Хорошо-хорошо, я понял! - Она приостанавливается около двери. - Он - первый парень, который тебе нравится и которому при этом нравишься ты, так что, кажется, тут особый случай. Всё, усёк.
Она поворачивается ко мне; похоже, кипение в котле слегка улеглось.
- Не первый, - возражает она. - Просто первый в моей взрослой жизни.
Вот умора - мы с ней одного возраста, какие-то пятнадцать минут разницы, я, кстати, старше, и пожалуйста - она считает себя взрослой!
- Берегись, Бронте, потому что... признай - этот парень... ну, он ниже тебя.
Прежде чем выйти, она долго смотрит на меня и печально качает головой.
- Лучше ты берегись, Тенни. Снобизм - это очень, очень гадкая штука.
5) Факты
Я никогда не считал себя хулиганом. Я никогда не считал себя снобом. Но опять же - а кто считает себя всем этим? Впрочем, есть способ объективного анализа. Достаточно лишь взглянуть на факты.
Факт № 1. Я довольно умный. Не гений, но получаю хорошие отметки, не прикладывая особых усилий. Это бесит тех, кому приходится отсиживать себе задницу за зубрёжкой, чтобы получить приличную оценку. Я не хвастаюсь, просто, получается, что в некоторых кругах само моё существование порождает неприязнь.
Факт № 2. У меня хорошая координация. Тоже не моя заслуга, таким уродился. Поэтому мне было легко преуспеть в спорте, когда я был ещё пацаном, а потом оставалось только совершенствоваться. Так я и достиг неплохих результатов в довольно многих видах.
Факт № 3. Я неплохо выгляжу. Не красавец, и кубики на животе не выпирают, нет, ничего такого; но если уж говорить о внешности, то здесь большую роль играет уверенность в себе, а уж этого у меня хоть отбавляй. Между нами - я умею произвести впечатление, поэтому всем и кажется, что я парень хоть куда.
Факт № 4. Мы не особо нуждаемся в деньгах. То есть, мы не богачи, но и не из бедных. И папа, и мама преподают в университете, зарабатывают весьма неплохо. Они ездят на скромных, но приличных автомобилях, и, полагаю, когда мы с Бронте сами начнём ездить, то и нам достанутся скромные, но приличные автомобили.
Ну вот - судите сами, можно ли меня из-за всего этого считать снобом? Дают ли мне эти факты право смотреть на Громилу с его жуткой семейкой и отвратными манерами сверху вниз? "Да, ты сноб! - слышу я у себя в голове голос Бронте. - Ты сноб, Теннисон, потому что лишь тонкая линия отделяет уверенность в своей правоте от наглой самоуверенности. Лишь тонкая линия отделяет дерзкого от хулигана. И ты - не на той стороне обеих линий".
Нет, мы не близнецы-телепаты, но иногда мне кажется, что между мной и сестрой есть какая-то такая связь, потому что время от времени я веду с нею воображаемые беседы. И меня раздражает, что даже в этих беседах за ней, как правило, остаётся последнее слово.
6) Израненный
В понедельник не знаю, где моя голова - мысли путаются; наверно, из-за того, что я чувствую себя немного виноватым перед Громилой. Как бы там ни было, ради Бронте я пытаюсь не поддаваться предубеждениям. Попробую пересмотреть своё мнение о её друге.
Я натыкаюсь на Громилу лишь в самом конце дня, влипнув при этом в самую что ни на есть неловкую ситуацию.
Перед тренировкой по лакроссу я захожу в раздевалку раньше, чем обычно. Как раз недавно закончилась физкультура, и в раздевалке один Громила - по-видимому, он не переодевается вместе с другими ребятами, ждёт, когда все уйдут.
При первом же взгляде на него я понимаю, почему.
Я вижу его спину. Зрелище способно нагнать страху на кого угодно. Это не спина нормального человека. Шрам на шраме, синяки и кровоподтёки, под одним плечом длинный красный рубец, по краям подсвечивающий желтизной. Спина парня - сплошная рана; она похожа на испещрённую кратерами и разломами поверхность Луны.
Я безмолвно стою и пялюсь на его спину. Громила натягивает футболку, даже не подозревая о моём присутствии, потом поворачивается и обнаруживает меня. Он понимает - я видел. Я не успел вовремя отвести взгляд.
- Чего надо? - ворчит он, не поднимая на меня глаз.
Я бы хотел ответить ему в тон, но... Мне нужно обуздать свою хулиганско-снобистскую натуру - если дать подобным вещам волю, они превратят тебя в самого что ни на есть отвратного гада. Единственное, что я могу записать себе в плюс: настоящие гады не подозревают, что они гады; а поскольку я беспокоюсь, как бы им не стать, то, может, и не стану?
Ах да, надо что-то сказать. Ляпаю единственное, что приходит в голову:
- Что это за имя такое - Брюстер? Тебя так назвали в честь кого-то?
Он смотрит на меня так, будто ожидает какого-то подвоха:
- А тебе что за дело?
- Никакого. Просто интересно.
Он не отвечает. Надевает куртку - сильно поношенный, кожаный бомбер, она выглядит так, будто прошла по крайней мере три войны. Однако рубцы и царапины на куртке не идут ни в какое сравнение с тем, что я видел на спине парня.
- Классная куртка, - говорю я. - Где достал?
- В секонд-хэнде.
Еле успеваю прикусить язык, чтобы не бухнуть: "Оно и видно", и вместо этого говорю:
- Круто.
Он стоит теперь прямо напротив меня, широко развернув плечи. Поза бандита, приготовившегося дать отпор. Она словно говорит: "Только тронь!" Он мне не доверяет, но это ничего. Я ведь ему тоже не доверяю. Не могу сказать, что моя неприязнь к нему уменьшилась, но всё же в ней теперь есть примесь любопытства и беспокойства - и не только за Бронте, но и - совсем чуть-чуть - за Громилу тоже. Кто мог сотворить с ним такое и выйти сухим из воды, особенно если принять во внимание размеры этого парня?
- Так что тебе нужно? - спрашивает он. - Мне некогда.
- А кто говорит, что мне что-то нужно?
И тут я обнаруживаю, что тоже стою в угрожающей позе, перекрывая ему выход. Делаю шаг в сторону. По-моему, он ожидает от меня какой-нибудь пакости, типа подножки или пинка в зад, или ещё чего-то в этом роде. Наверно, то, что я этого не делаю, повергает его в недоумение.
- Мой прадедушка, - бросает он, проходя мимо. - Меня назвали в его честь.
И он исчезает, разминувшись в дверях с группой наших ребят - игроков в лакросс.
7) Принимающий
Наши родители никогда нас пальцем не трогали. Они принадлежат к дивному новому миру, где исповедуются правила тайм-аута и положительного подкрепления.
Я всегда был крепышом и драчуном, в случае чего - сразу пускаю в ход кулаки, а то и бросаюсь на врага всем телом, как боевой таран. Сколько раз меня таскали на ковёр к директору за потасовки - не перечесть. Я раздал всем, кто этого хотел, их заслуженную долю "фонарей" и разбитых носов и, в свою очередь, получил полную квоту того же обратно. А уж про лакросс и не говорю - там без синяков и ссадин не обойдёшься, вечно у меня где-нибудь что-нибудь светится.
Но то, что я увидел на теле Громилы, не лезет ни в какие ворота. Эти раны не объяснишь какой-нибудь невинной дракой в школьном коридоре. Или травмой, полученной на физкультуре. Он заработал их, служа живой боксёрской грушей, принимающей на себя чью-то необузданную жестокость.
8) Ограниченный
У мамули по понедельникам вечерние курсы - она читает лекции по реализму девятнадцатого столетия, - так что в этот вечер наступает очередь папули готовить - вернее, не готовить - ужин. Он заказывает фаст-фуд. В этом деле он насобачился так же хорошо, как и мамуля. Мы все трое сидим за обеденным столом и уминаем цыплёнка по-кентуккийски с картонных тарелок, помогая себе пластиковыми виложками. Того, кто изобрёл виложку, надо было удавить при рождении. Папуля сдирает корочку теста со своего куска цыплёнка и подсовывает её Бронте, позволяя той насладиться всеми одиннадцатью травами и специями, придающими этому блюду его восхитительный вкус.
- Я видел сегодня Громилу, - говорю я Бронте. - То есть, я хочу сказать Брюстера.
- И чем ты его мучил в этот раз? - мгновенно реагирует она.
Но я не хватаю наживку.
- Он был в раздевалке. Без рубашки. - Откусываю, жую, проглатываю. - Ты когда-нибудь видела его без рубашки?
Папа поднимает голову от своей тарелки и говорит с набитым ртом:
- Конкретно - с какой это стати ей видеть его без рубашки?
- Ой, па-ап! - протягивает Бронте. - Расслабься, нервные клетки не восстанавливаются. При мне он никогда не показывается с голым торсом.
Теперь она направляет всё своё внимание на меня, пронзает рентгеновским взглядом, словно пытается вызнать, что за коварные замыслы я вынашиваю. А никакого коварства - мне лишь любопытно, что ей известно. Или хотя бы о чём она подозревает.
- А с чего это ты об этом спрашиваешь? - интересуется она.
Однако поскольку я ничего толком не знаю - ну видел там что-то, мало ли - то предпочитаю не распространяться.
- Неважно, - говорю, - считай, что я ничего не говорил. - И принимаюсь безуспешно отскребать своей виложкой остатки картофельного пюре со дна пластиковой чашки.
- Ты такой ограниченный! - раздражённо бросает она.
Но я спокоен, как железобетон.
- Что ты имеешь в виду - глупый или тупой? Не будешь ли ты так добра поточнее формулировать свои оскорбления?
- Дубина!
- Да зачем мне дубина, - отвечаю, - я и лакроссной клюшкой неплохо управляюсь.
Наверно, в моих же собственных интересах было бы оставить Бронте в покое и не пытаться ни до чего докопаться. В интересах, но не в силах. Поэтому после ужина я направляюсь в комнату сестры.
Дверь распахнута настежь, но я смиренно стучу. Вообще-то я не робкого десятка, но только не сегодня.
Бронте, должно быть, тоже обратила на это внимание - она поднимает голову от уроков, и стандартное выражение досады при виде меня на её лице сменяется любопытством, а может, даже и некоторой озабоченностью, потому что она спрашивает:
- Что - что-нибудь не так?
Пожимаю плечами.
- Да нет. Просто хотел поговорить с тобой о Брюстере.
- Пошёл вон!
- Думаю всё же, тебе стоит меня выслушать.
Она скрещивает на груди руки с выражением типа: "говори-говори, а мы послушаем".
- Ты знаешь, где он живёт, так? - спрашиваю я.
- В доме он живёт, вот где, - отвечает она, - точно так же, как мы с тобой.
- Ты когда-нибудь встречалась с его семьёй? Я имею в виду, с его дядей, ведь он с дядей живёт?
- К чему ты клонишь?
- Он когда-нибудь рассказывает о своём дяде?
- Нет, - говорит Бронте.
- Может быть, тебе стоило бы его расспросить.
С этими словами я поворачиваюсь, но прежде чем уйти бросаю взгляд на сестру: она застыла над тетрадью с карандашом в руке. Не пишет. Отлично. Значит, мои слова заставили её призадуматься. Не знаю, что она предпримет, но так она этого дела не оставит. Впрочем, я и сам не знаю, что бы сделал на её месте.
9) Разложение
Наш район претендует на звание самого быстрорастущего жилого комплекса во всём штате. Вот только что перед вашими глазами простирался пустырь; теперь моргните - и на пустыре уже выросли дома; моргните снова - и рядом с домами уже торчит торговый центр. Так и представляю себе бедняг-фермеров, которые смотрят в замешательстве на скопление розовых стен и красных черепичных крыш, и не могут понять, когда это их кукурузные поля успели превратиться в благоустроенные пригороды.
На самом деле эти фермеры продали свои земельные наделы за невероятную цену и сорвали очень даже недурной куш, так что жалости они у меня не вызывают. А бывает и так, что хозяева земли всё выгадывают, всё выжидают, как бы продать подороже, да так и остаются у разбитого корыта.