Поэтому я склоняюсь к мысли, что Хаусхофер действительно был орудием Демона и что Гитлер был просто его медиумом, но чудовищным медиумом. Оккультизм учит нас, что, подписав договор с силами Зла и привлекши их на свою сторону, члены группы могут действовать через Мага, который в свой черед действует через медиума. Был ли Гитлер медиумом этой зловещей секты?
Если генерал Хаусхофер не был Черным Магом, почему он воспользовался подобной личностью как своим медиумом? Нельзя поверить, что он не увидел и не предвидел его демонического характера. Или же, если и увидел, то не сумел с ним справиться.
Когда могущество гитлеризма пало, члены тайного общества рассеялись по всему свету. Не только секта Хаусхофера, но и другие, вроде возглавляемой полковником Сьевесом. Секты эти между собой связаны некой суперсекретной иерархией, но также возможно, что они меж собой воюют. Почему силы Зла должны придерживаться монистических взглядов? Рассеявшись после войны, многие сектанты прибыли на подводных лодках к патагонским берегам, как Эйхман и Менгеле, но мы ничего не знаем о других более таинственных личностях. Итак, вполне возможно, что Шнайдер один из них, в таком случае графиня может быть его медиумом. Хотя его отец также был казнен нацистами, не будем забывать, что даже сын Хаусхофера был нацистом. Как я вам только что сказал, нечего искать последовательности в дьявольской силе, последовательность присуща светлому знанию и, в особенности, его высшему проявлению - математике. Демоническая сила, как я полагаю, плюралистична и двусмысленна.
И это, Бруно, самое страшное.
На этой листовке
Марсело видел только имя своего отца, хотя оно было напечатано не такими броскими буквами, как другие разоблаченные адвокаты треста - например, Кригер Васена; фамилия отца терялась среди них. Но он видел только одно: "Д-р Хуан Баутиста Карранса Пас".
Марсело направился домой, но идти было трудно: приходилось брести по грязи с тяжелым и мерзостным грузом - фотоснимками первого причастия и обрывками аргентинского флага. Он пытался думать, однако и мысли словно блуждали в темноте среди свалки и мусорных баков. Ему все же удалось сформулировать одну мысль: возможно, это труднейшее задание - всего лишь задание жить. (Позже он спросит себя - "всего лишь?")
Вблизи площади Гранд-Бург он сделал передышку. Прилег на газон, поглядел на дом генерала Сан-Мартина и вспомнил школьную гравюру: генерал во Франции, седой, старый, сидит, задумавшись, над его головой дымка, а в ней Андский перевал, сражение.
За Автомобильным клубом и над ним темнело. День близился к своей гибели - в воздухе словно бы витало ожидание конца света, но не катастрофического, а мирного. Зато всеобъемлющего, планетарного. Сонм неизбежных трупов, жаждущие спасения люди в клинике знаменитого онколога застыли в молчании, без особых надежд, но еще живые, пусть дыхание жизни едва заметно.
Потом он возобновил свой трудный путь. Придя домой, поднялся в лифте и вошел в свою комнату с черного хода. Сел на кровать, прислушался к голосам собравшихся гостей. Сколько исполнилось его матери? Внезапно, сам не зная почему, подумал о ней с нежностью, о ее кроссвордах, о ее головушке, заполненной реками Малой Азии, кишечнополостными из четырех букв и любовью к своим детям, пусть неразумной и рассеянной: она ласкает Бебу, принимая ее за Сильвину, а Сильвину, принимая за Мабель. И путаница имен, фамилий, профессий…
Почему он подумал о матери, а не об отце?
В комнате почти совсем стемнело. На стене были едва видны фотографии Мигеля Эрнандеса анфас, маска Рильке, Тракль в военной форме, портрет Мачадо, полуголый Гевара с откинутой назад головой, созерцающий человечество открытыми глазами, "Пьета" Микеланджело с телом Христа на коленях Матери, и у него голова откинута назад.
Взгляд Марсело остановился на маске Рильке, этого реакционера, презрительно говорил Араухо. Верно ли это? Рильке всегда был в смятении. По крайней мере за это его упрекал Араухо. Можно ли восхищаться и Мигелем Эрнандесом, и Рильке?
Рассеянным взором окинул он свою детскую библиотеку: Жюль Верн, "Путешествие к центру Земли", "Двадцать тысяч лье под водой". Внезапная боль пронзила грудь, пришлось лечь.
Коктейль
Доктор Карранса все смотрел на дверь, с тревогой и грустью ждал Марсело. Беба тем временем увлеченно говорила о брильянте "Надежда".
- Два миллиона!
- И как звали эту женщину?
- Мак-Лин, Эвелин Мак-Лин. Вы что, глухие?
- Значит, ее нашли в ванной, уже разложившейся?
- Да, соседи. Встревожились, что она не выезжает на машине.
- Вполне по-североамерикански - умереть в ванной.
- И ни единого следа насилия, ни таблетки снотворного, ни мартини. Жила размеренной, спокойной жизнью, пока не заимела брильянт. А приехав в Соединенные Штаты, устроила так, что его благословили.
- Кого благословили, Беба? - с обычным априорным скептицизмом спросил доктор Аррамбиде, накладывая себе тройную порцию ветчины с салатом.
- Да брильянт, говорю.
- Благословили брильянт? Они там все сумасшедшие, что ли?
- Почему - сумасшедшие? Вы разве не знаете, что брильянт этот прославился тем, что приносит несчастье?
- Зачем же тогда эта малоумная его купила?
- Кто может знать? Техасская причуда.
- Техасская? Разве она не была из высшего общества Вашингтона?
- Ну и что? Жительница Вашингтона может иметь ранчо в Техасе. Да или нет? Или тебе надо все повторять дважды, как в программах ТВ?
- Ладно, пусть так, благословили брильянт. А священники-то хороши!
- Ах, я забыла - она купила его потому, что, по словам самой Мак-Лин, вещи, которые другим приносят нечастое, ей приносят удачу. Как тем людям, которые нарочно селятся на тринадцатом этаже.
- Но в таком случае, - заметил неумолимый Аррамбите, не переставая уплетать сандвичи, - зачем трудиться благословлять его?
Вот дотошный!
Заговорили о благословениях и проклятиях, об изгнании злых духов.
- Допустим, что так, - гнул свое доктор Аррамбиде с застывшим на лице выражением удивления, будто ему на каждом шагу встречаются диковинные явления. - Но что же такого особенного произошло с этой североамериканской истеричкой?
- Как? Тебе мало? Такая смерть!
- Подумаешь! Все мы умрем и без проклятых брильянтов.
- Да нет же, вот непонятливый. Она умерла загадочной смертью.
- Загадочной? - удивился доктор Аррамбиде, беря еще один сандвич.
- Разве я не сказала, что ее нашли голой, в ванной? И без следов отравления.
- По-твоему, люди должны умирать одетые и отравленные?
- Да перестань в конце концов острить, история эта нашумевшая и очень странная. Разве не странно здесь все?
- Все? Что значит "все"?
- Не было ни яда, ни следов алкоголя, ни снотворных таблеток, ни следов насилия. Тебе этого мало? Вдобавок, после покупки брильянта ее сын погиб в автомобильной аварии.
- Через какое время? - холодно осведомился доктор.
- Какое? Через восемь лет.
- Черт возьми, проклятие, похоже, действовало не слишком проворно. И зачем же приписывать аварию брильянту? Здесь, в Буэнос-Айресе, каждый год погибают в авариях тысячи людей, не владевших брильянтом "Надежда". Уж не говоря о бедняках, у которых и машины-то нет. О тех, кто смиренно погибает под колесами чужих автомобилей.
Глаза Бебы метали молнии ярости. Это еще не все!
- Что еще там случилось?
- Ее мужа поместили в санаторий для душевнобольных.
- Видишь ли, Беба, если бы моя жена потратила два миллиона долларов на брильянт, да еще проклятый, я бы тоже угодил в психушку. К тому же, если тебе когда-нибудь доведется побывать в лечебнице в Виейтесе, ты там увидишь семь тысяч бедняг, у которых никогда не было брильянта "Надежда". Кстати, довольно занятное название для камня, причинявшего только аварии да приступы шизофрении.
- Нет, ты слушай дальше. Дочь ее отравилась снотворными таблетками.
- Так ведь такая смерть в Соединенных Штатах - почти естественная смерть. Столь же распространенная, как бейсбол.
Беба вся прямо искрилась, как лейденская банка, заряженная сверх нормы. Она перечисляла бедствия, еще прежде причиненные брильянтом: князь Канитовицкий был убит, султан Абдул Хамид потерял трон и фаворитку.
- Абдул который? - спросил Аррамбиде, словно недослышав порядкового номера, - одна из его хохм.
- Хамид, Абдул Хамид.
- Потерял что?
- Трон и фаворитку.
- Полно тебе перечислять беды, они ничего не доказывают.
Достаточно того, что он потерял трон.
Потому его и бросила турчанка.
Но Беба продолжала список: Зубаяба была убита, Симон Монтаридес с женой и сыном погибли, когда понесли лошади…
- Где ты все это вычитала? И почему так уверена, что это правда?
- Свидетели - очень известные люди. Да еще он принес беду Тавернье.
- Тавернье? Кто этот господин?
- Господи, все о нем знают. Этот человек в 1672 году вытащил брильянт из глаза индийского идола. Всему миру известно. Да или нет?
Он, Аррамбиде, был частью этих "всех", но понятия об этом не имел. Вот так создаются легенды. О Тавернье он слыхом не слыхал. Почему она так уверена в существовании этого господина?
- Он был французский авантюрист, даже кухарки о нем знают. Просто кое-кто читает только книги по гастроэнтерологии. А что потом приключилось с Тавернье! Ужас!
- Что же?
- Его сожрала стая голодных собак в русских степях.
Доктор Аррамбиде так и застыл с куском сандвича в руке и открытым ртом - как на моментальных снимках в еженедельных журналах. Нет, это уж чересчур - голодные собаки, русские степи, индийские идолы…
Марсело, умоляюще сказала Сильвина
Да, да, конечно.
Он вошел в гостиную, споткнувшись. Вечно он на что-будь натыкался, такой неловкий. Поцеловал мать, потом тихо сел в углу, подальше от шумного сборища, чуждый всему, глядя в пол. Немного спустя, стараясь не привлекать внимания, ушел.
Доктору Каррансе хотелось пойти вслед за ним, догнать сына. Но не решился, только молча смотрел на него, чувствуя ком в горле. И ему вспомнилось время, когда он вставал спозаранок, чтобы позаниматься с Марсело к экзаменам для поступления в университет.
Потом доктор Карранса тоже ушел и заперся в своей спальне.
Просто по слабости, думал С.,
заранее раздосадованный и угнетенный, чувствуя себя еще раз виноватым - сделает ли он то, что говорят, или не сделает. Ну ясно, скажет Беба, тебе нравится корчить из себя оригинала, не ходить в гости, создавать себе славу недоступного человека. Так что время от времени надо куда-то ходить. К тому же, жалко бедняжку Маруху.
Он смотрел на гостей, созванных Марухой по наивности: уж это ее идеальное и постоянное благодушие; она приглашает людей, которые один другого терпеть не могут.
- Ты просто его не знаешь, - убеждала она.
Бесполезно ей объяснять, что этого типа он терпеть не может именно потому, что его знает. Она, однако, была уверена, что войны бывают от непонимания, и бесполезно ей толковать о непревзойденной жестокости гражданских войн, о распрях свекрови с невесткой, о вражде братьев Карамазовых. И С. попивал виски в углу гостиной, пока доктор Аррамбиде смотрел на сборище с неизменный удивлением на лице (широко раскрытые глаза, приподнятые брови, лоб в крупных поперечных складках), словно в этот момент ему сообщили о присуждении Нобелевской премии какому-то ничтожеству. И вдруг, сам не заметив как, С. оказался в центре спора, потому что кто-то сказал, что жизнь замечательная штука, а Маргот, с вечно удрученным лицом и скорбно сведенными бровями, напомнила о раке и нападениях грабителей, о наркотиках, лейкемии и о смерти Пароди.
- Но наука движется вперед, - возразил Аррамбиде. - Раньше сотни тысяч людей погибали от эпидемий желтой лихорадки.
С. дожидался удобного момента, чтобы уйти, не обижая Маруху, но тут никак не мог себя сдержать и совершил то, что поклялся никогда не делать: вступил в спор с Аррамбиде. Конечно, сказал он, все это в прошлом, и теперь вместо холеры мы имеем азиатский грипп, рак и инфаркты. На что доктор Аррамбиде, иронически усмехаясь, готовился возразить, как вдруг кто-то начал перечислять мучения и пытки в концентрационных лагерях. Стали приводить примеры.
Одна гостья вспомнила, что в "Туннеле" говорится о случае с пианистом, которого заставили съесть живую крысу.
- Какая мерзость! - воскликнула другая.
- Может, и мерзость, но это единственное стоящее место в романе, - сказала упомянувшая о нем, предполагая, что автор где-то далеко. Или что он рядом.
Тогда-то в спор вмешался тот человек. С. казалось, что его представили как профессора чего-то на философском факультете.
- Читали вы статью Виктора Голланца в "Сур"?
- Не говорите мне о Виктории, - сказала особа, похвалившая единственное удачное место романа.
- А я говорю не о Виктории, - возразил профессор. - Я говорю о статье Виктора Голланца.
- Ну и что там, в этой статье?
- Он рассказывает, что происходило в Корее, когда применили бомбы с напалмом.
- Бомбы с чем?
- С напалмом.
- Бомбы с напалмом, - уточнил доктор Аррамбиде, - применяли не только в Корее. Их применяют везде.
- Пусть так, ну и что с того? - спросила особа, упомянувшая о крысе. Тон ее голоса был отнюдь не ободряющим, она явно не ожидала чего-либо интересного от статьи, не имеющей отношения к Виктории.
- Он рассказывает, что они видели странное зрелище - человек стоял, раздвинув ноги, слегка наклонясь вперед и раскинув руки в стороны, чтобы не прикасаться ими к телу. Вроде классической позы шведской гимнастки. Глаз нет. Тело едва прикрыто обгоревшими лохмотьями. Обнаженные места, а их было много, чернели от толстого слоя коросты, испещренной желтыми пятнами. То был гной.
- Какой ужас! Какая гадость! - воскликнула особа, упомянувшая крысу.
- А почему он так стоял, раскинув руки и не двигаясь? - спросила сеньора, не питавшая симпатии к Виктории Окампо.
- Потому что он не мог дотронуться до своего тела. От малейшего прикосновения могло лопнуть.
- Что могло лопнуть? - спросила недоверчивая дам!
- Кожа. Не понимаете? Образуется жесткая, но очень непрочная корка. Жертва не может ни лечь, ни сесть. Приходится все время стоять, раскинув руки.
- Чудовищно! - комментировала сеньора, все время ужасавшаяся.
Но ненавистница Виктории Окампо все хотела уточнить:
- Ни лечь, ни сесть? А можно узнать, что они делают, когда устают?
- Голубушка, - ответил профессор, - мне кажется, в этом случае усталость не самое худшее. - И продолжил: - Бомба начинена сгущенной нефтью. При взрыве нефть так сильно прилипает к телу, к коже, что человек и нефть горят как единый факел. Но слушайте, Голланц приводит другой случай: как-то ночью он увидел двух огромных безобразных ящериц, они медленно ползли, издавая рычание и стоны, а за ними целая череда таких же ящериц. На несколько секунд Голланца парализовал страх и отвращение. Откуда могли взяться эти мерзкие рептилии? Когда немного рассвело, загадка разъяснилась: то были люди, обожженные огнем и лишившиеся кожи, любой твердый предмет, на который они натыкались, причинял им страшную боль. Еще через несколько мгновений он увидел, что по дороге вдоль реки движется вереница существ, похожих на жареных индеек. Кто-то едва слышным, хриплым голосом просил воды. Они тоже были обожженные. С костей рук, как вывернутые перчатки, свисала, держась на кончиках пальцев, облезшая кожа. В полумраке двора он еще разглядел множество детей в таком же состоянии.
Послышались возгласы ужаса. Несколько женщин отошли в сторону, явно недовольные таким проявлением дурного вкуса, а профессор, казалось, был даже удовлетворен произведенным впечатлением.
Его удовлетворение было не очень заметным, но несомненным. С. внимательно его рассматривал - чем-то он был неприятен, этот профессор. Шепотом С. спросил у кого-то по соседству фамилию этого господина.
- Кажется, это инженер Гатти, или Пратти, или что-то в этом роде.
- Неужели? Разве это не профессор философского факультета?
- Нет, нет, полагаю, он инженер, итальянец.
Разговор вернулся к теме немецких концлагерей.
- Тут следует различать истину и то, что является пропагандой союзников, - заметил Л., известный своими националистическими убеждениями.
- Лучше бы им честно признать, - ответствовала особа, упомянувшая крысу. - По крайней мере, тогда они были бы последовательны в своем учении.
- То, о чем рассказывал этот сеньор, - возразил Л., кивком головы указывая на инженера, или профессора, - происходило не в немецких концлагерях, эти ужасы причинили демократические североамериканские бомбы. А что вы скажете, сеньора, о пытках, которые применяли французские парашютисты в Алжире?
Разговор становился беспорядочным и возбужденным.
- Да, варварство, - сказал наконец кто-то. - Варварство существовало всегда, сколько существует человечество. Вспомните Мухаммеда II, Баязида, ассирийцев, римлян. Мухаммед II приказывал распиливать пленников пополам. В длину. А тысячи распятых на Аппиевой дороге после разгрома восстания Спартака? А пирамиды из голов, которые сооружали ассирийцы? А целые стены, обитые кожей, заживо содранной с узников?
Стали перечислять пытки. Например, классическая китайская пытка: голого человека сажают на железный котел, в котле огромная голодная крыса, потом разжигают под котлом огонь - крыса, спасаясь, прогрызает себе путь через тело жертвы.
Опять послышались возгласы ужаса, и некоторые стали говорить, что довольно, все это очень неприятно, однако никто не двинулся с места, - видимо, ждали новых примеров. Инженер, или профессор, перечислил самые известные пытки - гвозди, вбиваемые под ногти, сажание на кол, дыбу. Обращаясь к доктору Аррамбиде, приверженцу науки и прогресса, С. присовокупил электрическую пикану, столь популярную в аргентинских полицейских комиссариатах. Разумеется, не говоря о громкоговорителях, благодаря которым можно устраивать танцы на улицах Большого Буэнос-Айреса и осуществлять единение умов.
Подошедшая к этой группе Лулу, услышав некоторые из перечисленных ужасов, возмутилась не на шутку.