Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.
Броня Марковна переводит диалог Финкельштейна и Саймона про вероятность для полковника и лейтенанта.
– Во, бля! Расист! Проценты считает! Внук, значит, ему похер?! – возмущается полковник Голодный.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
Финкельштейн задумчиво ходит по двору. Резко останавливается и командует Саймону Стерну:
– Этого "швицера" Гороховского ко мне!
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.
Полковник разворачивается к мониторам, на которых двор гостиницы. Говорит с тревогой:
– Всё! Это ж они сейчас своего трепача кончать будут. Я ж говорил – евреи! У них же, бля, шаг вправо, шаг влево. Не заржавеет!
– Как?! Сейчас?! Надо вмешиваться, товарищ полковник! – волнуется лейтенант.
– Стоять, лейтенант! Какая у нас задача? Собирать информацию и ждать приказа. В рапорте укажем: "Неожиданно споткнулся". Сам слышал? "Пятьдесят процентов!" Подставил он Хозяина? Подставил. "Галаха"! Как ты сказал, "основной закон для религиозных евреев". Да ещё к этому его, крутого миллиардера, дед Грицько так урыл! При людях! А он, видно, не привыкший, чтобы его "опускали". Хоть на ком-то, а отыграться этому денежному мешку надо.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
Во дворе прохаживается Финкельштейн. Саймон Стерн подводит к нему упирающегося Гороховского.
Финкельштейн не оборачивается.
– Я здесь, – робко пищит Гороховский.
Пауза затягивается. Над дрожащим Гороховским угрожающе нависает телохранитель миллиардера. У калитки, поглядывая по сторонам, ещё один охранник.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. Ночь.
В экран монитора слежения напряжённо вглядываются "Крёстный отец", Юлия Свиридовна, Диана и старик Рабинович. За спиной у них два "братка".
– Учись, Сеник! – шепчет первый "браток" второму.
– А чего? Ну, обычное "мочилово" будет.
– Тут важно, Сеник, не что будет, а кто будет. Выпускники Гарварда.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
Длинные тени от фонаря. Глухой двор за гостиницей. Тишина.
– Послушайте, босс! – не выдерживает Саймон Стерн. – Ну, учитывая репутацию КГБ как источника информации, можно всё-таки говорить о пятидесяти пяти процентах вероятности, что бабушка Парася Панченко и соответственно её дочь, мать Маргариты, еврейки. Следовательно, Маргарита… Даже шестьдесят процентов!
Дом милиционера. Ночь.
Милиционер Нечипоренко на своём наблюдательном пункте у окна. Рядом с ним мэр Борсюк и механизатор Петро Онищенко. По очереди они смотрят в бинокль ночного видения.
– Жалко! Этот реб Гороховский мужик хороший… Был, – вздыхает механизатор Онищенко.
– Это же как всё хорошо начиналось! – волнуется мэр Борсюк. – В шляпах… Евреи… Аномалия… Ну ты ж, Сашко, милиция! Где ж порядок?!
– А всё будет в порядке, – говорит милиционер. – Сами говорите – "аномалия". Какой там радиус поражения? Двадцать километров. А я думаю, больше.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
Слышен тонкий звук присутствия Благодати.
– …Шестьдесят пять процентов, шеф! Семьдесят! – выдыхает Саймон Стерн.
Финкельштейн поднимает голову. Смотрит на звёздное небо. Вздыхает:
– Боже мой, как давно я не смотрел на небо.
Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. Ночь.
Все сгрудились у мониторов.
– Боже мой, как давно я не смотрел на небо… – шепчет перевод весь и под славную залихватскую хасидскую мелодию "Гоп, казакэс" изпереживавшийся старик Рабинович.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.
Полковник Голодный и лейтенант Плоткин уткнулись в мониторы.
– Боже мой, как давно я не смотрел на небо… – плачет, переводя слова, Броня Марковна.
Двор сельской гостиницы. Ночь.
– Благословен ты, Господь, создающий миробытие! – произносит шёпотом Финкельштейн и решительно поворачивается к Гороховскому. – Послушайте, "швицер", у вас есть шанс. Вы идёте к этому грубияну и говорите, что так и быть. Мы будем жениться!
Дом милиционера. Ночь.
Милиционер, мэр и механизатор Петро на посту наблюдения следят, как…
Улицы села. Ночь. Эффект прибора ночного видения.
…Гороховский в сопровождении Гутмана бредёт по улочкам. Кажется, что село спит. Но в своих дворах волнуются селяне. Они внимательно следят за происходящим.
Сельская гостиница. Ночь.
Саймон Стерн проходит по коридору гостиницы, останавливается возле двери комнаты, в которой мама Рива заперлась с дочкой Бекки. У двери на полу горюет "Мелкий". За дверью рыдания.
Саймон стучится. Входит. Смотрит на рыдающих маму Риву и Бекки. Улыбается:
– По указанию мистера Финкельштейна мы попутно пробили информацию по вашему… У вас удивительно лёгкий случай, миссис Розенберг. Доложите свёкру, что Олег Тягнибок по маме, бабушке с маминой стороны, и глубже в века… Кац! Так что поздравляю, миссис Розенберг! Поздравляю, Бекки! "Мазл Тов"! Надеюсь, что позовёте на свадьбу.
У двора деда Грицька. Ночь.
Вот хасиды подходят ко двору деда Грицька. У калитки на лавочке сидят наши влюблённые. Исаак и Маргарита. Они горюют.
Воспрянувший духом, гордый своей миссией Гороховский успокаивающе похлопывает Исаака по плечу – мол, всё будет в порядке.
Хасиды уверенно входят во двор, потом в хату.
И минуту спустя вылетают, сопровождаемые криком деда и лаем псов, среди которых солирует верный пёс Полкан. Как подбитые птицы, несутся хасиды в ночи прочь от хаты деда. А дед Грицько несётся за ними, тщетно удерживаемый бабой Парасей, но у калитки останавливается и докрикивает:
– Ты ж понимаешь! – он перекривляет Гороховского: – "Мистер Финкельштейн, так и быть, согласен на женитьбу". А на хер он не пройдёт, козёл старый?!
Баба Парася падает в обморок. Дед подхватывает её.
Вместе с внучкой Ритой они вносят бабку Парасю в хату. Исаак пытается войти в хату тоже. Но дед Грицько захлопывает перед ним дверь.
Сельская гостиница. Большая комната. Ночь.
Ходит из угла в угол Финкельштейн. Жмутся к стенке Гороховский и Гутман.
Встревоженные Саймон Стерн и Мак О'Кинли подходят к Финкельштейну. Саймон протягивает ему биржевую распечатку:
– Извините, мистер Финкельштейн, но дело крайне срочное. Только что получено сообщение. "Бирс" в Японии начал резко играть на понижение…
Они натыкаются на взгляд босса. Пятятся. На коляске к Финкельштейну подкатывается загипсованный рав Залцман.
– Согласно "Галахе"…
Финкельштейн что-то шепчет ему на идиш и смотрит так, что рав Залцман замолкает и откатывается.
– Ну-у… – шепчет Мак О'Кинли Саймону Стерну. – Начинаю учить идиш.
Финкельштейн садится на кровать. Сидит, молчит.
Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. Ночь.
Полковник Голодный вне себя:
– Ну что ему, бля, этому деду Грицько, неймётся? Ох, чую я, доведёт он дело до международного скандала. Придётся мне заняться его политпросвещением.
У двора деда Грицька. Ночь.
Полковник Голодный с лейтенантом Плоткиным подходят к калитке. Вежливо здороваются с уныло сидящим на лавке Исааком. Входят во двор. Стучат в двери.
Входят. Через минуту они вылетают, как пробки. За ними до самой калитки бежит дед Грицько:
– И не хер мне перед носом "гэбэшной" корочкой мотать! Ну что ты можешь? Нет у вас Сибири! Её сейчас только российская "гэбня" может пользовать. А Караганду – казахская. А то что, послав на хуй этого старого мудака, я проявляю антисемитизм… Я и твою контору посылаю туда же. Для меня вообще есть только две нации – нормальные люди и падлюки!
Вслед уходящим "эсбэушникам" недоуменно смотрит Исаак. Всё затихает. И юноша засыпает на лавке.
Мимо него опять кто-то проходит, но Исаак спит.
Просыпается он только от крика деда Грицько:
– Ну и что вы можете? Ну, разнесёте хату по кирпичикам.
Ну замочите вы меня, бандюганы. И что?!
Из двора выбираются "Крёстный отец", Юлия Свиридовна и Диана с "братками" сопровождения. В дверях хаты стоит дед Грицько и докрикивает:
– Не хер пугать! Всё! Чтобы никого во дворе! Спускаю с цепи Полкана!
Неудавшиеся визитёры останавливаются возле Исаака.
– Это не понятиям, шеф! – говорит "Крёстному отцу" первый "браток". – Да дайте команду и мы его…
– И пальцем не трогать! – говорит "Крёстный отец". – Потому что уважаю! Обоих дедов! Сам такой!
Уходят.
Из-за забора во двор выглядывает милиционер. Шёпотом зовет деда Грицька.
Тот подходит. За забором группа селян. Мэр, механизатор и даже хулиганы Федька и Жора.
– Ты, дед, того… – оглядываясь, шёпотом говорит мэр Борсюк. – Мы тут это… Выражаем солидарность! Короче, всё село за тебя.
– Спасибо.
– Ты, главное, дед, должен быть уверенный в себя… – выдаёт Жора.
– А, ты, молокосос, пошёл на хер! Ещё эта сопля учить меня будет!
Дед Грицько уходит в хату, хлопает дверью.
Хата деда Грицька. Ночь.
Дед Грицько возвращается к столу. Садится.
– Грицю, а Грицю, угомонись, – причитает баба Парася. – Хлопец же хороший. Любит. И Ритка ж… И этот старичок уже согласился.
– Деда… – просит Рита.
– Нет, внучка! Вот как с самого начала поставишь, так оно и будет. Или принцесса ты наша, или…
– Так он просто дедушка Ицику. Мне же не с ним жить.
– Врёшь! Ты, Ритка, в их род идёшь.
Стук. Дед срывается к двери:
– "От бiсови дiти"! Опять лезут! – открывает дверь. Там стоит сонный Исаак. Рядом виляет хвостом пёс Полкан. – О! Ты смотри! Полкан Ицика уже за своего считает. – Переходит на идиш: – Слушай, хлопец, ты вот что. Хочешь, чтобы всё было по-хорошему? – Выносит подушку, кладет её на лавку под окном. Показывает Исааку: – Всё! Спать! Шлуфэн! – переходит на русский язык: – Полкан, охраняй! Рита! В хату! Никуда он не денется. Ещё больше любить будет.
Возвращается за стол. Молчат.
– А что, если у этого… свата гордость взыграет? – вздыхает баба Парася. – Плюнет. Увезёт внука.
– Тогда он не дед нашему Ицику, а гавно, – хмурится дед Грицько.
Молчат. Тихо. Очень тихо вокруг.
– Ой, боюсь я, Грицько. Меня всю трусит, – шепчет баба Парася.
– А я что? Железный? Меня не трусит? Ты спроси меня, Парася, родная. Звёздочка моя! Почему я всё это заварил.
– Ну?
– Сон мне был. В ночь после свадьбы. Сказано было. Не голосом, но ясно. Что вот зачали мы сейчас дочку. А от неё будет у нас внучка… И встретится её душа с другой душой.
– Ой, не пугай, деду!
– Да! И всё, что приключилось… Я это уже видел! Снилось. И этих клоунов, которых на хер сейчас посылал. Всё было. Вот до сейчас! Мы сидим в хате, а Ицик спит во дворе…
– А дальше?! – хором спрашивают баба Парася и Маргарита.
– В том-то и дело что… Ой! – Дед Грицько резко замолкает. Волнуется: -…Вот так свеча горит. Вот так ты, Парася, стоишь… Потом я голову поворачиваю. Голову…
Он хочет повернуть голову, но боится. И тут он слышит голос. И Парася с Ритой слышат голос. И это голос цадика Шполер Зейде:
– Да, поворачивай голову, Грицю! Не бойся!
Дед поворачивает голову и видит. Видят и Парася с Маргаритой.
Старик с гривой седых волос сидит за столом напротив.
– Так было? Ты тогда меня увидел и спросил… – говорит Шполер Зейде.
– Да. Я спросил: "Шо робити, дiду?".
– А я тебе что?
– А не ответил ты!
Затаив дыхание, на них – двух стариков – смотрят баба Парася и Маргарита.
– Вус махт аид? – спрашивает, улыбаясь сквозь слезы, дед Грицько.
– Дрейцех, – весело отвечает Шполяр Зейде.
– Юр?
– Шлэпцах. Всё помнишь, Грицю. Как там говорил рабби Нахман из Браслава. Виноват я, спорил с ним всё время. Донимал. Но это он хорошо сказал: "Как хорош и прекрасен этот мир, если мы не теряем в нём Души".
И тут Шполяр Зейде вздыхает и запевает. Дед Грицько улыбается и подхватывает. Это не песня со словами. Это "Нигун". Напев. И столько в нём души, покоя и сердца, что светлеют лица бабушки Параси и Маргариты. Сидят они и слушают. И хотят, чтобы это продолжалось и продолжалось.
– Может, чаю? Или горилки? – очнувшись, спрашивает баба Парася Шполяр Зейде.
– Горилку будем пить на свадьбе.
– Думаете, будет свадьба? – спрашивает Рита.
– Не думаю. Знаю! – Шполяр Зейде прислушивается. – Он уже идёт.
Улица села. Ночь. Эффект прибора ночного видения.
На всех пунктах наблюдения приникли к биноклям. Селяне подглядывают в окна, из-за заборов. По улочкам, в тумане пешочком, сопровождаемый Гороховским и телохранителями, идёт старик Финкельштейн, и все камеры слежения фиксируют это.
У хаты деда Грицька. Ночь.
Финкельштейн останавливает своих телохранителей и Гороховского. Сам открывает калитку. Глухо ворчит пёс Полкан. Исаак на лавке под окном просыпается. Видит своего деда.
– "Ша"! – командует он собаке и на идиш деду: – Заходи!
Дед входит во двор. Внук и дед стоят и смотрят друг на друга.
– "Зиндале". Ты похудел…
– "Зейде"! Сделай что-нибудь, "Зейде". Я не могу без неё жить!
Финкельштейн осторожно стучит в двери хаты.
Дверь открывается. В дверях дед Грицько.
Финкельштейн смотрит на него. А он смотрит на Финкельштейна.
Финкельштейн склоняет голову перед дедом Грицько!
Продолжается напев, ведомый двумя мужскими голосами, начатый дедом Грицько и Шполяр Зейде.
Эпилог
Спутник. Поле возле села Песчанное. День.
С огромной высоты поле, где идёт подготовка к свадьбе.
У Мемориала Цадика Шполер Зейде. День.
Накрываются столы на поле. Крепится балдахин для "Хупы", Белый свадебный шатёр.
Этим руководят Гороховский и Гутман.