Он только покачал головой. После всех глупостей, которые она наговорила, у него появилось такое чувство, словно ему и впрямь надо ехать к Джонатану чинить крышу. Он встал:
- Как ты смотришь на то, чтобы я достал из холодильника припасенную там бутылочку шампанского? - Он поцеловал ее в темечко, принес бутылку с двумя бокалами и налил ей и себе. - За тебя и твою книгу!
Она с трудом заставила себя улыбнуться, подняла бокал и выпила.
- Пожалуй, я пойду и просмотрю еще раз написанное. Так что ты не дожидайся меня.
11
Он не стал ждать и лег без нее. Но не мог заснуть, пока она не пришла в постель. Было темно, он лежал, не говоря ни слова, и равномерно дышал. Полежав некоторое время на спине, словно обдумывая, будить ли его и начинать ли разговор, она перевернулась на другой бок.
Наутро, когда он проснулся, ее рядом уже не было. Он услышал голоса Кейт и Риты на кухне, оделся и спустился вниз.
- Папа, мне можно ехать на машине?
- Нет, Рита, тебе от езды делается нехорошо. Мы подождем с этим, пока ты подрастешь и окрепнешь.
- А мама сказала…
- Мама хотела сказать, что как-нибудь потом, а не сегодня.
- Пожалуйста, не толкуй за меня, что я хотела сказать, - произнесла Кейт сдержанным тоном.
На этом ее терпение лопнуло, и она на него закричала:
- Ну что ты несешь полную чушь! Говоришь, что собираешься помогать Джонатану с сараем, а сам спишь допоздна? Говоришь, что собираешься зимой кататься с Ритой на лыжах, и тут же заявляешь, что ей слишком опасно ездить на машине? Ты хочешь сделать из меня домашнюю клушу, которая стоит у плиты, дожидаясь, когда муженек соизволит уступить ей машину? Либо мы сейчас едем втроем и я подвезу тебя к Джонатану, либо мы с Ритой поедем одни.
- Я хочу сделать из тебя домашнюю клушу? А я-то кто тогда, по-твоему, если даже на домашнюю клушу у плиты не тяну? Всего лишь неудавшийся писатель? Который живет на твоем содержании? Которому разрешается ухаживать за ребенком, но нельзя ничего решать? Нянька и уборщица?
Кейт снова взяла себя в руки. Она посмотрела на него, приподняв бровь:
- Ты знаешь, что ничего подобного у меня в мыслях не было. Так я поехала. Ты едешь со мной?
- Ты никуда не поедешь!
Но она оделась, одела Риту в куртку и сапоги и направилась к двери. Когда он встал на пороге, загораживая проход, Кейт взяла Риту на руки и пошла к другой двери через веранду. Постояв в нерешительности, он бросился за ней, догнал, схватил, чтобы удержать. Тут Рита заплакала, и он выпустил Кейт. Он последовал за ней на двор и через лужайку к машине:
- Пожалуйста, не делай этого!
Не отвечая, Кейт села на водительское место, посадила Риту рядом с собой, захлопнула дверцу и включила двигатель.
- Только не на переднем сиденье!
Он хотел открыть дверцу, но Кейт нажала кнопку блокировки. Он заколотил в дверь, схватился за ручку, хотел удержать машину. Она тронулась. Он побежал рядом, увидел, как Рита, стоя на коленках, вся в слезах, смотрит на него с переднего сиденья.
- Ремень безопасности! - крикнул он. - Пристегни Риту ремнем безопасности!
Но Кейт словно не слышала. Машина набирала скорость, и ему пришлось отпустить ручку.
Он бежал следом за машиной, но уже не догнал. Кейт ехала по щебеночной дороге на небольшой скорости, но все равно удалялась от него: после первого поворота расстояние между ними неуклонно увеличивалось, а после следующего машина скрылась из виду, и он слышал, как стихает, удаляясь, шум двигателя.
Он продолжал бежать. Он не мог не бежать за машиной, хотя догнать ее было уже невозможно. Он бежал, стараясь не отстать, не потерять жену и дочку, чтобы сохранить то, что составляло его жизнь. Он бежал, чтобы не возвращаться в опустелый дом. Он бежал, только чтобы не стоять на месте.
Наконец он выбился из сил. Он нагнулся и уперся руками в колени. Немного успокоившись, когда уши его снова начали различать другие звуки, кроме собственного дыхания, он далеко-далеко услышал машину. Он выпрямился, но увидеть уже ничего не мог. Далекий шум еще доносился, но постепенно затихал, и он ждал, когда все окончательно смолкнет. Вместо этого послышался отдаленный грохот. Затем наступила тишина.
Он снова бросился бежать. Перед глазами у него вставала машина, наехавшая на перекладину и стойку или на дерево, если Кейт в последний миг вывернула руль. Он видел окровавленные при ударе о лобовое стекло головы Кейт и Риты, как Кейт с Ритой на руках, шатаясь, выходит на шоссе, а мимо равнодушно проезжают машины, слышал крики Риты и рыдания Кейт. Или вдруг обеих зажало в машине, они не могут выбраться, а бензин вот-вот вспыхнет и машина взорвется? Он бежал бегом, хотя ноги у него подкашивались и кололо в груди и в боку.
И тут он увидел машину. Слава богу, она не загорелась! В машине было пусто, а Кейт и Риты нигде не было видно - ни возле машины, ни около шоссе. Он ждал и махал рукой, но никто не останавливался, чтобы его подобрать. Он вернулся к машине, увидел, что она наехала на перекладину и подпорку, и подпорка, врезавшись между бампером и днищем, застряла таким образом, что ехать было невозможно. Дверца стояла распахнутая, и он сел на водительское место. Лобовое стекло было цело, однако на нем - не с водительской стороны, а напротив пассажирского сиденья - осталось кровавое пятно.
Ключ не был вынут из зажигания, но когда он дал задний ход, машина поволокла за собой заклинившуюся подставку. Он привязал подставку к дереву, дал задний ход и откатился вперед, еще раз назад и вперед, и еще, и еще. Он ощущал это как наказание за оборванную телефонную линию, и к тому времени, когда машина наконец освободилась от подставки, он успел прийти в такое же изнеможение, как тогда. Сложив подставки и перекладины в кузов, он поехал в больницу. Да, его жену и дочь доставили сюда полчаса тому назад. Его отвели к ним.
12
Больничные коридоры выглядели более приветливо, чем в немецких больницах. Они были широкие, с кожаными креслами, повсюду расставлены цветы. В лифте висел плакат, сообщавший, что эта больница в четвертый раз подряд завоевала титул больницы года. Его провели в приемную: доктор, сказали, сейчас придет. Он сел, встал, посмотрел цветные фотографии на стенах - развалины камбоджийских и мексиканских храмов навели на него тоску, - снова сел. Через полчаса дверь отворилась и вошел доктор. Он был молод, энергичен и бодр.
- Ваши, можно сказать, легко отделались. Ваша жена подставила перед девочкой вытянутую руку, - правой рукой он показал, как это было, - и, когда девочка налетела на нее со всего разгона, рука сломалась. Но перелом оказался простой, а вашей дочери это, вероятно, спасло жизнь. Кроме того, у вашей жены сломано несколько ребер и есть травма шейного отдела позвоночника. Но все это заживет. Мы подержим ее тут только несколько дней. - Врач засмеялся. - Для нас это честь - иметь в пациентках лауреатку Национальной книжной премии, и мне особенно повезло, что я первым мог сообщить ей такую приятную новость. Я ее сразу узнал, но не сразу решился заговорить с ней об этом. Оказывается, она еще ничего не знала и очень обрадовалась, когда услышала.
- А как моя дочь?
- У нее на лбу была ссадина, мы ее зашили. Сегодня ночью мы за вашей дочерью понаблюдаем, и если все будет в порядке, то завтра вы можете забрать ее домой.
Он кивнул:
- Можно мне повидать жену?
- Я вас к ней провожу.
Она лежала в одноместной палате. Правая рука и шея были в белых шинах из пластика. Врач оставил их одних.
Он придвинул к кровати стул:
- Поздравляю с премией!
- Ты знал о ней. Ты каждый день ездил в город, а бывая там, ты читаешь "Нью-Йорк тайме". Почему ты мне ничего не сказал? Раз ты не добился писательского успеха, значит, и мне нельзя?
- Нет, Кейт. Я только хотел сохранить наш мир. Я не ревную. Сколько бы ты ни написала бестселлеров…
- Я не считаю себя в чем-то лучше тебя. Ты заслуживаешь такого же успеха, и мне жаль, что мир так несправедлив и ты не получил признания. Но я не могу из-за этого отказаться от писательства. Я не могу пригибаться ниже своего уровня.
- Пригибаться до моего? - Он покачал головой. - Я не хотел, чтобы опять закрутился этот балаган. Бесконечные интервью, ток-шоу, банкеты… и как там оно еще называется. Чтобы все стало как раньше. Эти полгода, прожитые здесь, принесли нам столько хорошего.
- Я не выдержу, если от меня останется только тень, которая утром скрывается в кабинете за письменным столом, а вечером сидит с тобой у камина и раз в неделю играет в семейную жизнь.
- Мы же не сидим просто так у камина, мы разговариваем, и мы не играем в семейную жизнь, мы ее ведем.
- Ты отлично понимаешь, что я хочу сказать. Тем, чем я была для тебя в последние полгода, могла бы вместо меня быть любая женщина, которая тихо занимается своими делами, мало говорит, а ночью рада притулиться у тебя под боком. Я не могу жить с мужчиной, который из зависти хочет, чтобы от меня, кроме этого, ничего не осталось. Или который только это и любит.
- Что ты этим хочешь сказать?
- Мы уходим от тебя. Мы переезжаем…
- Вы? Ты и Рита? Ребенок, которого я пеленал и купал, для которого я готовил еду и которого научил читать и писать? За которым я ухаживал во время болезни? Ни один судья не присудит тебе Риту!
- После твоего сегодняшнего покушения?
- Моего покушения? - Он снова покачал головой. - Не было никакого покушения. Я только попытался от всего отключиться - от телефона и Интернета, ну и от всего остального отгородиться.
- Это было покушение. И водитель, который доставил меня сюда, сообщит об этом шерифу.
До сих пор он сидел на стуле, понурясь и опустив голову. Но тут он выпрямился:
- Я забрал оттуда машину и приехал на ней сюда. Заграждение уже убрано. Единственное, что выяснит шериф, - это то, что ты везла в машине ребенка, не посадив его в детское сиденье и не закрепив ремень безопасности. - Он посмотрел на жену. - Ни один судья не присудит тебе Риту. Так что придется тебе остаться со мной.
Какой взгляд она на него бросила? Ненавидящий? Этого не могло быть. Оторопелый. Болит у нее не сломанная рука и не сломанные ребра. Болит в ней досада на то, что он перечеркнул ее планы. Она не хочет осознать, что больше не сможет поступать, как ей вздумается, не считаясь с его мнением. Так пускай же наконец поймет!
Он поднялся:
- Я люблю тебя, Кейт!
По какому праву она глядит на него с таким ужасом? По какому праву заявляет: "Ты сошел с ума"?
13
Через город он проехал по главной улице. Он бы с удовольствием незаметно вернул назад перекладины и подставки, но праздник города уже прошел, и штабеля были убраны.
Из магазина он позвонил в телефонную компанию и сообщил им о повреждении на линии. Там пообещали сегодня же прислать ремонтников.
Дома он обошел все комнаты. В спальне раздвинул занавески и отворил окно, прибрал постель и сложил ночную рубашку и пижаму. Подойдя к кабинету Кейт, остановился на пороге. Там все было прибрано; на столе, кроме компьютера и принтера да стопки печатных листов, было пусто, книжки и бумаги, валявшиеся на полу, были сложены на полки. Казалось, она поставила завершающую точку не только в своей книге, но завершила целый период своей жизни. Ему стало грустно. Комната Риты пахла маленькой девочкой; он закрыл глаза, понюхал и учуял запах ее медвежонка, которого она не давала стирать, ее шампуня, ее пота. На кухне он собрал посуду и кастрюли и отправил в посудомоечную машину, остальное оставил, где нашел: свитер, словно Кейт в любую минуту может войти и его надеть, краски, словно Рита прямо сейчас сядет к столу и примется рисовать. Ему показалось вдруг холодно, и он отвернул кран отопления.
Он вышел на крыльцо. Ни один судья не отберет у него Риту. В худшем случае толковый адвокат добьется для него хороших алиментов. Ну что ж! Тогда он будет жить с Ритой один в горах. Значит, придется Рите привыкать к тому, что мать у нее живет отдельно в пяти часах езды отсюда. Кейт решила довести дело до крайности? Пускай попробует - ей же хуже!
Он обвел взглядом лес, лужайку с яблонями и кустами сирени, пруд с плакучей ивой. Что же, никогда, значит, не бывать совместному катанию на коньках по замерзшему пруду? Не бывать катанию на санках со склона на том берегу? Даже если Рита как-то справится без матери в эмоциональном плане, а он в финансовом обойдется без Кейт, он все равно не желает терять тот мир, который еще летом вызывал у него такое ощущение, словно принадлежал ему всегда и всегда будет принадлежать.
Он придумает план, как сохранить все, из чего состоит его жизнь. Даже смешно подумать, что при таком удачном раскладе, как сейчас, это у него не получится! Завтра он заберет из больницы Риту. Через несколько дней они с Ритой встретят у дверей больницы Кейт. С цветами. С плакатом: "Добро пожаловать домой!" Со всей любовью.
Он направился к машине, выгрузил стойки и перекладины и отнес их на площадку перед кухней, на которой пилил и колол дрова для камина. Он трудился дотемна, вытаскивая из стоек гвозди и распиливая на чурки перекладины и подпорки. При свете, падавшем из кухонного окна, он прибрал чурки в поленницу, сняв с нее часть заготовленных к зиме поленьев и рассовав между ними новые чурки.
Набрав в корзину старых дровишек вперемешку с новыми полешками, он отнес ее к камину. Зазвонил телефон: телефонная компания сообщала, что линия восстановлена. Он справился по телефону в больнице и услышал, что Кейт и Рита спят, он может ни о чем не беспокоиться.
Дрова разгорелись. Он подсел к огню и стал глядеть, как языки огня лижут поленья, те разгораются, полыхают жарким пламенем и рассыпаются на угли. На одной голубой чурке он прочел написанное белыми буквами слово "line" - часть надписи "Police line do not cross". Пламя расплавило краску, та растеклась, и надпись исчезла. Через несколько недель он вот так же будет сидеть у камина с Кейт и Ритой. Кейт прочтет на каком-нибудь чурбачке "not" или "do" и вспомнит сегодняшний день. Она поймет, как он ее любит, придвинется ближе и прижмется к нему.
Инны Стребловой
Странник в ночи
1
- Вы ведь узнали меня, да?
Едва успев сесть рядом, он сразу со мной заговорил. Он был последним пассажиром, после него стюардессы закрыли дверь.
- Мы с вами…
Мы с ним стояли в зале ожидания среди других пассажиров. За окнами лил дождь, рейс из Нью-Йорка на Франкфурт все откладывался, и мы убивали время, запивая досаду шампанским и развлекая друг друга историями о запоздавших рейсах и упущенных возможностях.
Он не дал мне договорить:
- Я понял по вашим глазам. Мне знаком этот взгляд: сначала вопросительный, затем припоминающий, затем ужаснувшийся. Откуда вы знаете… Дурацкий вопрос! В конце концов, ведь моя история прошла по всем газетам и по всем каналам.
Я посмотрел в его сторону. Ему можно было дать лет пятьдесят. Высокий и стройный, с приятным, умным лицом, в черных волосах сильно пробивается седина. В баре он не делился с окружающими никакими историями; я обратил внимание только на его мягко обволакивающий, примятый мягкими складочками костюм.
Очень сожалею, - (и почему я сказал "очень сожалею"?), - по я нас не узнал.
Самолет оторвался от земли и стал круто набирать высоту. Я люблю эти минуты, когда тебя вжимает к спинку сиденья, - к животе появляется тянущее ощущение и ты всем телом чувствуешь, что летишь. В иллюминаторе виднелось море городских огней. Затем самолет описал широкую дугу, видно стало только небо, и затем подо мною возникло море, блестевшее в свете луны.
Мой сосед тихонько хохотнул:
- Сколько раз со мной кто-нибудь заговаривал и я делал вид, что я - это не я. Сейчас я решился взять быка за рога, а быка-то и нет! - Он снова хохотнул и представился: - Вернер Мендель. Выпьем за удачный перелет!
За аперитивом мы обменивались незначительными репликами, за ужином смотрели разные фильмы. Ничто не подготовило меня к тому, что он обратится ко мне после того, как в салоне выключат общий свет:
- Вы очень устали? Я понимаю, что не вправе вам навязываться, но если бы вы согласились выслушать мою историю… Это не займет много времени. - Он запнулся, снова тихо хохотнул. - Впрочем, нет - времени это займет много, но я был бы вам очень благодарен. Понимаете ли, до сих пор мою историю рассказывали средства массовой информации. Но это была уже не моя, а их повесть. Моя новость еще не сложена. Мне еще предстоит научиться ее рассказывать. А разве можно для этого придумать лучший способ, как поведать ее тому, кто о ней еще ничего не знал, - страннику в ночи.
Я не принадлежу к числу тех людей, которые в самолете не могут спать. Но я не хотел его обидеть.
Вдобавок и том, как он упомянул о страннике в ночи, звучала какая-то скрытая нежность, она-то меня и подкупила, введя в соблазн.
2
- Эта история началась перед войной в Ираке. Я получил должность в министерстве экономики и был приглашен присоединиться к кружку молодых коллег из министерства внутренних дел, иностранных дел и университета. Кружок был читательский и дискуссионный: в то время в Берлине снова вошли в моду литературные салоны. Мы собирались раз в четыре недели в восемь часов, проводили время в дискуссиях за бутылкой-другой вина, а в одиннадцать к нам иногда присоединялись наши дамы, заходившие по пути с концерта или из театра - посмеяться над нашими книжными увлечениями и спорами, жаркий конец которых они обыкновению заставали.
Иногда наши дипломаты приглашали нас па свои приемы - не па серьезные встречи, а на вечера, куда приходили писатели и художники. На первых порах мы с моей приятельницей держались общества тех, с кем были знакомы. Потом почувствовали, что остальные рады, когда мы с ними заговариваем. Конечно, там встречались лица настолько значительные, что мы для них не представляли интереса, попадались и люди, которые только изображали из себя значительных особ. Но это в виде исключения. Я и не знал, что на приемах может быть так интересно.
Я мог бы заметить это и сразу… Я заметил, что атташе кувейтского посольства флиртует с моей подругой. Надо ли мне было прекратить с ним отношения?
Он флиртовал как бы не всерьез, скорее выражая восхищение ее красотой, чем стараясь ее завоевать. Так и я флиртовал с понравившейся женщиной, для того чтобы показать ей свое восхищение, а не для того, чтобы ее добиться. Моя подруга в ответ тоже флиртовала; она не то чтобы поощряла его, а просто давала понять, что ей приятны его комплименты.
Рассказывая, он опирался на подлокотник. Сейчас откинулся на спинку.