В Голландии земли не хватает. Каждый клочок ее отвоевывается у моря, достается с трудом. Зачем сохранять это огромное кладбище? Наверное, потому, что оно впечатляет сильнее любого памятника. Смотритель этого кладбища показал нам выставку. Она расположена тут же, в доме при мемориале. На фотографиях показано, как немецкие школьники ухаживают за могилами. Они приезжают сюда каждое лето. Поначалу голландцы встречали их неприязненно. В голландцах сохраняется тяжелая память о фашистской оккупации, о гитлеровцах. Однако постепенно, год за годом к ним относились терпимее. Ныне, как сказал смотритель, их даже привечают. Дело не в том, что эти дети не имеют никакого отношения к прошлому, что это совсем не те немцы. Дело в другом, в том, что они, ухаживая за этими могилами, понимают ужас и трагедию кровавой бойни, которая называется войной. Гибель тысяч и тысяч лежащих здесь юношей предстает ныне бессмысленной. Они, школьники, видят, как нелепа война, затеянная Германией. Тысячи немецких детей уже прошли через кладбищенские работы. Заслуга "Германского народного союза по уходу за воинскими захоронениями" состоит не только в уходе за этими воинскими кладбищами, но и в том, что они стали средством воспитания мира. Ныне создаются международные лагеря, школьники разных стран ухаживают за воинскими захоронениями, без различия национальностей… Французские, канадские солдаты, английские, американские, немецкие, советские - для детей они все одинаковые жертвы мирового безумия 1939–1945 годов.
Интересная это организация - "Германский народный союз по уходу за воинскими захоронениями". Я был в их главном офисе в Касселе. Смотрел, разговаривал, и, как я понял, кроме того, что они содержат эти кладбища, причем не только за счет государства, но и за счет пожертвований, они решают еще несколько задач. Воспитывают уважение к памяти погибших. Воспитывают сочувствие к жертвам войны с обеих сторон, без различия национальностей. И третье. Кладбища солдат - это средство осознать ценность мира. Эта работа против войны.
Для меня несколько неожиданно было посещение Музея Первой мировой войны 1914–1918 гг. в Перроне (Франция). Музей и научно-исследовательский центр. Музей рассказывает ход Первой мировой войны, историю крупных сражений. Музей, я бы сказал, архисовременный. В каждом зале видеокамеры, где непрерывно идут фильмы времен той войны, чем-то милые, чем-то смешные. Они показывают первые военные самолеты, дирижабли, как с них стреляли, бомбили. В другом зале показывают пушки, танки той войны. Она кажется почти игрушечной. Смешные винтовки, скачут кавалеристы. Они еще с саблями. В холле музея выставка детских рисунков о Первой мировой войне, как они ее себе представляют, посетив музей. Дерутся солдаты в касках, окопы, стреляют пушечки. Для детей это все равно что римские войны Цезаря. Я не сразу понял, откуда такое внимание к той, казалось бы, позабытой всеми войне. И вдруг догадался - все же это была победа для Франции. Это украшение ее военной истории. Особенно после горького поражения в войне 1870–1871 годов. Они, французы, тоже не свободны от культа победы, столь хорошо знакомого нам. Увы, та победа не сослужила им своей службы в следующей войне с Германией. Я не стал воспринимать этот музей всерьез, да он и не располагал к этому. Он большой, светлый. За стеклянными стенами парк, пруды, лебеди. Но музей - подробный, и научно-исследовательский центр при нем ведет большую работу - разыскивают безвестные захоронения на полях бывших сражений Первой войны. Находят останки солдат, идентифицируют их, устраивают захоронения, а те, чьи имена остались неизвестными, - им пишут на кресте "Имя его известно Богу". Трогательная эта надпись часто встречалась мне на разных кладбищах.
Девяносто лет прошло с окончания Первой мировой войны, а французы не успокаиваются, стараются похоронить каждого ее солдата. Вроде неблагодарная, тяжелая работа по розыску останков идет и будет идти дальше, потому что ни один солдат не должен остаться непохороненным.
Мне не хотелось сравнивать наши воинские кладбища с европейскими, не хотелось вспоминать о миллионах наших солдат, чьи останки рассеяны по лесам и болотам, по дорогам наших отступлений, да и наступлений тоже. Даже те кладбища, которые мы сооружали, кое-как долбя мерзлую землю, водружая в головах латунную снарядную гильзу с выцарапанной на ней фамилией, даже они с годами куда-то исчезли.
В Германии есть закон, по которому воинские кладбища охраняются вечно. Могилы их - забота и попечение государства. В Петербурге на Марсовом поле сооружены братские могилы. Когда-то для меня "братская могила" звучала как нечто почетное. Сейчас она мне кажется понятием варварским. Почему "братская"? Почему сваливали в одну кучу тех, кого считали героями? На Марсовом поле похоронены жертвы Февральской, а затем и Октябрьской революций. Впрочем, на камнях надгробия высечены слова Луначарского: "Не жертвы - герои лежат под этой могилой". Слова, которыми мы когда-то восхищались, как странно и сомнительно они звучат сейчас. Может быть, все-таки жертвы, а не герои…
Последнее
Какому-то любознателю пришла в голову причуда: собрать воедино последние слова перед смертью, сказанные известными людьми. Великими людьми. Слова прощания с этим миром. Завершающие. Если человек знает, что он уходит, - естественно желание что-то сказать на пороге. Были счастье, любовь, страдания, были мечты, что-то понял, что-то сделал, а в итоге, когда все кончилось, поскольку конец неизбежен, каждый, тем более великий человек, готовится к уходу. И где-то в глубине души представляет это прощание. Что-то хочется ответить на причастие.
Последние свои слова произносили и до Рождества Христова, и в Средние века. У постели умирающих императоров, философов стояли близкие, придворные. Кто-то потом увековечит, кто-то присочинит. Были слова странные
Папа Борджиа (1503 г.): "Погодите минуточку".
Великий Гегель (1831 г.): "И он не понял меня".
Король Генрих VIII (1589 г.): "Монахи, монахи, монахи".
Известно, что Гёте воскликнул: "Света!"
А Генрих Гейне (1856 г.) не удержался от усмешки: "Бог простит меня, это его ремесло".
Бетховен: "Комедия окончена!"
Однажды мы с моим другом Володей обсуждали это странное собрание прощений, и он спросил меня: "А ты что бы сказал?"
Я пожал плечами: "Я не великий человек, я не обязан что-то изрекать".
На самом деле это была отговорка. Великий тут ни при чем, у каждого осталась жизнь и свой счет к ней. Шли годы, вопрос Володи время от времени вспоминался мне. Ответ интересен был прежде всего мне самому. Они были разные, но все вдруг сошлось в одно: "Спасибо". За все, что было, за все, что испытал, видел, успел.
* * *
С 6-го класса или, пожалуй, с 7-го я вдруг почувствовал, как хорош мой класс в новой школе, сколько в нем разных ребят, и все мне интересны. Даже этот парень угрюмый, помню только его прозвище Ван дер Люббе. Прошло столько лет, а я помню весь класс, всех тридцать шесть человек. Всех вспоминаю с любовью. Егорова-Горскуа, две блондинки-подружки неразлучных, Женя Лякшина, которую я прозвал Междуляшкина и за это меня таскали к директору, Муся Букашкина. Боже мой, сладостно даже вспоминать их имена и фамилии, без всяких фотографий медленно проступает в памяти их детский облик.
Что такое класс, ведь его специально не подбирают? Это стихийно собранное сообщество. И складывается оно по каким-то своим таинственным законам, каким - никто не знает, может кто-то изучает, какие-то психологи, но, к счастью, результатом этих исследований не пользуются, а как испокон веку школьный класс появляется, так это и получается. Между тем это весьма важная часть школьной жизни, может, важнейшая. Считается: первое - хорошие учителя, второе - семья. Они формируют, учат школьника, и почти никто не учитывает такую составляющую, как класс. Наш класс я любил и мчался утром с удовольствием в школу. Моя дочь не любила свой класс и шла в школу без особой охоты. А бывают ведь такие классы, из-за которых вообще не хочется учиться.
В классе есть свои лидеры, свои гении, свои обалдуи. У нас в классе был один отпетый хулиган - Юзя Ш. Его всегда наказывали, он дерзил учителям, хамил. Сидел на задней парте и оттуда отпускал свои ядовитые, порой нецензурные прибаутки. Его выставляли из класса, вызывали родителей, предупреждали, он избивал непокорных, руководил драками с соседней школой, имел кастет свинцовый, принес и продал кому-то из нас финку - в общем, допрыгался до того, что его исключили из школы. И что вы думаете? Класс, который страдал от него, злился, может быть, даже стыдился его, класс наш сразу как-то поблек и многое потерял в яркости своей внутренней жизни. А еще вот тот парень, Ван дер Люббе, тупой, скучный, неинтересный, а когда он заболел надолго, нам его стало не хватать и даже ходили к нему в больницу. Нет, класс - это поистине таинственное произведение неведомого художника, витраж, свет которого надолго определяет душевный наш климат.
* * *
Ко мне, как "душеведу" (все же писатель!), обратилась одна девушка. За сердечным советом. Рассказывает про Него. О том, как в Его присутствии она дуреет, говорит глупости, глупо смеется. Никак не может быть сама собой. Глаза закатывает. "Он не знает, какая я на самом деле".
Я любовался, как она сбивчиво, задыхаясь от волнения, жалуется на себя, вся пылает от стыда за свой трепет, голос пересох, руки еле удерживает. Хороша стала, вся прелесть молодой любви проступила.
- Ты же не притворяешься. Ты так переживаешь Его, это же от любви, а хочешь быть не самой собой, дуреешь, и прекрасно. Самый счастливый период у тебя. От любви не умнеют.
* * *
Американцы первыми начали борьбу с курением. Государство начало. Во всех штатах. Они же стали бороться с пьянством. Стремление к уважительному отношению к женщине сперва приобрело чрезвычайные, крайние меры, даже карикатурные, но в сухом остатке это все же стало давать результаты. Экология все больше становится из политики традицией. Здоровье нации заботит все слои власти.
Но самым значительным достижением страны явилось уничтожение в стране сегрегации. Уничтожена она, может, и не совсем, но путь пройденный - от убитого Мартина Лютера Кинга в 1968-м до выбора президентом чернокожего Обамы. Достойна удивления работа, совершенная с американским менталитетом за сорок лет. Значит, можно так круто, так успешно повернуть народ к лучшему. Чуть ли не половина голосов за Обаму - это что-то значит?
Так просто перечеркнуть США, объявить их преступной, аморальной, недостойной страной, все это ради злободневной пропаганды - это рассчитано на малограмотного обывателя - любителя врагов: без врага не на кого сваливать свои беды и неудачи.
Мы так много хотим, а жизнь коротка и непредсказуема. Мой комбат требовал землянку всегда строить в три наката. "Не важно, сколько мы тут пробудем. Может, завтра уйдем, все равно - стройте в три наката". То есть жить надо надолго.
Лучше не отвечать, а перевернуть разговор так, чтобы самому спрашивать. Отвечая, не сразу найдешь правильную формулу, нет, куда выгоднее задавать вопросы. Тут не ошибешься, позиция много раз удобнее.
Хиромант
Известный лермонтовед Виктор Андроникович Мануйлов был, ко всему прочему, хиромант. Этому искусству его научила в молодости одна старуха в Тбилиси. "Хиромант, - говорил Мануйлов, - обладает нравственной силой". Известны были его точные предсказания Г. Улановой, С. Есенину, А.Н.Толстому. Он предсказал Толстому не ехать в Минск. Это было за два дня до Великой Отечественной войны, 20 июня 1941 года.
Я видел хиромантов в Японии. Они сидели в ряд на солнечной улице на скамеечках, как чистильщики сапог. Над ними висели изображения ладоней, испещренные линиями, похожие на географические карты. Реки, дороги, проселки… Заглянуть в свое будущее не хотелось. Когда Мануйлов взял мою руку, я воспротивился. "Ерунда, - решительно сказал он, - вы правы, это не более чем дорожные знаки. Подъем, спуск, перекресток. Все же от этих предсказаний не отказывайтесь".
Он сослался на Книгу Иова. Там есть слова о печати Господа на человеческой ладони. Позже я нашел эту фразу. Две тысячи лет держится вера в предназначенность. Была - не была, я согласился. То, что Виктор Андроникович предсказал, в какой-то мере сбылось. Пожалуй, в большой мере.
Сам по себе он никак не походил на мага, на прорицателя. Ничего волшебного в нем не было. Были кое-какие особенности: вытянутая огурцом голова. Безукоризненная воспитанность. Может, она-то и привлекала к нему студенток. Одна за другой они посещали его. Я наблюдал это в Доме творчества в Комарове. Комнаты наши соседствовали. Прелестные девочки приходили и спустя час-другой выходили от него счастливые. Мы все удивлялись, завидовали, ему было за пятьдесят, и нам казалось это недопустимым.
Только Римма знала предсказание Виктора Андрониковича. Это произошло при ней. Она мне никак не отозвалась, и я не стал обсуждать. Но позже я часто припоминал его слова. Все же это удивительно - носить с собою предсказание судьбы, полученное свыше. Ни выкинуть, ни запрятать. И ничего не изменить в линиях, никак не подправить.
В СССР слово хиромантия даже исключено было из энциклопедии. Оккультного боялись. Оно таило в себе непредсказуемое. А главное - неуправляемое.
Предсказания Мануйлова сбывались. Я вынужден был поверить в хиромантию. Иногда, правда, закрадывалась мысль: может быть, сбывается потому, что я поверил Мануйлову?
Неизвестный солдат
Правду о потерях выдавали порциями, иначе бы она разрушила все представления о сияющем лике Победы. Все наши полководцы, маршалы захлебнулись бы в солдатской крови. Все наши монументы, триумфальные ворота выглядели бы ничтожно перед полями, заваленными трупами. Из черепов можно было бы соорудить пирамиды, как на верещагинской картине. Цепь пирамид - вот приблизительный памятник нашей победе.
В "Блокадной книге" мы с Адамовичем написали цифру погибших в блокадном Ленинграде - "около миллиона человек". Цензура вычеркнула. Нам предложили шестьсот пятьдесят тысяч - количество, которое дано было министром Павловым, оно оглашено было на Нюрнбергском процессе. Шестьсот пятьдесят, и никаких разночтений! Мы посоветовались с историками. Валентин Михайлович Ковальчук и его группа, изучив документы, определили - восемьсот пятьдесят тысяч. Жуков в своих мемуарах считал, что погибло "около миллиона". Дело дошло до главного идеолога партии М.А.Суслова. После многих разборок в обкоме партии, горкоме подтвердили указание: шестьсот пятьдесят тысяч, "не больше". Утверждали люди, которые не воевали, не были блокадниками, у них имелись свои соображения. Павлов заботился о своей репутации, он "обеспечивал" город в блокаду продуктами. Суслов хотел всячески сокращать потери войны, дабы не "сгущать краски". Когда война кончилась, они стали секретить потери, накладывали румяна. Победа должна выглядеть счастливой. В войну потери никого не интересовали. После войны Сталин и его подручные выдали для истории победы цифру потерь - семь миллионов. Что сюда входило, не раскрывали. Как бы и фронтовые потери, и на оккупированных землях. В Энциклопедии Великой Отечественной войны вообще слова "потери" нет. Не было потерь и все.
Затем в 1965 году, во времена Брежнева, цифра потерь скакнула до четырнадцати миллионов. Еще несколько лет, и разрешили опубликовать двадцать миллионов. Следующую цифру военные историки выпустили уже спустя четверть века - двадцать семь миллионов. Опять же обходя всякие расшифровки.
Ныне говорят о тридцати миллионах.
Пример Ленинградской блокады характерен. Даже добросовестные историки не учитывают погибших на Дороге жизни, в автобусах, что уходили под лед, и тех, кто погибал уже по ту сторону блокады от последствий дистрофии, и те десятки, сотни тысяч, что в июле, августе бежали из пригородов в Ленинград и здесь вскоре умирали от голода, от бомбежек "неучтенными". Не потери обесценивают подвиг ленинградцев, а идеология руководителей: человеческая жизнь для них ничего не значила. Будь то горожане-блокадники, будь то солдаты на фронте, "невыгодные" потери, будь то сотни тысяч, можно и не учитывать.
Главная у нас могила - Неизвестному Солдату.
* * *
Одно дело воевать, другое - командовать. Стрелять да укрываться, да гранаты кидать, это - понятно, а вот обойти противника так, чтобы не в лоб, перехитрить. Генералу соображать надо.
Соображать они сообразили бы, если б им позволили. Так ведь им приказ: "Прорваться, и никаких гвоздей, а сколько угробите, знать не хочу".
Мы-то быстро научились, а нашим комбатам труднее, у них с генералами разговора не получалось. "Взять. Прорвать оборону противника. Что значит "уложил полсотни"? Знать ничего не хочу!"
Я слышал, как в штабе командующий армией генерал Смирнов орал на другого генерала: "Все считаешь, мудак. Ты чего мне докладываешь, на кой хер мне твои потери! Твое дело прорвать оборону!"
Снова требовал - атаки. Снова и снова, матерясь, твердил: "Никаких отговорок". Если бы сам побывал на Пятачке, может, убедился бы, что это безнадежно. Не хотел. Не потому, что боялся, потому, что не хотел убедиться. Может, его тоже не желали слушать. Вот так и воевали.
* * *
Вспомнился мне один разговор с биологом Тахиджаняном у него дома на Каменноостровском. Говорили о том, как человек из века в век, гонимый любопытством, устремляется во все стороны. Вверх, в звездные миры, в глубь океанскую, в глубь земли - копает, копает то там то тут, находит развалины погибших городов, царств, вскрывает древние гробницы. Ему хочется узнать, каким он был когда-то, еще до городов, украшений, до культуры, одетый в шкуры, с каменным топором.
* * *
Человек - это, как заметил один биолог, "государство клеточек", каждая клетка индивидуум. Из них складывается индивидуум человека.
* * *
Колумб искал одну страну, открыл другую, куда более значимую, великую. Непредвиденное открытие, "по дороге", всегда важнее, в нем новизна, оно Неизвестность, то, что таит в себе другие миры. Как-то Пикассо сказал: "Я не ищу, я нахожу". Это дар гениев.
* * *
Три четверти земной поверхности занимает вода. Реки, моря, океаны. А еще есть воды подземные. Огромный водный мир нами не познан. В его глубинах идет неведомая нам жизнь. Между тем мы прежде всего связаны с водой, она наша самая близкая родственница. Наша жизнь начинается в гидросфере, первые девять месяцев, как говорят, блаженного состояния мы проводим там.
Не успев ознакомиться с жизнью воды в морях и реках, мы безжалостно испакостили их. Вообще человек - пакостник природы. Сыновья неблагодарность все больше позорит нас. Природа нас вырастила, и чем же мы ей отплатили - "бандитским лозунгом", как назвал его В.П.Трошин, - "Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее - наша задача". И берем, грабим ее, безоруженную, беспощадно, немилосердно.
Ведем себя хамски. Как последние жлобы. И это все образованные ученые специалисты, умники, любители рассуждать о гуманности.