Так вот, этим туманным вечером мы, еле оторвавшись от телевизора и выйдя из дома, застряли посреди нашей широкой улицы как буксиры на речке, у которых сломались сирены: мы не знали, куда идти, потому что стоял собачий холод, а из-за густого тумана ничего не было видно. Я был без пальто, и у меня зуб на зуб не попадал от холода: мама, лихорадочно опустошая магазины, забыла мне его купить. Тогда я подумал, что она плохо со мной обошлась, - но деньги у нас все равно уже кончились. Рискуя околеть от холода, мы насвистывали песенку "У Тедди вечеринка". И тогда я сказал себе: ты купишь пальто, даже если это будет последнее, что ты сделаешь в жизни. Майк сказал, что думает о том же самом, и добавил, что ему нужны новые очки с позолоченной оправой, потому что его собственные, с проволочной оправой, ему сделали много лет назад в школьной больнице, и они уже порядком износились. Сперва он не заметил тумана и протирал линзы каждый раз, когда я оттаскивал его от фонарного столба или проезжающей мимо машины, но когда он увидел огни на Альфретон Роуд, он, наконец, положил их в карман и надел только после того, как мы сделали дело. Проходя мимо кафе, где продавали жареную рыбу с картошкой, мы глотали слюнки, вдыхая аппетитные запахи уксуса и жареного жира, но в карманах у нас не было и полпенса. Да, пара шиллингов нам бы определенно тогда не помешала! Я не могу утверждать, что мы прошли через весь город, но бродили очень долго, и если бы мы не смотрели постоянно себе под ноги в надежде найти оброненный бумажник или часы, то, без сомнения, увидели бы какое-нибудь открытое окно или незапертую дверь, куда бы без труда могли залезть.
Мы почти все время молчали, но каждый из нас знал, о чем думает другой. Я не знаю - и готов поклясться, никогда об этом не узнаю, - кто из нас первым обратил внимание на двор булочника. Конечно, я могу сказать, что это был я, но в действительности нельзя отрицать, что это мог быть Майк, потому что я на самом деле не видел, что окно магазина открыто, пока Майк не толкнул меня в бок и не указал на него.
"Видишь?" - спросил он.
"Да, - сказал я. - Ну что, полезли?"
"Но как, тут же стена высокая!" - прошептал он, прищурив глаза.
"Я стану тебе на плечи", - ответил я.
Он продолжал смотреть вверх: "Слушай, а у тебя получится?" Это был единственный момент, когда он проявил живой интерес к чему-либо.
"Будь спокоен, - сказал я, готовый к делу, - на твоих дубовых плечах я куда хочешь залезу".
Майк не выглядел силачом (как и я), но под его потрепанной грязной курткой скрывались стальные мускулы. Когда он шел в очках по улице, засунув руки в карманы, то казалось, что он и мухи не обидит. Но я бы ни за что на свете не захотел сойтись с ним в драке, потому что он такой человек: то за неделю слова не проронит, сидит себе перед телевизором, почитывает книжки о ковбоях или просто спит, а то вдруг р-р-раз - и может чуть ли не убить человека непонятно за что. Он, например, был способен избить человека, если прошлым субботним вечером тот болел за другую футбольную команду, или если тот наступил ему на ногу на остановке, или просто случайно толкнул его, когда он мечтал о какой-нибудь соседской красотке. Я однажды видел, как он вцепился в одного парня только за то, что тот косо на него посмотрел. Позже выяснилось, что этот парень был косоглазый, но ведь этого никто не знал, потому что он впервые тогда появился на нашей улице. Но когда Майк настроен миролюбиво, ничего такого не происходит, и мне кажется, я вожу с ним дружбу только потому, что он может молчать целыми днями.
Он поднял руки, как будто на него наставили пистолет, и присел, прислонившись к стене, как будто его застрелили. Я залез на него как на стремянку или на стул, после чего он поднялся, подставил мне свои крепкие, как у боксера, ладони, и повернулся так, чтобы я мог подняться на них как на ступеньки автобуса. За все это время он ни разу не проронил ни звука и не закряхтел от напряжения. Я, не тратя время попусту, взял плащ, который держал в зубах, и накинул его на стекла в стене, чтобы они не были такими острыми, - поскольку зубцы со временем были сбиты камнями. Когда я уселся на них, я с трудом представлял, где нахожусь. Затем я прыгнул во внутрь и чуть не поломал себе ноги, потому что там было очень высоко. Мне показалось, что я приземлился с парашютом: один приятель говорил, что, когда прыгаешь с парашютом, то бьешься об землю так, как будто свалился со стены в двадцать футов. Так вот, там наверно и были все эти двадцать футов. Затем, придя в себя, я пошел открывать ворота Майку, который только усмехнулся, потому что самая трудная работа была уже сделана. "Пришел, взломал, вошел" - прямо как в одной дурацкой тюремной песне.
Тогда я ни о чем не думал, потому что, когда я чем-то занят, я никогда ни о чем другом не думаю. Когда я лезу поздним туманным вечером по водосточной трубе, сбиваю засовы, взламываю замки, поднимаю щеколды, что-нибудь толкаю своими костлявыми руками и тощими ногами, я едва ощущаю даже собственное дыхание, я не помню, открыт или закрыт мой рот, голоден я или нет, чешется ли у меня кожа и произношу ли я грязные ругательства. И если я ничего об этом не знаю, как же я могу об этом думать? Когда я обдумываю, как легче залезть в открытое окно или как взломать дверь, как я могу одновременно размышлять о чем-нибудь еще? Это никак не мог понять холеный очкастый тип с записной книжкой, когда целыми днями задавал мне вопросы - после того, как я попал в исправительную колонию. Я не смог ничего ему объяснить, как не могу сделать и сейчас. Но даже если бы я и мог, он вряд ли что-нибудь понял бы, потому что в эти минуты я и сам себя не понимаю, хотя всеми силами стараюсь сделать это, уж поверьте мне.
До того, как я понял, где нахожусь, я успел впустить Майка в булочную. Он между тем зажег спичку, осмотрелся, и схватил ящик с выручкой. Его лицо расплылось в довольной улыбке, когда он сжал в ладонях эту коробку - так сильно, будто старался ее раздавить. Он потряс ящик, чтобы убедиться, что тот не пустой, и неожиданно произнес: "Пошли отсюда".
"Послушай, может быть, здесь еще что-нибудь есть", - заметил я, вытаскивая тем временем один за другим выдвижные ящики шкафа.
"Нет, - сказал он, похлопав по ящику с таким видом, будто обчищал магазины уже двадцать лет, - это все".
Я вытащил еще несколько ящиков, набитых книгами, чеками и письмами. "Да откуда ты, кретин, знаешь?"
Он толкнул меня так, как будто я был входной дверью: "Знаю и все".
Но нам некогда было выяснять, кто прав, а кто виноват, ведь мы были заняты одним делом. Я посмотрел на новенькую дорогую пишущую машинку, но, понимая, что не смогу унести ее незаметно, только послал ей воздушный поцелуй и вышел вслед за Майком. "Да не беги так, - сказал я ему, толкая дверь, - нам некуда спешить".
"А мы и так не спешим", - бросил он через плечо.
"Этих денег нам хватит на много месяцев", - шепнул я ему, когда мы шли по двору, - "только не стучи воротами, а то нас может засечь какой-нибудь легавый".
"Ты думаешь, я совсем рехнулся?" - ответил он, хлопнув с такой силой, что, кажется, нас услышала вся улица.
Не знаю, как Майк, но я теперь принялся думать о том, как нам без проблем дойти до дому с этой коробкой, которую я спрятал себе под свитер. Возможно, он тоже задался этим вопросом, потому что, как только мы вышли на центральную улицу, он сунул мне ее в руки. Любопытно получается, но и впрямь - пока вы сами до чего-то не додумаетесь, вам и в голову не придёт, что кто-нибудь способен размышлять об этом же. Я и представить себе не мог, что может случиться с нами дальше, но я немного струхнул при мысли, что нам может встретиться легавый и поинтересоваться, что там у меня под свитером.
"Что это такое?" - спросил бы он, и я бы ответил: "Опухоль". - "Да ты что, какая опухоль, сынок?" - переспросил бы он с подозрительным видом. Тогда я кашляю и хватаюсь за бок, как будто меня скрутил приступ жуткой боли и закатываю глаза, как я уже однажды делал в больнице. Майк тем временем берет меня за руку с таким видом, как будто он - мой лучший друг. "Рак", - с трудом отвечаю я легавому, от чего в его тупой голове возникает сомнение: "У парнишки твоего возраста?" - Тогда я стону еще раз в надежде, что после этого он посчитает себя последним ублюдком на свете, если усомнится в моих словах. Но он не хочет думать о себе так плохо. А я тем временем продолжаю: "Это наследственное. Мой папа умер от рака месяц назад, и я чувствую, что тоже умру через месяц от этого." - "У него что, был рак желудка?" - "Нет, горла. Рак желудка у меня", - и тут я опять издаю стон и кашляю. "Послушай, ты не можешь в таком состоянии расхаживать по улицам, ты должен лежать в больнице". Тогда я говорю ему слабым голосом: "Я как раз шел туда, но вы меня остановили и стали задавать кучу вопросов. Не правда ли, Майк?" - и тот что-то невнятно бормочет в ответ. Но тут коп предлагает нас проводить в больницу. Конечно, теперь он - само милосердие и сострадание: поликлиники закрываются в двенадцать, может быть, вызвать такси? Если я хочу, он сделает это и даже заплатит водителю. Но мы просим его не беспокоиться и говорим, что он - замечательный человек, хоть и полицейский, добавив при этом, что знаем кратчайший путь. Но когда мы заворачиваем за угол, в его недоразвитые мозги приходит мысль, что идем-то мы в противоположную сторону, и он окликает нас. Тогда мы принимаемся бежать… В общем, события могли развиваться именно так.
У меня в комнате Майк открыл коробку с помощью молотка и ножниц, и до того, как мы сообразили, где находимся, мы разложили свою добычу на моей кровати, разделив на две равные доли по семьдесят восемь фунтов пятнадцать пенсов и четырнадцать полпенсовых монет. Перед нашим мысленным взором, как в рождественской сказке, предстали все те вещи, что мы сможем за них купить: пирожные и трюфели, салаты и сэндвичи, пироги с повидлом и плитки шоколада. Мы все поделили поровну, потому что были за равный труд и равный заработок, как и профсоюз, в котором состоял мой папаша, пока он был способен бороться и пока у него были силы спорить. Я подумал о том, как замечательно, что парни вроде этого бедняги булочника не хранят деньги в каком-нибудь большом банке с мраморным фасадом, какие построены на каждом углу. Нам крупно повезло, что они не доверяют банкам, хоть на их строительство угроханы миллионы тонн бетона, хоть в них полно стальных засовов и дверей, и хоть их неустанно охраняют толпы копов. Как здорово, что они доверяют только копилкам, несмотря на то, что многие владельцы магазинов считают это старомодным и несут свои сбережения в банк, который не оставляет ни малейшего шанса таким честным, искренним, трудолюбивым и совестливым ребятам, как мы с Майком.
Конечно, любой нормальный человек поймет, что мы сделали дело так чисто, как только возможно, потому что булочная находилась по меньшей мере в миле от нашего дома, и нас не видела ни одна живая душа, - а на дворе стоял густой туман. К тому же мы вернулись к себе меньше чем за пять минут, поэтому копы никак не могли нас выследить. Но все-таки мы допустили какую-то ошибку, хотя теперь и непонятно, когда именно.
Мы с Майком решили не сорить деньгами сразу, потому что в этом случае некоторые могли бы подумать, что мы взяли нечто, что нам не принадлежало. И у нас наверняка возникли бы неприятности, потому что даже на такой улице как наша есть типы, которые не прочь услужить копам, хотя я и не знаю, зачем они это делают. Просто есть такие подлые натуры, которые, даже если получают всего на полпенса больше вас, убеждены, что вы только и мечтаете о том, как бы их обокрасть. Они готовы сдать вас копам, даже если заметят, как вы выносите дерьмо из сортира (и не важно при этом, чей сортир), - только чтобы вы сидели в тюрьме и не добрались до их монет. Поэтому мы решили поступить разумно и не показывать, что у нас есть большие деньги. Например, мы могли бы поехать в центр и вернуться, разодетые в пух и прах, как, например, те парни, которые проработали в заводской конторе больше полугода. Но нет, мы отложили шиллинги и пенсы, а крупные купюры сложили в пакет и засунули его в водосточную трубу за дверью во дворе. "Никто не станет их там искать", - сказал я Майку. "Мы просидим тихо неделю-другую, а затем будем брать по несколько фунтов в неделю, пока они не закончатся. Возможно, мы и жулики, но совсем не дураки".
Однако через несколько дней в нашу дверь постучался переодетый шпик и спросил обо мне. Было девять часов утра и я еще нежился в постели, поэтому мне пришлось вылезти из под мягких белых простыней и выйти к нему, когда меня позвала мама. "Какой-то человек хочет поговорить с тобой, - сказала она, - поторопись, а то он уйдет".
Я услышал, как она попросила его подождать у дверей. Она говорила ему, какая хорошая погода была накануне, но теперь она испортилась, и с утра собирается дождь. Он отвечал ей кратко, только "да" или "нет". Натянув штаны, я вышел к нему и поинтересовался, что ему от меня надо, хотя и так знал, что "человек, который хочет с тобой поговорить" в нашем доме - это всегда коп. Если бы я знал, что такой же "человек в штатском" пришел и к Майку в то же самое время, я бы всерьез насторожился, потому что сто пятьдесят фунтов были спрятаны в водосточной трубе рядом с дверью, и всего лишь в нескольких дюймах от них стояла нога переодетого шпика. Мамочка продолжала удерживать его там, занимая дурацкой болтовней, ведь ей казалось, что этим она делает мне добро, - а я молил Бога, чтобы она попросила его зайти. Однако я тут же подумал, что подобное гостеприимство с нашей стороны могло бы показаться ему довольно подозрительным, - ведь эти типы знают, как мы их ненавидим, и сразу чувствуют подвох, если им покажется, что мы обходимся с ними любезно. Моя мама не вчера родилась, подумал я, спускаясь по скрипучей лестнице.
Возможно, я видел этого типа раньше: какого-нибудь Бернарда в полицейской фуражке из исправительной колонии, или Роланда в скрипучих сапогах из дома предварительного заключения, или инспектора Пита в форменном плаще. Пожалуй, он был больше похож на Гитлера, особенно его усики щеточкой, однако из-за своего роста в шесть футов выглядел намного хуже. Но я только пожал плечами, взглянув в его пустые голубые глаза - я так всегда веду себя с копами.
Затем он принялся задавать мне вопросы, и мама, стоявшая позади меня, сказала: "Последние три месяца он целыми днями просиживал перед телевизором, поэтому, мистер, вам не в чем его обвинить. Вам лучше поискать кого-нибудь другого, потому что сейчас, когда вы здесь без толку стоите, вы только зря тратите деньги, которые я плачу в виде налогов". Но это, конечно, была насмешка, потому что на моей памяти она никогда не платила налогов, и надеюсь, не будет этого делать.
"Ты ведь знаешь, где находится Пэпплевик стрит, не так ли?" - спросил меня коп, не обращая внимания на маму.
"Рядом с Альфретон Роуд?" - смело и открыто спросил я в свою очередь.
"И ты, конечно, знаешь, что там по левую сторону дороги находится булочная, примерно на полпути вниз по спуску?"
"Рядом с пабом, да?" - поинтересовался я.
На этот раз в его голосе прозвучало раздражение: "Нет, черт возьми!" Копы всегда очень быстро теряют терпение, особенно, когда их работа не клеится. "Ну, тогда не знаю", - сказал я ему.
Он водил своей большой ногой по порогу.
"Где ты был вечером в прошлую пятницу?" - спросил он опять, и я почувствовал себя хуже, чем после проигранного боя на боксерском ринге.
Мне не нравилось, что он обвинял меня в том, в чем не был уверен, и я продолжал тянуть: "Вы думаете, я был рядом с булочной? Или около паба?"
"Ты получишь пять лет в исправительной колонии, если сейчас не ответишь мне", - сказал он, расстегивая свой макинтош, хотя там, где он стоял, было холодно.
"Я сидел целый день перед телевизором, мама вам уже сказала", - клятвенно заверил я. Но он продолжал задавать мне свои идиотские вопросы: "У тебя есть телевизор?"
Подобные вещи глупо было бы спрашивать даже у двухлетнего малыша, поэтому я ухмыльнулся в ответ: "А что, антенна с крыши упала? Если хотите, можете зайти в дом и на него посмотреть."
Мои последние слова понравились ему еще меньше. "Нам известно, что никто не слышал, чтобы твой телевизор работал в прошлую пятницу вечером, и ты об этом прекрасно знаешь, ведь так?"
"Возможно, что и никто не слышал, но я смотрел телевизор, потому что мы иногда ради шутки вырубаем звук". Я услышал, как мама засмеялась на кухне над моими словами и понадеялся, что мамаша Майка сделает то же самое, если копы придут и к ним.
"Нам известно, что тебя не было дома", - настаивал он, нервно подергивая дверную ручку. Они всегда говорят "мы, мы", и никогда "я, я". Они как будто чувствуют себя более уверенными и смелыми при мысли, что их целый полк против одного бедняги вроде меня.
"У меня есть свидетели, - ответил я ему. - Во-первых, мама, во-вторых, ее дружок. Разве этого не достаточно? Я вам могу привести их еще целую дюжину, или чертову дюжину, если речь идет об ограблении булочной".
"Мне не нужна твоя ложь", - сказал он, не обращая внимания на мои слова о дюжине свидетелей. (И откуда только берутся такие дотошные копы!?) "Я только хочу узнать, куда ты спрятал те деньги".
Не сходи с ума, только не сходи с ума, сказал я себе. Тем временем с кухни доносился звон посуды: мама ставила на стол чашки, блюдечки и доставала из печи куски жареного бекона. Я отошел назад и помахал ему изнутри, как лакей: "Заходите и обыщите дом. Конечно, если у вас есть ордер на обыск".
"Послушай, сынок, - сказал мне этот самоуверенный, наглый ублюдок, - мне надоела твоя дерзкая болтовня. Учти, ведь если мы сейчас поедем в Гайдхолл, то тебе там просто набьют морду за подобное поведение". И я знал, что он не врет, потому что слышал обо всех их приемах. Я только надеюсь, что однажды его и парней вроде него тоже отмутузят и наставят им синяков; но ничего нельзя знать наперед. Это может произойти еще раньше, чем вы думаете, как, например, в Венгрии. "Скажи мне, где деньги, и ты отделаешься условным наказанием".
"Какие деньги?" - переспросил я его, хотя отлично понял, о чем идет речь.
"Ты сам знаешь, какие деньги".
"Но я совсем не понимаю, о каких деньгах идет речь", сказал я, ударяя себя кулаком в грудь.
"Деньги, которые были украдены, и о которых тебе все известно, - сказал он, - ты меня не обманешь, не трать силы понапрасну".
"Вы что, говорите о трех пенсах и восьми полпенсовых монетах?" - спросил я.
"Ты - маленький подлый воришка! Я научу тебя, как брать чужие деньги!"
Я повернул голову и крикнул: "Мама, позвони моему адвокату".
"Умно, не так ли? - сказал он очень недружелюбным голосом, - но мы тут перевернем все вверх днем, пока их не найдем".
"Послушайте, - обратился я к нему театральным голосом, - то, что вы нам говорите, звучит очень забавно, это почти похоже на игру, но ради бога, разъясните все попонятнее. Я только что встал с постели, а тут вы стоите в дверях и сообщаете мне, что я украл большую сумму денег. Денег, о которых я слыхом не слыхивал".
Я разнервничался так, как будто он схватил меня с поличным, хотя только что был уверен, что у него нет никаких оснований меня подозревать.