- Кто же меня туда пустит? Сделаем так. Ты со своими корешами жди меня здесь же у киоска часов в шесть. Я отвезу вас на хату к одной девочке. Там и посмотрим ваши шмотки, подумаем, как обменять доллары. Прикинем и цену моего труда.
- Хорошо! - одобрительно улыбается Джон.
Расставшись с англичанином, я сажусь на 2-й троллейбус и еду к Стопарику. Пока я толком не осознаю, что делаю, зачем еду к Лоре, но меня уже ведет что-то, не поддающееся сознанию, ведет и заставляет действовать.
Стопарик оказывается дома. Я, не раскрывая предысторию, говорю ей:
- После шести вечера будь дома. Я привезу четырех бобров. У них шмотки, валюта. Они англичане. Приготовь девочек, свои сумки, чемоданы. Когда повезете шмотки на место, распределите их между всеми, чтобы не вызывать подозрения. Здесь бобров стричь не станем, а то и нас заметут. Бабка, когда квартиру сдавала, твой паспорт смотрела?
- А она его у меня забрала, - пугается Лора.
- Чего ты? Он же все равно фальшивый, - успокаиваю ее я.
- А у меня другого нет, - говорит печально Стопарик.
- Вернет, когда комнату оплатишь. И на всякий случай запомни! Здесь англичане были, чтобы с девочками позабавиться. А вещички приносили как плату этим девочкам. Поняла?
- Поняла! - восторженно глядит на меня Лора.
- Я привожу бобров и сразу же ухожу. Дальше ты знаешь лучше меня, что делать. - И потом я говорю то, что родилось во мне сию секунду, чего не загадывал, о чем и не помышлял: - Бобров с валютой и шмотками доставите к девяти вечера в колхозную чайную, что у Дорогомиловского рынка.
Вечером в половине девятого я уже в чайной. Сажусь за столик и окидываю взглядом зал. Я здесь не был месяца три. А раньше на подмостках этого зала я появлялся частенько. Кира Николаевна, по прозвищу Сова, неплохо подготовила свое заведение к фестивалю. Все сделано под русский стиль. Стены и потолок расписаны сценками из сказок. Наличники и карнизы дверей и окон - резные. Обслуживающий персонал в национальных костюмах. Хорошо смотрятся в красных рубахах и сапогах официанты. Каждый из них работает у Киры Николаевны не менее чем десять лет. В войну они были нашими диверсантами или разведчиками. Сова не любит иметь дело с милицией.
Минут через двадцать появляются англичане с четырьмя привлекательными девахами. Каждый из этой компании несет небольшой чемодан или сумку. Они садятся так, чтобы я был у них на виду, и заказывают пирог с начинкой из баранины, копченую осетрину и квас. Едят они, чувствуется, с великим удовольствием. Впрочем, чуда здесь нет. Сова всегда держит отменных поваров, а пища готовится у нее только из свежих продуктов. Последнее вполне естественно, так как чайная и гостиница при ней - составная часть рынка. Вскоре подходят Чернокнижник с Кабаном. Я их известил о предстоящем деле где-то около восьми вечера. Они садятся за мой столик. Чернокнижник говорит:
- Покажите бобров.
Я киваю на столики, где разместились иностранцы:
- Видите, слева от вас. Их четверо. Сидят с нашими девочками попарно.
- Точно попарно. Я вижу, - кровожадно лыбится Кабан.
- Вы уверены, что они не пустые? - спрашивает Чернокнижник.
- На двести процентов! - отвечаю я. - Паковали их как раз те девочки, что сейчас с ними.
- Что, паковали эти самые девки? Ну вы артист! А что у них есть конкретно? - продолжает меня расспрашивать Чернокнижник.
- Обычный для иностранца набор: валюта и шмотки. Что еще может быть у них? Правда, у этих есть и более интересный товар, - на ходу придумываю я, - швейцарские часы и ковбойские колеса. С носка и пятки металлом отделаны. Вопросы еще есть? - привстаю я за столом.
- Пока нет. Ну и нюх у вас, Волк, позавидуешь, - растягивая слова, выносит заключение Чернокнижник.
- Тогда я линяю. Я свое дело сделал, - заявляю я.
- Опять линяешь?! - взрывается Кабан.
- Я в свидетелях не хожу. Я не Ундол, со мной такие штучки не пройдут. Сам ляжешь. А твой процент с товара мне достанется, - сквозь зубы цежу я.
- Не психуй, Волк, и ты, Кабан, осади. Чего не бывает, - успокаивает нас Чернокнижник. - Но в этот раз, Волк, вам придется остаться. Мы не знаем этого заведения. Не знаем, как к нам отнесутся, если мы будем стричь здесь бобров, а вы в нем свой. Сову, хозяйку, лично знаете. С ее младшим братом в школе номер пятьдесят пять за одной партой сидели. Оркестр ваш здесь играет, вы поете и пляшете. Не так ли?
- Вы меня не поразите своей осведомленностью, - заявляю я. - Такую информацию обо мне вам любой пацан с нашего двора даст. Насчет заведения, то мне до фонаря было, какое. ("Вот сволочь, всего час у него был, а он успел все вынюхать! Идиот! И вынюхивать не надо было. Кабан же все знает!" - ворчу я зло про себя.) А касательно того, как к вам отнесутся здесь, то на это я не подписывался.
- Волк! - со скрытым раздражением говорит Чернокнижник. - В заключение запомните! Верующий не может быть святее папы римского, а блатной - умнее Ивана. Вас хотели замочить, а я вас отстоял, и что в благодарность?
- Кто решил меня замочить? Он?! - хохочу я, указывая на Кабана. - Он же дебил!
Ледяная физиономия Кабана становится белой как снег, мертвые губы складываются в два завитка и трясутся, а рука опускается под стол. Там ее перехватывает Чернокнижник:
- Остановись, Кабан! Все дело испортим. У тебя и у Волка скоро достаточно будет времени, чтобы поквитаться.
Чернокнижник вновь обращается ко мне:
- И все-таки, Волк, вам и девочкам придется остаться.
Чернокнижник с Кабаном встают и пересаживаются за другой столик.
Наконец в чайной появляется Стопарик. Она выглядит получше девочек, которые пришли с англичанами. По крайней мере, лучше сложена. Я с интересом наблюдаю за ней. Ее юбка короче, чем у других, находящихся в зале молодых женщин. Она в обтяжку и с маленькими разрезами по бокам, что придает ей шарм. И при ходьбе Стопарик потрясающе эффектно вращает бедрами. Ее кофточка на груди во время ходьбы чуть расходится, обнажая кожу, гладкую и загорелую. Она подходит ко мне и спрашивает:
- Не пригласите ли девушку выпить?
- Присаживайся, - отвечаю я.
- Волк, тут дело пахнет керосином, - шепчет Лора. - Я чувствую это всеми фибрами души. Я уже поработала с этими уродами, - кивает она на иностранцев. - У меня в сумке приличная сумма. По-моему, нам в этой чайной больше делать нечего. Валим отсюда!
- Да, ты девушка в порядке. Надо отдать тебе должное, - язвлю я. - Играешь свою роль абсолютно натурально. Не будь у тебя патологической преданности Чернокнижнику, я бы тебе поверил.
- Непроходимый дурак ты! - восклицает вдруг она во весь голос. - Неужели ты не чувствуешь бабы?
"Сова, конечно, не позволит чужим здесь стричь бобров, - думаю я, игнорируя Стопарика. - А кто позволит? Что я сам перед собой душой кривлю. Я же специально подставляю Кабана и Чернокнижника под людей Совы. Но ведь правда, что я ни о чем таком не думал, когда направлял сюда англичан с девками. Не думал, но все вел к этому. А сейчас появилась опасность самому попасть в свою же ловушку".
Ко мне подходит метрдотель Гриша и просит подняться на второй этаж к директору. Кира Николаевна встречает меня поцелуем. Расспрашивает о работе на заводе, а затем, между прочим, интересуется людьми, пришедшими со мной. И особенно известным ей Кабаном и Чернокнижником, которого она не знает. Я ей честно говорю о том, что англичане принесли товар и валюту на продажу. И вру о желании Чернокнижника и Кабана купить все это. Я ее прошу выделить мне номер часа на полтора для осуществления сделки. Она соглашается и спрашивает о моем интересе в сделке. Я объясняю, что продавцы найдены мною и с двух сторон у меня будет не менее пятнадцати процентов. Кира Николаевна, как рентгеном, просвечивает меня своими выпуклыми глазами и отпускает.
Я возвращаюсь в зал и даю сигнал всем следовать за мной. Гриша ведет нас в самый конец коридора, открывает комнату за кухней и уходит. Я вхожу в номер. И первое, на что обращаю внимание, так это на застоявшийся уникальный букет запахов: смесь ванили, чеснока и квашеной капусты. Десять металлических односпальных кроватей с тощими матрасами и подушечками в ладонь стоят в комнате чуть ли не вплотную друг к другу. Посередине стол и четыре стула. Одно окно комнаты смотрит на крепкие рубленые дома под железными крышами рядом с сараями и огородами, беспорядочно раскинувшимися вплоть до Окружной железной дороги, а второе - на ряды бараков, тянущихся до студенческих общежитий. За мной в номер входят Джон со своими парнями, Стопарик, Кабан и Чернокнижник. Последний закрывает дверь на ключ и говорит:
- Волк, я подумал, что здесь нам будет тесновато, и велел девочкам англичан подождать в зале. - И делает шаг вперед. Рядом с ним становится Кабан. Миг, и они выдергивают из-за поясов пушки. Кабан направляет свой пистолет на англичан, а Чернокнижник - на меня. Я выхватываю из кармана нож-прыгунок, но не успеваю даже нажать кнопку, чтобы выкинуть лезвие, как Лора ногой выбивает его у меня из руки. Он отлетает к ногам Чернокнижника.
- Умница, Стопарик, - хвалит тот ее.
Лора подбирает нож, выпускает лезвие и становится за его спиной. Чернокнижник, держа меня на прицеле, мягко улыбаясь, обращается к англичанам:
- Джон и остальные, валюту на стол. - Иностранцы выкладывают деньги. - А теперь, Джон, свяжи руки своим корешам, - и бросает ему моток веревки. Тот послушно выполняет команду. Чернокнижник обращается к Кабану:
- Сейчас я буду разбираться с Волком. Будь особенно внимателен.
Он идет на меня и говорит:
- С вами, Волк, все просто. Прыгайте в постельку. - И указывает мне на одну из кроватей. Я ложусь на спину и настороженно слежу за каждым его движением. Прямое сопротивление ему сейчас равносильно самоубийству. А Чернокнижник не суетясь, берет подушку, кидает ее мне на грудь и продолжает:
- Через нее, когда стреляешь, звук не так слышен. - Его улыбка становится все шире, но он не стреляет. - Вы, Волк, ссучились и порешили своего крестного. Не мне вам объяснять, что за это полагается. - Он наслаждается эмоциями, отражающимися на моем лице. - Ловец попал в ловушку. И ничего теперь вы не можете сделать.
Он громко и злорадно хохочет. Его рука с пистолетом опускается к моей груди все ниже и ниже. Я вижу, как он медленно надавливает на спусковой крючок. Чернокнижник настоящий артист. Но в тот момент, когда мое отчаяние достигает предела, а безнадежность становится очевидной, он вдруг бездыханным падает на меня.
Я вскакиваю и вижу торчащий в спине Чернокнижника свой нож. Прислонившись к двери, бледная, испуганная и какая-то потерянная, стоит Лора с безвольно висящими руками. Пушка Чернокнижника уже у меня в руке и направлена на Кабана. Но меня опережает Джон. Он бьет по спине Кабана обеими ногами, и тот, выронив пистолет, летит кувырком через кровать. Однако тут же вскакивает на ноги, мощно отталкивается от пружинного матраса, как от батута, на взлете выдергивает из спины Чернокнижника нож, и, выбивая телом раму окна, вылетает на улицу. Я сую пистолет за пояс и выпрыгиваю вслед за ним. Но сколько я не мечусь вокруг чайной и сараев, нигде его не нахожу.
Хозяева чайной будто видят сквозь стены и не заставляют себя долго ждать. Едва я спрыгиваю с подоконника на пол в номере, как раздается стук в дверь. Я открываю, и Сова в сопровождении Гриши входит в комнату, осматривается и констатирует:
- Знаешь, Григорий, я ожидала худшего. Но сразу видно, что работал специалист. Никакого тебе погрома. Всего лишь один труп и одна выбитая рама. Вот это, - она толкает ногой тело Чернокнижника, - убрать немедленно. Раму вставьте к утру. И все вымыть, чтобы никаких следов. - Кира Николаевна поворачивается ко мне. - Волк, я восхищена тобой. - Она впервые так называет меня. - Ты ровесник моему брату. Он еще дитя, а твоим делам уже счет идет. Ты становишься в определенных кругах популярным. Что ждет тебя дальше? Да, о деле. Жаль, что ушел Кабан. Он тебя в покое не оставит. Ты не возражаешь, если я уведу к себе твоих англичан вместе с товаром. Меня устраивают проценты, названные тобой.
- Согласен, - киваю я.
- Джон, - улыбается Кира Николаевна русскому еврею, - забирайте своих друзей, валюту, товар и за мной. Война кончилась, началась торговля.
Оставаться дальше в чайной нет смысла. Я подбираю пушку Кабана и кладу в карман. А ствол Чернокнижника сую за пояс сзади. Так оружие менее заметно. Потом беру за руку свою спасительницу, все еще находящуюся в трансе, и вывожу на улицу. От Дорогомиловского рынка до дома ходу минут двадцать, и мы идем с Лорой молча и не торопясь. Вот и 75-е отделение милиции. От него начинается наш переулок. И тут Стопарика начинает рвать. Причем ее не просто рвет, у нее выворачивает все нутро.
"Не дай бог, кто-то из отделения выйдет и обратит на нас внимание. Я с оружием залечу, - думаю я. - А ее заберут как пьяную, и потом выяснится, что она сбежала из колонии". Я быстро втаскиваю Лору под арку желтого дома, которая чуть дальше милиции, и стараюсь наклонить ее голову так, чтобы при рвоте она не пачкала свою шикарную юбку и кофточку. Хотя это уже бесполезно, впереди она уже вся в блевотине. Кое-как мы добираемся до дома, без свидетелей поднимаемся в лифте на восьмой этаж и направляемся к двери чердака. Я шарю слева дверной коробки, там должен быть фонарик. Вот он. Я освещаю висящий замок. Он закрыт, но это только для непосвященных. Когда, подцепив, я вытаскиваю верхние гвозди, замок падает. Мы проходим по чердаку ко второму, если считать от машинного отделения лифта, стропилу. При свете фонаря я снимаю у его окончания три кирпича с торца стены и открываю тайник. Здесь у меня лежала моя первая пушка, здесь и кое-какая заначка в виде золотых колечек с камушками, брошек, сережек. Промасленная тряпка на месте. Заворачиваю в нее оба ствола и укладываю в тайник. Затем беру два кольца с бриллиантами, пару сережек и ставлю на место кирпичи.
Мы спускаемся в лифте на третий этаж и тихонько заходим в квартиру. Я веду Лору в ванную комнату, снимаю с нее кофточку, юбку, нижнее белье, ставлю под душ и мою. Через минуту слышу оклик матери:
- Ген, ты?
- Да, мам, - отзываюсь я.
- Ужин на столе. Подогрей только, - говорит она. - Пойду спать, чувствую себя что-то плохо.
- Хорошо, мам, иди. Я все сделаю. Спокойной ночи, - отвечаю я.
После душа щеки Лоры начинают приобретать нормальный цвет, и она уже сама всовывает руки в халат матери, который висел тут же в ванной. Я веду Стопарика в нашу мальчишечью комнату и укладываю на свою кровать. Ни Валера, ни Володя и ухом не ведут. После чего я возвращаюсь в ванную, старательно стираю кофточку, юбку и белье своей спасительницы, а затем все вывешиваю на балконе.
На последнем издыхании я втаскиваю в комнату раскладушку, ставлю рядом со своей кроватью, кладу на нее матрас, бухаюсь на него и мгновенно отключаюсь. Просыпаюсь я от шлепков по щекам. Надо мной Лора.
- Вставай, пошли, - шепчет она. - На работу опоздаешь.
Стопарик уже одета. "Молодец, нашла свою одежду", - хвалю я ее про себя и трогаю у нее юбку - влажная. Я торопливо натягиваю брюки с рубашкой, прячу в чуланчик раскладушку с матрасом, и мы выскакиваем на улицу. Шесть утра - показывают часы у гастронома. Через сорок минут мы в каморке Лоры. Я споласкиваю лицо под рукомойником, выпиваю стакан кефира с белым хлебом и поднимаюсь:
- Мне пора.
- Я с тобой. Я боюсь. Теперь я тоже приговоренная, - нажимает на последние слова Стопарик. - Только знай, не из-за тебя я его… Он издевался надо мной, бил меня, продавал кому ни попадя!
После некоторого раздумья я соглашаюсь:
- Да, ты идешь со мной. Переодевайся и укладывай вещи.
Я сажусь за стол и пишу письмо дяде Кириллу, сообщая ему, что Лора мне очень дорога, но ей негде жить. Так, мол, сложились обстоятельства: у нее вытащили из сумки документы, и я прошу приютить ее, а если можно, то и устроить в колхозе на работу.
Вначале мы отправляемся на завод. Я отпрашиваюсь у мастера с работы, и мы едем на Курский вокзал. Я беру билет до Орла. Поезд уходит через два часа, и у нас вроде бы есть о чем поговорить. Но мы почему-то молчим. Сидим и молчим, как два идиота. И что интересно, хоть мы и не говорим, но два часа пролетают как одна минута. Наконец мы идем к ее вагону. Я передаю ей письмо для дяди, его адрес, а в ладонь ей кладу кольцо с бриллиантом и серьги:
- Ты там будешь в полной безопасности. А кольцо и серьги продашь, если будет тяжко.
И в этот миг какая-то сила толкает нас друг к другу. Мы обнимаемся и рыдаем. Нет, мы не плачем, мы действительно рыдаем. Сквозь слезы Стопарик протягивает мне сверток:
- Возьми валюту. Мне ее держать все равно при себе нельзя, еще попадусь.
Я машинально сую сверток в карман. Поезд трогается. Лора вскакивает на ступеньку вагона и стоит на ней, глядя на меня, пока проводник не втягивает ее в тамбур.
Дома на вопрос матери, кого я ночью приводил, я отвечаю, что девчонку из заводской самодеятельности. Мол, за городом живет, а на электричку опоздала.
Уже темнеет, когда я вхожу в Парк культуры и отдыха имени Горького. Сегодня здесь состоится наше первое фестивальное представление. Я приглашал на него Свету, но она, сославшись на неважное самочувствие, отказалась… Я думаю, из-за Тамары. Иду по аллее один. И понимаю, что мне плохо без Стопарика. Я к ней как-то привык, привязался.
Подхожу к пруду. Посреди его сценическая площадка. Завод ее два месяца строил. И вот она передо мной. Настроение мое поднимается.
"А чему, собственно, я радуюсь? - уже через мгновение злюсь я. - Кто я в этом представлении? Никто! А сколько я сил вложил с ребятами в наладку и подгонку механизмов этой махины. Ведь то, что сотворили мы, уму непостижимо".
Заводчане завершают последние технические работы и убирают со сцены кабели, обрезки металла, инструменты. А вот и мой враг. Профессиональный певец, как же его звать-то? Вроде бы Гоша. Он ругается с осветителем. Я подхожу к ним.
- Ген, - кидается ко мне светотехник, - скажи ты этому Гоше, что мы любую точку на сцене осветим, где бы он ни стоял. Объясни ему, что мы совмещаем свет и движение сцены.
- Это так, - подтверждаю я слова осветителя. - Пойдем, я покажу тебе всю механику.
- А можно? Знаешь, это очень интересно. Я думаю, нигде в мире таких подмостков нет, - тараторит тенор, спускаясь за мной под сцену.
- Вот здесь, - объясняю я, - сидит механик. Видишь, у него полная схема оборудования, которое наверху. И он выполняет все команды главного режиссера и его заместителей. Естественно, все команды даются по телефону. Рядом с ним электрик. Они работают синхронно. Теперь пойдем дальше. - Так я провожу его по всем наиболее интересным объектам. И наконец подвожу к люку, который ведет к винтовым опорам. Это уже под водой. Они необходимы для выравнивания всего сценического пространства. Там даже электрического света нет. - Спускайся, - говорю я ему. Он спускается. Я закрываю люк, защелкиваю его механическим замком и смотрю на часы. До начала представления минут двадцать. Гоша кричит, стучит, но я, не обращая на это внимания, ухожу. Мне надо незаметно надеть его сценический костюм и вступить в действие. Я так и делаю.