Тут сзади что-то хрустнуло – Тимур оглянулся и увидел перед собой того самого мужика! Кровь лилась у него и по груди – винтовочная пуля просадила его насквозь. Мужик что-то хрипел, глаза его страшно смотрели на Тимура.
– Ого! Ожившие мертвецы! – заорал Тимур, размахиваясь топором и со всего маху вонзая лезвие прямо между этих страшных глаз. Мужик рухнул.
Тимур оглянулся – на этот раз мертвы были все. Он снова, как загипнотизированный, пошел к машине.
– Вот она, тачка, моя тачка, дядя Миша! Учиться, говоришь! Да забей себе в зад свои науки! – кричал Тимур, распахивая все двери машины и жадно глядя внутрь, вдыхая особый запах велюровых кресел. Он залез на водительское место и закричал:
– ААААААА!
Он начал шарить вокруг, открывать бардачки и разные отделения. Из бардачка выпала бутылка коньяку.
– Ого! Живем! – закричал Тимур, откупорил ее и выпил из горла сразу полбутылки. Сунув бутылку в карман, он выбрался из машины. Взяв за ногу женщину, он потащил ее к воде, столкнул в реку и смотрел, как она уплывает. Потом сбросил в речку детей. Потом взялся за мужика. Но голое, измазанное в крови, тело выскальзывало у Тимура из рук. К тому же ему вдруг начало казаться, что и так никто никогда не догадается, что это он убил.
Протащив труп несколько шагов, уронив его пару раз, Тимур в конце концов махнул рукой.
– Да ебись все конем! – объявил он громко, на весь мир. К тому же, все эти заботы оттягивали начало его новый жизни!
– Лежи здесь! Только никому ничего не говори! – сказал Тимур покойнику, помахивая пальцем, и пьяно захохотал.
Потом он сел в машину, выехал на трассу и покатил по ней. Смеркалось. Он подумал, что надо бы вернуть на место ружье. Проехав по трассе в сторону федотовской стоянки, он быстро добежал до нее, торопливо сунул ружье на место и так же бегом вернулся назад, к машине – пора было начинать праздник!
Тимур вдруг подумал, что радоваться наедине с собой неинтересно – все должны увидеть, как он теперь живет, все! Дрынов был первым, о ком он вспомнил. Потом уже с Дрыновым они поехали в соседнее село – к той самой девчонке, к которой прежде Тимур и подойти не смел. Ничего, впрочем, не получилось и нынче: Тимур сигналил возле ее дома, но из открывшихся ворот вышел ее отец с ружьем и разными словами пояснил, куда поздним гостям надо убираться. Обложив и его в ответ матом, Тимур нажал на газ.
– Да не нужна мне эта курица! Я щас пальцем поманю – любая на спину упадет и ноги расставит! – кричал Тимур, летя по трассе.
Они с Дрыновым заехали за витюхой Крошкиным.
– Витюха, гуляем! – закричал ему из машины Тимур.
Крошкин подошел, глядя изумленно то на него, то на машину.
– Что, Витя, глаз слепит? – самодовольно спросил Тимур. – Вишь, моя!
– Откуда? – изумленно спросил Крошкин.
– Короче, Витя, если тебе что-то нравится, так надо это брать! – назидательно проговорил Тимур. – Туристы, короче, чего здесь ездят, дразнят народ? Не хер! Они покатались – теперь мы покатаемся!
– Ты угнал что ли? – недоверчиво спросил Крошкин.
– Да хрен там, угнал! – загоготал Тимур. – Короче, ты с нами едешь или нет, решай, блин…
Крошкин махнул рукой и полез внутрь. Ему тут же дали глотнуть коньяку.
– Богато живешь… – снова удивился Крошкин. – Клевая тачка! И пойло! Откуда? Дядькино что ли все?
– Хер там, дядькино! Дождешься! – сказал Тимур.
– Да скажи ему, скажи, Тимурчик… – подначивал Дрынов, – Вот у него рожа-то будет! Поугораем!
– Да ты бы на себя посмотрел! – покосился на него Тимур. – Ну, короче, Витюха, замочил я четверых городских, а тачку себе забрал.
Про то, что двое из городских были дети, он инстинктивно не рассказывал – думал, что это уже перебор, хотя лично его убийство детей уже почти не волновало – так, легкая неприятность, как бывало, когда ему приходилось топить в ведре котят.
– А в тачке и бухло, и бабки! Понял?! – закричал Дрынов Крошкину. Но того будто разбил паралич.
– Что, Витюха, напрудонил в штаны, что ли?! – заржал Дрынов. – Так у них, прикинь, есть хорошая туалетная бумага, твоя жопа такой отродясь не видела! Ты мужик типа или фуфло?!
– Как замочил? – спросил, белея, Крошкин.
– Как-как – из ружья! – весело закричал Тимур, а потом сложил пистолетиком указательный и средний пальцы правой руки и "выстрелил": – Пах! Пах! Пах! Пах!
Крошкина начало трясти.
– Ого! – сказал Тимур. – Будь мужиком!
Крошкину налили еще. Он смотрел то на одного, то на другого и не мог поверить, что хозяева этой машины убиты. "Да нет, не может быть… – говорил он себе. – Не хватило бы у Тимура духу, врет".
Впрочем, еще после пары глотков Крошкину вдруг стало все равно. Тимур нажал на газ и полетел. Он видел, как смотрят на него пацаны – в глазах их был ужас и восхищение. Сам себе Тимур казался… да он и понять не мог, кем он себе казался.
– Ну что, будем теперь бандюганами?! – кричал он, пытаясь перекрыть рев включенной почти на полную магнитолы. – Мы банда! Мы банда!
Дрынов с Крошкиным, изрядно набравшись, улюлюкали и тоже кричали: "Мы банда!". В машине оказалось кроме коньяка, еще пиво. В поясной сумке Тимур нашел несколько тысяч рублей. Они подкатывали к ночным магазинам на трассе, покупали самую дорогую выпивку, и, отъехав, пили все из горла, разливая на грудь и на землю.
Проезжая мимо какой-то деревни, они увидели идущих откуда-то двоих девчонок. Тимур сбросил скорость так, что машина кралась вровень с девчонками.
– Эй, подруги! Прыгайте к нам! С нас бухло, а с вас… – он не мог придумать ничего в рифму. Дрынов и Крошкин, сидевшие сзади, зафыркали от смеха.
– А с вас – перепихло! – заорал, высовываясь пьяной рожей в окно, Дрынов.
– Вот блин, короче, ты Пушкин, Сеня! – закричал Тимур. – Ты Пушкин! Девчонки, ну так как?! Прыгайте в тачку, с нами клево!
Пьяными глазами он видел, что девчонки-то тоже едва живы – одна держала другую. Но ему было все равно – к машине и выпивке должны были прилагаться женщины и секс. Одна из девчонок выдула из жвачки пузырь, хмыкнула, и сказала:
– Что, сосунки, на папиной тачке куролесите, пока папа в отъезде?
– Скажи ей, скажи, Тимур! – закричал Дрынов.
– Скажи, пусть в трусы нассыт! – заржал Крошкин.
Но Тимур, хоть и туман стоял в голове, понимал, что девчонке говорить нельзя.
– Ага… – сказал он. – Короче, едешь?
Девчонка мотнула плечом и с таким видом, словно делала одолжение, села на переднее сиденье – рядом с Тимуром. Ее подружка так и осталась спать на обочине, когда Тимур, нажав на газ, рванул по трассе прямо навстречу нависшей над блестевшим асфальтом огромной луне.
Они ездили на дискотеку, потом в какой-то кемпинг, – Тимур везде хотел показать, что у него все отлично. Потом он взял девчонку за руку, отвел подальше – и она пошла за ним, ни слова не говоря! Это поразило его больше, чем что-либо другое в этот день. Она была его первой женщиной. "ну да, телка стремная, – думал он про себя, – но ничего, еще полапаем и королев!". Тимуру казалось, что теперь все в мире будут выполнять его желания. Девчонка была так себе, но прежде и с такими у Тимура не выходило ничего. Тут же они трахнули ее втроем – это было уже из какой-то совершенно иной реальности.
Утром машину выкинуло с трассы. Не обращая на это внимания, они уснули в ней. Только около четырех часов дня какой-то грузовик вытянул их на дорогу. (Сейчас Тимур жалел о тех нескольких часах, что они провели в кювете – зря пропало время, зря!). У машины два раза закипал радиатор – Тимур начинал подозревать, что машина мстит ему за убитых хозяев и ругался с машиной, грозя скинуть ее с горы под откос. Под вечер девчонка почему-то ушла – Тимур так и не понял, почему. Оставшись втроем, они заехали в небольшой городок, поставили машину в переулке и жили в ней, как в палатке: пили, спали, бегали отсюда на реку купаться. В машине гремела музыка, Тимур замечал, как из соседних домов пугливо взглядывали на них, и от этих взглядов ему хотелось отчудить еще чего-нибудь – да жаль, не было ружья!
Так прошли ночь, утро и еще полдня. Потом, где-то в обед, магнитофон в машине замолк. Тимур поколотил его кулаком, но магнитофон молчал. Погасла и панель. Тимур понял – аккумулятор сдох. Почти в это же время кончились и деньги.
– Все! Праздник кончился! – мрачно сказал Тимур Крошкину и Дрынову. Они выбрались из машины, сорвали с нее номера, и пошли к трассе – возвращаться домой предстояло пешком…
Глава 9
– Так… – сказал главный редактор, пережидая, пока все усядутся. – ну что, прочитать вам пару анекдотов?
Возражать никто и не собирался.
– "Муж с женой отметили 25-летие семейной жизни. Наутро просыпаются. Жена спрашивает:
– Вася, скажи, ты меня любишь?
Муж:
– Ну вот! Зачем начинать день со скандала!"..
Сам редактор засмеялся первым, и засмеялся так, что про его личную жизнь можно было тут же писать тягостный роман с плохим концом. Бесчетнов сочувственно смотрел на него – он знал, что редактор по вечерам нарочно ходит в магазин за три квартала от дома, лишь бы подольше быть "на воле". Кто как засмеялись и остальные, причем громче всех, до хохота, смеялись почему-то те, кому, думал Бесчетнов, на семейную жизнь жаловаться было грех.
"Вот чего Муравьев-то ржет? – удивленно подумал Бесчетнов. – Жена – на все руки мастерица, сын взрослый, дочь замуж выдал…". впрочем, понимал Бесчетнов, анекдоты, рассказанными начальством, всегда смешнее обычных.
Планерка шла ни шатко-ни валко. Немало народу из редакции было в отпусках – редактор снисходительно относился к желанию народа отдыхать летом. Из-за лета не было толком и новостей – казалось, в отпуск уехали все вокруг, абсолютно все, и ни в городе, ни в крае не происходит ничего.
Редактор сказал обычную летнюю речь – о том, что нас мало, но мы… ("в тельняшках!" – добавил мысленно Бесчетнов), о том, что, коли так, надо работать за себя и за того парня. После этого он сказал обычное "разбежались!" и все, толкаясь, пошли к выходу.
В отделе новостей остались только Бесчетнов и Наташа. Пользуясь этим, они принялись целоваться. Бесчетнов предусмотрительно закрыл дверь на замок. Наташа распалялась и явно не прочь была зайти совсем далеко. Бесчетнов, подумав, что полчаса в графике сдачи новостей ничего особо не изменят, начал целовать ее в шею. Наташа заводилась все больше. Но тут зазвонил телефон.
"Черт!" – подумал Бесчетнов. Однако он всегда отвечал на звонки – мало ли, вдруг сенсация?
– Да… – сказал он в трубку. Наташа сидела у него на коленях, явно рассчитывая, что он сейчас быстро отделается от этого звонка. Однако она увидела, что лицо Бесчетнова сделалось серьезным. Наташа внимательно посмотрела на Бесчетнова. "Что?" – одними губами спросила она. Он помотал головой – позже.
– Нет… – сказал он в трубку.
Звонил отец Петрушкина, Николай Палыч, старый здешний журналист, тот самый, которого знал весь край. Знал его и Бесчетнов – еще до того, как пришел в "Правду края". Когда-то, в бесчетновскую молодость, они даже вместе выпивали (правда, Николай Палыч в отличии от большинства своих коллег-сверстников пил крайне умеренно, чем вызывал у Бесчетнова к себе дополнительное уважение).
Сейчас Николай Палыч интересовался, не звонил ли Петрушкин в редакцию – на этот вопрос Бесчетнов и ответил "нет".
– А что такое? – спросил Бесчетнов.
– Понимаете, Юра, – заговорил Петрушкин-старший, – они 5-го уехали, и постоянно нам звонили, рапортовали – "Вот мы там, вот мы здесь". 8 августа вечером Алеша позвонил жене и говорит: "Мамочка, мы уже на перевале. Будем спускаться вниз, пропадет связь. Не волнуйся. Как будет возможность, так сразу позвоню". Ну мы и не волновались. Но ведь сегодня уже 10-е, а он все не звонит…
Бесчетнов нахмурился – он знал, что Алексей Петрушкин человек обязательный.
– Так, может, телефон разрядился… – заговорил он, тут же понимая, что это не довод – и зарядник у Петрушкиных с собой наверняка есть ("Алексей собирается тщательно, зарядник бы не забыл", – мелькнуло в голове Бесчетнова), и телефон скорее всего у них с собой не один.
– Ну у них же не один телефон… – словно прочитал его мысли Петрушкин-старший. – То есть, он никак с редакцией на связь не выходил?
– Нет, Николай Палыч, не выходил… – ответил Бесчетнов. Наташа слезла с его коленей и сейчас сидела в кресле у стола, внимательно глядя на Бесчетнова. – да вы не волнуйтесь, что с ним может случиться?
При этом Бесчетнов как-то вдруг понял, – случилось, наверняка случилось. "Если бы в аварию попал, так уже как-то сообщил бы… – быстро подумал Бесчетнов. – Или если еще что – на трассе полно кафе, позвонил бы". Ему вдруг стало беспокойно.
– Может, они просто заехали так далеко, что и сами не ожидали… – нашелся он. – Мало ли, вдруг там телефон не берет. Поди вечером позвонит – он же понимает, что вы беспокоитесь…
– Ну да… ну да… – проговорил Петрушкин-старший. Голос его не понравился Бесчетнову – потухший и потерянный был голос. У Бесчетнова заныло сердце: он представил, как страшно сейчас старику. Однако Бесчетнов надеялся, что все обойдется.
– Сейчас позвоню в краевое ГАИ, построим там всех, пусть ловят темно-синюю "Мицубиси-Шэриот"! – бодро сказал Бесчетнов, помнивший, что за машина у Петрушкина.
– Вот об этом, Юра, я вас и хотел попросить, уж не сочтите за беспокойство… – сказал в трубку Петрушкин-старший и продиктовал номер петрушкинской машины. – Я бы и сам, но раз уж вы беретесь… И как только что-нибудь станет известно, так немедленно звоните мне.
– Обязательно! – ответил Бесчетнов. Они распрощались. Бесчетнов положил трубку на аппарат и посмотрел на Наташу.
– Леха с семьей пропал… – сказал он. – Вот отец звонил – говорит, они не дают о себе знать, получается, уже третий день.
– Ничего себе! – ответила Наташа. – Но, может, не так уж это и страшно – заехали поди в глухие места…
Бесчетнов достал из кармана сотовый и набрал телефон Алексея Петрушкина. Женский голос ответил ему: "Абонент временно недоступен". Бесчетнов нахмурился.
– Глухие места там есть. Но Леха-то туда не собирался. Или уж предупредил бы: "Умолкаю на два дня"… – задумчиво проговорил Бесчетнов. – А он еще позавчера матери сказал, что после перевала выйдет на связь, и до сих пор – ни звука.
– И что делать? – спросила Наташа.
– Ментам будем звонить. Пусть план "Перехват" объявляют. А когда Леха найдется, пусть сам с ментами договаривается, как он будет им расходы возмещать – деньгами или коньяком! – хлопнул ладонью по столу Бесчетнов. – А то ишь ты, пропал он, видите ли! Поди на берегу речки наслаждается тишиной и покоем вдвоем с женой в одном спальнике, а мы тут все поседеем с перепугу…
Но Наташа видела, что в историю про тишину и покой на берегу Бесчетнов и сам не верит.
Бесчетнов позвонил знакомым ментам. С шутками и прибаутками насчет того, что Петрушкин, поди, лопаясь от шашлыков, греет пузо на берегу речки и думать забыл про городскую жизнь, менты, тем не менее записали номера машины и обязались отрапортовать о результате поисков через час. Через час Бесчетнов знал, что ни в какие ДТП машина Петрушкиных не попадала. Это в общем-то был хороший признак. Всем постам велено было при встрече эту машину остановить и тут же о ней сообщить краевому начальству. Теперь оставалось только ждать.
Глава 10
– Ну что, Юра, есть у меня для тебя новости… – медленно сказал в трубке голос.
– Хорошие и плохие? – спросил Бесчетнов, пытаясь настроиться на свой обычный тон, от которого за этот день он уже отвык. – Или только хорошие?
– Да кто его знает… – задумчиво сказал голос. Он принадлежал капитану Сергею Штарку из пресс-службы краевой милиции. – Кто знает. В общем, так: тачку твоего товарища мы нашли. А самого товарища – нет.
Бесчетнов молчал. Он понимал, что тачку могли, конечно, и угнать, но если так – почему Леха не дает о себе знать? Даже пешком он должен был через час-два дойти до какой-нибудь деревни или до какого-нибудь кафе на трассе. Объяснение могло быть только одно, и это объяснение Бесчетнов гнал из головы.
– А в машине что? – спросил он. – Кровь есть?
– Крови нет… – ответил Штарк. – Крови нет. В машине – пустые пивные бутылки, презервативы (неиспользованные!), пакеты от чипсов. Каких-то вещей – сумок там или рюкзаков – нет. А вот игрушку детскую нашли – зайца какого-то. Нашли машину в (он назвал стоявший на трассе небольшой городок) в переулке. И вот еще что… Местные говорят, эта машина стояла на этом месте со вчерашнего вечера. Трое каких-то пацанов в ней буквально жили – пили, спали, уходили куда-то, приходили, а потом снова пили и спали. Музыка у них гремела. Вот сегодня кто-то не вытерпел и вызвал ментов. Наши приехали – а уже и след тех пацанов простыл. У них аккумулятор сел, музыка кончилась, и они куда-то свалили.
Штарк замолчал. И Бесчетнов молчал.
– Чего молчишь? – спросил Штарк.
– А что тут говорить? – ответил Бесчетнов. – Машина – что… Вопрос – где Петрушкин с семьей?
– Ну, может, на трассе тачку отобрали, Петрушкиных выкинули и они сейчас где-нибудь там идут… – предположил Штарк.
– А где у нас можно так идти, чтобы за двое суток ни ты, ни тебя никто не встретил? – спросил Бесчетнов.
– Ну да… – согласился Штарк. – Хотя они же с детьми маленькими – сильно не разгонишься…
Оба замолчали. Бесчетнов подумал, что хорошо бы все было именно так – плетутся сейчас Петрушкины по бескрайним просторам Родины, дети ноют, Леха в душе матерится, но внешне поддерживает бодрость в своем маленьком отряде, и вот-вот они дадут о себе знать…
– Машину вы куда отгоните? – спросил Бесчетнов.
– Ну она в этом городке и стоит… – ответил Штарк. – Работают с ней ребята.
– Хорошо… – сказал Бесчетнов. – Новости будут – звони в любое время суток.
– Ладно… – ответил Штарк и положил трубку.
– Рыба карась, игра началась… – задумчиво сказал Бесчетнов. (У него всегда были такие фразы-прибаутки, время от времени менявшиеся одна на другую).
Бесчетнов вынул из пачки сигарету и начал разминать ее пальцами. Потом вспомнил, что в кабинете курить нельзя, и сунул сигарету за ухо. Он смотрел на стол, на листки бумаг, и не видел их. Стол Петрушкина был справа от него, у стены. Бесчетнов хмуро посмотрел на него, встал и подошел. Петрушкин, отъезжая в отпуск, всегда прибирался на столе. Вот и теперь на нем не было ни одной бумажки. Бесчетнов посмотрел на стоявшие на полке петрушкинские книжки, но и они не сказали ему ничего. В углу у компьютера стояла небольшая фотография – Петрушкины, все четверо. У всех были такие серьезные лица и внимательные глаза, что Бесчетнову стало муторно. Он вообще не любил такие фотографии – слишком много раз в своей жизни видел такие фотографии за гробом своих друзей. Он достал из пачки сигарету, начал ее разминать, снова вспомнил, что в кабинете курить нельзя, поднес сигарету к уху и наткнулся на первую. Выругавшись, он обе сигареты бросил в урну и пошел в главному редактору. Он еще утром сообщил ему о том, что Петрушкин-отец беспокоится о сыне и о его семье. Сейчас выходило – беспокоится не зря.
– Надо ехать… – выслушав Бесчетнова, сказал редактор. – Надо ехать.