Но, перед тем как зайти в салон, они как следует выпили, что было кстати и, более того, гиперманиакально воздействовало на отравленную похоронами душу. На контрасте ощущений всегда ясней и обнаженнее представляется порядок вещей и смысл сотворяемых дел. Им было тепло, томило ароматами кофе, расслабляло тихой музыкой, и вино, которое они пролили в свои нутра, создало ощущение безоговорочного и как бы навечно выданного комфорта. Но человек живет в мире случайностей, совпадений, и вряд ли кто-то ответит на вопрос: что есть случайность и какую роль она играет в житии марлоков?
Через витрину кафе Дарий увидел подъехавший к ювелирному магазину "кадиллак", из которого вышли охранники Хуана Гойтисоло, а за ними выполз из задней двери и сам Босс. Испанец был в темном распахнутом плаще, его бордовый галстук полоскался на плече, закинутый туда ветерком, и волосы его в сумрачном свете дня отливали особенно чистым оттенком платины. Чертовски красив, хоть и старая коряга. Видимо, поглощает доброкачественную, экологически чистую жратву, пользуется массажем, подводным душем, умащивает тело облепиховым маслом и много употребляет пищевых добавок типа антиоксидантов Bio-C-Zinc или заменителя тканевого энзима Q10 и прочей лабуды, придуманной американскими мошенниками. Но несколько мгновений спустя из передней дверцы вышла великолепно сложенная, с подсиненными волосами женщина, и когда она повернулась лицом к Хуану, Дарий чуть не упал со стула. Это была Октябрина, юрмальская шлюха… то есть бывшая шлюха, ибо в один високосный год ее подобрал известный гроссмейстер, затем она перекочевала к уголовному авторитету Рэму (Революция, Электрификация, Механизация), и вот – пожалуйста, Октябрина плечом к плечу с Омаром Шарифом. А когда-то эта женщина, бледанув с загранморяком, подхватила сифон и несколько месяцев лечилась в венерологической больнице. И, несмотря на это, ее захомутал Кефал, когда отдыхал в Доме творчества художников, и несколько месяцев валандался с ней по кабакам, демонстрируя свою независимость от злых языков и однажды, когда Дарий зашел к нему, чтобы одолжить денег, Кефал угостил его Октябриной. И запомнились ее духи, особенная ухоженность кожи, ногтей на руках и ногах и только что выбритого лобка, что, по предрассудкам местной шпаны, было вернейшим признаком венерической заразы. Мол, когда трепак или сифон, врачи всегда обривают эту высотку… Но грудь… Восторг, изюм в рахат-лукуме, и даже по прошествии стольких лет одно воспоминание об этой части ее тела взбурлило гормоны, и Дарий почувствовал надсадное движение в зоне Артефакта. Но дело, как про себя оценил ситуацию Дарий, не в этом. Дело было в той свежей ране, которая еще саднила в его груди и которую без прикосновения нанес ему этот престарелый красавчик Хуан тире Омар Шариф тире… пикадор…
– Сиди здесь, я сейчас вернусь, – сказал он осоловевшей от вина и тепла Пандоре и вышел на улицу.
Выйдя, закурил. Легче творить задуманное. Вразвалочку, как он и его кодла ходили в юности, подошел к направлявшимся в ювелирный магазин Октябрине с Хуаном и сказал так, чтобы только слышали те, к кому его слова относились.
– Декабрина! – окликнул Дарий женщину, специально переврав ее имя. – Или, как там тебя, Январина, Августина… можно тебя на минутку?
Обернувшийся на его слова Хуан сначала вроде бы даже улыбнулся, но, разглядев, кто стоит перед ними, сбледнул с лица, и на его смуглых, подсушенных испанским солнцем щеках заходили желваки. Он даже сунул руку в карман плаща, словно прося защиты у пистолета, зыркнул на своих волкодавов, но сразу же дал отмашку, дескать, оставайтесь на месте, ситуация под контролем. И когда Дарий подошел на расстояние, с которого можно безошибочно разобрать, чем пахнет собеседник и чистил ли он сегодня зубы и не поел ли случайно чеснока, Октябрина, ничуть не тушуясь и даже, наоборот, изображая благодушие и улыбку, спросила:
– Вы ко мне? – этакая пресвятая дева непорочности.
– Разумеется, к тебе… Когда я могу тебе отдать твой портрет? – сказал и, сожмурив глаз, затянулся сигаретой.
И дура Октябрина, вместо того чтобы занять неприступную позу и по-королевски ретироваться, задала ему совершенно глупый вопрос:
– Какой еще портрет? Я что-то не припоминаю…
– А это не обязательно, если он тебе не нужен, что ж, извини… – Дарий развернулся и…
– Постой! – услышал он взбешенный голос Гойтисоло. – Пожалуйста, вернись и объясни, о чем идет речь?
– А ты у нее сам спроси. Да, кстати, знаю женщину, которая при оргазме кричит: "Ой, мамочка, сейчас умру"… У нее под пупком вырезанная липома, кажется, шрам три на два с половиной сантиметра…
Вот и вся вендетта. Просто и без особых трудозатрат. Он развернулся и пошел назад в кафе.
И то, что озвучил на улице Йомас Дарий, было сущей и неопровержимой правдой: сначала Октябрина была натурщицей у Кефала, после знакомства с ней Дарий приручил ее, и года полтора они неплохо художественно сосуществовали… А липома… Обыкновенный фурункул, который она расчесала ногтем и который едва не привел к общему заражению крови. Не знал Дарий только одного: Октябрина уже три года была законной женой Гойтисоло, что, разумеется, в смысле мести имело еще более разрушительный эффект.
Уже сидя за столом, Дарий видел, как Октябрина бегом возвращалась к машине и как за ней, красный, как кумач, с развевающимися полами плаща и порхающим за плечом галстуком, устремился Хуан и что-то вдогонку ей кричал. Опекаемые охранниками, они залезли в машину, и "кадиллак", круто развернувшись, рванул в сторону поперечной улицы Лиенас.
– Ну что ж, первый тайм мы уже отыграли, – неопределенно выразился Дарий и поднялся из-за стола. – Так что сегодня об автоматах забудь, не то настроение…
– Напрасно, у меня интуиция… Можно выиграть много денег…
– Хорошо, будешь играть ты, а я посижу рядом. Но недолго, надо готовиться к выставке, да и у Флориана еще работы начать и кончить…
Пока сидели в кафе, снова пошел дождь, и было очевидно, что осень заявилась окончательно. Листья, хмурое небо, циклоны, приходящие с Запада, со стороны Гольфстрима, который, если верить газетам, радикально меняет течение и скоро в Северной Европе начнется ледниковый период.
Дарий, когда они подошли к остановке, долго взирал на небо и думал о чем-то своем, чего ни Пандоре, ни какому-либо другому существу он сказать не мог. А думал он о бессмысленности своих потуг, каком-то незримом регулировщике, который, как бы ты ни старался, все равно повернет в другую сторону, опростит озарение, лишит завершенности замысел, и опять знаменателем станет поросшая мхом повседневность…
Их заход в "Мидас" был своего рода дежавю: все, что они сразу же засунули в орало автоматов, было съедено, проглочено и без намека на благодарность. Как всегда и как в любую погоду. Кроме них в салоне искала свое счастье мадам Виктория, игравшая на "Пирамиде". Теперь на ней был кожаный плащик, а на руках – темные лайковые перчатки: она была брезглива и боялась подхватить от автоматов какую-нибудь заразу. Но играла по-своему, на каждый ход – новая ставка. Очевидно, такая техника в ее понимании должна была вводить автомат в панику, не давая ему время опомниться. Эх, вдова, вдова, как быстро уплывали оставленные тебе муженьком тысячи… А что потом?
Вместо Бронислава в салоне дежурил его сменщик с греческим именем Созон. Этот парень, фиксируя проигрыши клиентов, на ночь закрывался в салоне и пытался обыграть какой-нибудь особенно обрюхаченный автомат. Да здравствуют злоупотребления служебным положением, ибо, как правило, Созон оставался ни с чем и однажды проиграл только что полученную зарплату. Впрочем, все это не принципиально. И когда у Дария кончились деньги, которые они слили в брюхо "Амиго", Пандора достала из сумочки отступные Хуана, которые тоже тут же сиганули в жерло автомата, после чего Пандора надумала просить у Созона в долг. Даже предложила в залог свои кольца. Но это не Бронислав, доступный и покладистый к своим клиентам. Созон педант и зануда, слова цедил сквозь зубы и, естественно, в кредите отказал (видимо, полагая самому покуситься на "Амиго"). А вскоре в салоне появился Эней, как обычно, плохо выбритый, с сигаретой в потрескивавшихся губах. Он встал рядом с Викторией и начал давать ей советы, которые, видимо, ей совершенно были не нужны. Она отстраненно подняла руку и довольно хамовато осекла таксиста:
– Пожалуйста, отвали, от тебя пахнет псиной…
– Ах ты сучка! – Эней на глазах терял самообладание и Дарий, видя это, подошел к нему и увел на улицу. – Перестань, что она такого сказала…
– А ты не слышал?
– Слышал, ну и что? От меня тоже пахнет всяким дерьмом. Ты лучше скажи, если, конечно, знаешь, где живет Хуан Гойтисоло?
– Это клиент Ахата… Он частенько возит по магазинам его половину…
– Октябрину?
– Не знаю, спроси у напарника. А за эту блядь, я имею в виду Викторию, ты не заступайся, она чистит все салоны. Знаешь, сколько она сегодня сняла?
– Я только что пришел, да и, если честно, мне это поху…
После этих слов Дарий вернулся в салон и, увидев играющую Пандору, очень удивился. Счетчик автомата показывал четыре лата. Оказывается, пока он был на улице, ей все же удалось уломать неприступного Созона (виват блядское обояние!), и она уже доканчивала одолженную у него десятку.
По пути домой они зашли в магазин и на последние копейки купили пиво и чипсы с укропом. В половине двенадцатого, когда Пандора была под душем, позвонили, и когда Дарий взял трубку, понял – Октябрина. Первым порывом Дария было послать ее куда подальше, ибо он, зная ее норов (голодной пантеры), был не готов вести дискуссию. Но, видимо, не ему дано решать – кому с какой карты начинать игру…
– Ты последняя свинья, – начала обличительную речь экс-сифонщица. – Ты, наверное, забыл, сколько я для тебя сделала. Я организовала твою первую выставку, нашла в Штатах покупателя, которому ты продал три полотна, взяла в долг, опять же по твоей просьбе, деньги, которые до сих пор ты не вернул…
– Допустим, – стараясь быть вежливым, сказал Дарий. – Теперь послушай меня. Выставки не было бы, если бы не было моих картин, деньги, которые ты якобы взяла для меня, почти все были потрачены на швейцарские лекарства, устраняющие последствия сифона, и…
– Ну и скотина же ты! – взревела Октябрина. – Как я могла такого циника полюбить?! Нет, я была слепой курицей.
– Вот поэтому перестань кудахтать и говори по существу. Что ты от меня хочешь?
Пауза. Дарий слышал, как чиркнула зажигалка, – Октябрина, реагируя на стрессовую ситуацию, закурила. Это ее повадка.
– Я хочу, чтобы ты сказал Хуану, что все, что ты обо мне ему наплел, неправда. Злостный наговор. Треп пьяного ревнивца. Я прошу тебя сохранить… ну, как тебе сказать… сохранить мой брак… Я верная жена и хорошая хозяйка, и, поверь, я Хуана вполне устраиваю. – Она всхлипнула и разревелась на весь вселенский эфир. Закончила тираду пафосно: – Я всю жизнь провела вот с такими, как ты, оболтусами, и вот, встретив, наконец, настоящего человека, придется…
Дарий услышал, как дверь в ванную открылась, а ему не хотелось, чтобы его телефонный разговор стал достоянием Пандоры. Притушив голос, он сказал:
– Допустим, я отзову свои слова насчет твоего портрета, а как быть с твоими воплями во время ЕБЛ и как быть с твоим шрамом на животе?
– Скажешь, что я тебе об этом сама рассказала… Мне необходима твоя ложь во имя моего спасения. Пойми же ты, грязная скотина, на карту поставлена моя жизнь! Мы же с тобой друзья… Только с врагами можно так поступать…
– Твой Хуан – мой лютый враг, и я всунул в его пасть соску ревности. Пусть сосет и молит Бога, что я его не прирезал, как приканчивают на арене каталонских бычков. Впрочем, он об этом знает лучше меня …
– А как же я? Что же, мне снова идти работать официанткой? Когда-то ты целовал мои ноги, восхищался, говорил, что красивее меня не существует…
– Пожалуйста, не канючь, ты и сейчас очень красива и я бы с удовольствием…
– Так в чем же дело, давай, назначай встречу…
– Я бы с удовольствием тебе помог, если бы речь шла только о моем самолюбии. Что же касается твоего брака с испанцем… Знаешь, скажу как человек, которого не раз и не два увенчивали роскошными рогами… Сделай ему сегодня прекрасную аку… то бишь многовариантный секс, в чем ты безусловная профессионалка, и никуда твой Хуанито не денется.
– А почему ты так думаешь?
– Хотя бы потому, что по нынешним европейским законам при разводе все его имущество от зажигалки до пяти домов и дюжины машин и всех его банковских счетов будет поделено пополам. И ты станешь очень богатой, независимой женщиной. А при твоей-то внешности и разворотливости можно сделать такую партию… Ладно, подумай, а меня ждет моя половина. Кстати, обесчещенная твоим дон Хуаном…
Дарий положил трубку, хотя чувствовал, что Октябрине еще было что сказать. Он вернулся к Пандоре, раскрасневшейся, пахнущей шампунем, но еще не причесанной. Мокрые волосы слипшимися прядями падали на плечи, и это ее не украшало. Но зато, когда она стелила постель и наклонилась, чтобы поправить складки на простыне, Дарий ощутил такое желание, такой озноб, как будто вернулся в юношескую пору, когда похоть побивала все рекорды. Он подошел к Пандоре и, приподняв с попы халатик и не увидев на ней трусиков, начал пристраиваться. И что особенно ему показалось сладостным – это ее спокойствие, покорное ожидание, как будто так и должно быть, то есть застилать постель и в это же самое время заниматься еблей. Впрочем, он помнил моменты, когда они и во время стирки белья… И подумалось ему, что поза "шалашик" была наиболее любимой и Октябриной. Она могла часа полтора, выпятив ягодицы, работая ими и так и сяк, предаваться соитию, и в конце концов возвестить об окончании фирменным вскриком: "Ой, мамочка, сейчас умру", – точь-в-точь как Октябрина. Но Пандора… Она старалась повернуть голову так, чтобы Дарий видел ее лицо, а Дарий, ослепленный ревностью и желанием, несмотря на резкую боль в Артефакте, подобно зубру, охаживал и охаживал ее теплую, объемную, архитектурно безукоризненную плоть, пока не наступила развязка. Впрочем, банальная, как у миллиарда индивидов, занимающихся тем же. Потом Пандора сушила феном волосы, Дарий в другой комнате рассматривал свою крайнюю плоть, которая, увы, требовала незамедлительной помощи… И это был непреложный факт, однако ничуть его не опечаливший, ибо в ту минуту он ощущал себя поблизости от райских кущ и озер Эдема…
Преподобная мученица Фомаида Египетская предпочла смерть супружеской неверности… Спаси и сохрани тех, кто на такое способен…
Глава четырнадцатая
На похороны Олигарха Дарий не поехал. Наверстывая упущенное время, он с пяти часов утра работал у Флориана. Снежная королева… Когда он ее писал, то рука невольно, деталь за деталью, черточка за черточкой, штрих за штрихом повторила лицо Пандоры. Прекрасное лицо славянки в ледяных, опушенных инеем, но проникновенно сказочных одеяниях.
Уходя на работу, закрыл Пандору на ключ и оба ключа (свой и ее) взял с собой. Кто бдит, тот не спит. Во время перекуров он звонил домой, на городской телефон и, когда слышал голос Пандоры, клал трубку.
В три позвонил и попросил ее приготовить голубцы, которые в ее исполнении – шедевр кулинарного искусства. А чего удивляться, она от природы и в самом деле по-хозяйски очень даровитая и ловка руками. Однако сказка так увлекла, что он забыл об обеде, тем более, ему казалось, что работы осталось немного и к часам двенадцати ночи он все закончит. Но тут, как водится, вмешалось провидение: позвонила Пандора и сказала, что к нему пришла какая-то женщина с собакой, но поскольку она не может ее впустить в квартиру, посоветовала подождать на лавочке. Дарий вытер скипидаром руки, положил кисти в банку с растворителем и отправился домой. Что то ему подсказывало: к нему явились с плохой вестью. Когда он вошел во двор, женщина, сидящая на лавочке и держащая в руках коричневую таксу, поднялась, и Дарий, пока шел по дорожке, успел посетительницу разглядеть. Не более сорока, рано поседевшая, с большими карими глазами и полными, слегка подкрашенными губами. В общем довольно приятная внешность, хотя и с печальным выражением на лице. Она представилась свояченицей Кефала, и когда начала говорить, заволновалась, лицо зарделось и оттого стало еще симпатичнее.
– Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, идемте в дом, и вы все там расскажете, – Дарий уже догадывался, с чем к нему явилась посланница.
Но женщина наотрез отказалась и снова села на лавочку.
– Говорить-то, собственно, не о чем, художник Кефал умер, и в записке, оставленной на столе, было указано ваше имя и адрес… Просил собачку отдать вам, хотя я не знаю, как вы к этому отнесетесь…
– Когда это случилось?
– Три дня назад, и если бы не она, – женщина погладила таксу по голове и прижала к себе, – она так плакала, что соседи вызвали полицию, а потом уже позвонили нам. Он на даче покончил с собой, выпил титановые белила…
– Когда похороны?
– Будет кремация, кажется, в следующий четверг.
– Но, насколько мне известно, он не хотел быть кремированным, – Дарий почувствовал пустоту и абсолютное несоответствие их диалога с его настроением. – На этот счет Кефал ничего не оставил?
– Нет… По-моему, ничего такого ни в записке, ни на словах не было. Хотя он необычный человек, и не всегда его слова были однозначны. Впрочем, это решать его жене, хотя последние годы они вместе не жили… да и дочь есть… Они просили узнать насчет выставки. На даче нашли две картины, на которых были приклеены записки – "для выставки"…
– Это не проблема, выставка еще только готовится и, очевидно, раньше Рождества не откроется. Вы мне позвоните, или пусть позвонит его жена, и мы договоримся о встрече. Но можете и сами отвезти полотна в Дом культуры. – Дарий нагнулся и взял в руки таксу. Сказал: – Иди, малышка, ко мне, я тебя познакомлю с Найдой, будете с ней дружить… – И к женщине: – Найдой зовут мою кошку, но вы не беспокойтесь, она смирная, я думаю, они поладят, но пока поживут в разных комнатах.
Женщина указала на лежащий на лавочке целлофановый пакет:
– Здесь сухой корм, на первый случай, и ошейник с поводком. Они совершенно новые, я только что купила. Ее надо два раза выгуливать, и желательно на поводке. Она еще глупая, а тут близко улица. Мне жаль, что доставляем вам лишние хлопоты.
– Это не хлопоты, хлопоты у вас. Жалко старика, хотя жил он в свое удовольствие.
– Что, кстати, не всем нравилось, – женщина поднялась и, отряхнувшись от собачьих ворсинок, протянула Дарию руку. Она была теплая и сухая. – Вы будете на похоронах?
– Не думаю, я только что был на двух… и больше не могу. Да и, насколько мне известно, Кефал сам никогда не ходил на такие церемонии.
– Это верно, он даже не хоронил собственного сына… Да ему на все было наплевать, он никого не жалел и не любил. Только себя и свои картины.
– Я думаю, что и себя он не очень любил, а вот картины… Вы сказали, что на даче нашли только два его полотна, но, насколько мне известно, в его рижской квартире был целый склад.
Женщина отвлеченно посмотрела на низкое хмурое небо и так же отвлеченно сказала:
– Говорят, хотя в это трудно поверить, за день до смерти он все картины привез на дачу и там сжег. Я сама возле дома видела следы от костра. Да, да, припоминаю, даже фрагмент рамки с металлическими петельками. Какой-то девчонке он завещал рижскую квартиру, а картины уничтожил. Не оригинал ли?