Круглов жадно впитывал сырой лесной воздух и чувствовал, как оживает в нем радостное ощущение того, что он живет, что он еще молод, полон сил и может многое совершить в этой своей жизни, которая отсюда, из глубины леса, казалась ему бесконечно долгой.
Лена шла впереди, громко пела и время от времени оборачивалась на него, широко улыбаясь.
- Ты о чем задумался?
- О женщинах.
- О каких еще женщинах? - Она круто остановилась.
- Я думал о том, сколько у меня еще в жизни будет женщин.
- Вот подлец! Запомни раз и навсегда: никаких у тебя больше женщин не будет. Все время буду только я.
- Ну хотя бы одну, когда-нибудь в будущем, можно?
- Нет. Не то что одну, а даже половины нельзя. И не вздыхай, вот увидишь, тебе будет вполне достаточно меня.
Разморенный свежим воздухом, Круглов мгновенно провалился в сон, как только коснулся подушки. Проснулся он от шепота в ухо:
- Подвинься сейчас же.
Открыв глаза, он увидел в темноте только смутное очертание Лены, склонившейся над ним.
- А бабушка?
- Тебе что, бабушку привести?
- Она же у тебя все слышит.
- Спит давно. Слышишь, как громко спит.
Она ушла в третьем часу, и Круглов еще час лежал, пытаясь уснуть, потом встал, отодвинул занавеску и ахнул: за окном шел снег, сплошная стена беззвучно падающего снега. За этой стеной видны были только черные деревья, растопырившие в разные стороны голые ветви и походившие на пришельцев, которых застали врасплох.
- Вот и сходили за грибами, - проворчал он, укладываясь в постель.
Утром в окно постучали.
- Соня, вставай, грибы проспишь!
- Какие теперь грибы? Дай поспать!
Но Лена продолжала стучать.
Круглов вскочил, отдернул занавеску: все кусты были зелеными и мокрыми от росы, а "пришельцы" окончательно превратились в деревья с редкими яблоками на ветках.
"Куда же делся снег? Неужели все это приснилось? Да нет, я точно еще не спал".
Круглов вспомнил, что когда заснул, то во сне увидел профессора, который его о чем-то предостерегал. Кажется, говорил, что, если Круглов не примет меры, его жизнь круто переменится к худшему.
"Видимо, он недоволен, что я часто пропускаю занятия. Хотя какое ему до этого дело? На его-то лекции я хожу".
Константин уже час сидел в машине и вспоминал вчерашний разговор с шефом, придумывая, как отвертеться от напасти. Шеф велел вытеснить Анзора с рынка.
- Да у него ларьки за рынком! Он нам не мешает!
- Мне мешает, понял? Делай, что говорят. Тебе рынок для чего дали? Чтобы ты там свое брюхо ублажал?
- Но ведь стрельба начнется!
- Это твои проблемы, как договоришься. А чтобы этого черножопого там не было. Смотри, Костя, на твое место оглоедов много.
Тут зазвонил мобильник. От неожиданности Константин вздрогнул и выругался.
- Ну кто там еще?
- Костя, это я, Антонина.
- Какая еще Антонина?
- Мышь белая.
- О, привет! - обрадовался Константин. - Я и не знал, что ты - Тонька. Как мой номер узнала?
- Ты сам дал той ночью.
- Надо же! Не помню. Как у тебя с Петюней?
- Никак. Я его тогда же утром выгнала и велела больше не появляться. Я с тобой хочу.
- Что хочешь?
- Ну… дружить.
- Дружить! - он захохотал. - Что же, давай дружить. Ты где сейчас?
- Я сзади тебя уже час стою, в будке телефонной.
Константин рванул задним ходом прямо к будке. Она подошла к машине и встала в нерешительности.
- Садись, Антонина, чего ждешь. - Он распахнул дверцу и, когда она села, обнял за плечи, притянул к себе. - Шустрая ты девочка. Петюню, значит, побоку.
- Он еще совсем мальчишка. - Она попыталась освободиться от его руки.
- А со мной тебе не страшно?
- Страшно, - вздохнула она.
- Ну да, я же бандит. Как это ты решилась?
- Может быть, ты…. как Робин Гуд.
- Правильно! - радостно закричал Константин и тронул машину. - Поехали в ресторан, отметим начало нашей дружбы.
- Не надо в ресторан, поедем в парк.
- В парк?
- Ну да. Ты давно был в ресторане?
- По-моему, позавчера.
- А в парке?
- Даже не помню. В школе, наверное, еще учился.
- Вот и поедем.
Они шли все глубже и глубже в парк, который постепенно становился лесом. Тоня непрерывно рассказывала о своем училище, о подругах, об отце, который недавно вернулся из командировки в Чечню.
Костю умиляла эта болтовня - будто птица чирикает. Он особенно и не слушал, что она там говорит, но его многолетняя жесткость и собранность вдруг начали таять, как мартовский снег под солнцем.
- А у тебя кто отец? - спросила Тоня.
- Не знаю. Я всегда жил с отчимом. Очень веселый был мужик. Каждый день приходил пьяный и пел все время одно и то же: "Друзья, люблю я Ленинские горы…". Дались ему эти горы. Все мое детство перекорежил. Мать бил. Она тоже пьяницей стала. Я думал, вырасту, встречу гада - задушу своими руками. Недавно встретил - старый, трясущийся оборванец. Посмотрел и прошел мимо. Скоро сам сдохнет.
- Какой ты жестокий!
- А с чего мне быть другим?
- Может, ты и прав. Но неужели никогда никого не любил?
- Это сколько угодно. У меня любовь каждую неделю, иногда две.
Она замолчала и долго шла замкнувшись.
- Ну ты что, обиделась? У нас ведь с тобой не любовь, а дружба.
Тоня остановилась, повернулась к нему.
- Знаешь, если тебе понадобится моя помощь, ты рассчитывай на меня. Только позови.
- Спасибо тебе, божья душа. - Он почувствовал, что уже вовсю начинает оттаивать, и разозлился. - Только это все слова, Тонька. А в моем мире слова ничего не значат.
- Кроме твоего мира еще и мой существует. Пусть он маленький и жалкий, как я сама. Я ведь догадываюсь, что ты обо мне думаешь? Мышь белая! Но, может быть, эта мышь выведет тебя из твоего лабиринта.
- Какого еще лабиринта?
- В котором ты заблудился и бродишь там - злой, одинокий, отчаянный.
- Нет у меня никакого лабиринта, Тонька. У меня одна прямая дорога. И ведет она или в тюрьму, или на кладбище.
Поворачивая на шоссе, Эльвира увидела голосующего мужчину, - симпатичного, седого, с потрепанным портфелем. Она почему-то решила остановиться.
- Вам куда, дяденька?
- Мне, тетенька, до университета. Подбросите?
Он сел и уставился на нее с любопытством.
- Первый раз вижу, что молодая, красивая женщина соглашается подвезти.
- А я таким образом женихов ищу. Вдруг подберу что-нибудь подходящее!
- Ну, вряд ли я вас устрою - такой старый.
- Сколько вам лет?
- Пятьдесят два.
- А мне тридцать восемь. В самый раз. К тому же я и не молодая, и не очень красивая.
- Напрасно вы так думаете.
Эльвира резко затормозила, чуть не врезавшись в грузовик, выворачивавший из боковой улицы. Седой не на шутку испугался.
- Ладно, ладно, я, так и быть, женюсь на вас, только вы смотрите на дорогу, а то ничего не получится.
- Да этот козел сам виноват! Кто так ездит!
Они проскочили самую узкую часть улицы. Грузовики исчезли, дорога стала шире и спокойнее.
- Ну, давайте отрабатывайте. Вы что думаете - я вас даром везу?
- Каким образом?
- Расскажите что-нибудь интересное.
- Меня зовут Сергей.
- Уже интересно. А меня Эльвира, или просто Эля.
- Так вот, Эля, - Сергей откашлялсяю - История такая. Жил один человек, сильный, здоровый, в меру богатый и в меру счастливый. Потом заболел, попал в больницу, полежал там немного и умер.
Сергей замолчал.
- Все, что ли?
- Что же еще - умер ведь.
- Сильная история. Но хотелось бы немного поподробнее.
- Ладно, я вам другую расскажу: пустились они вдвоем в путь и въехали в огромный лес.
- Кто?
- Сэр Гоуэн и сэр Уэн.
- Понятно, я так и подумала.
- И приехали они в монашескую обитель, и приняли их там радушно. И наутро, прослушав обедню, они снова пустились в путь и въехали в огромный лес; и вдруг в долине, возле башни, сэр Гоуэн увидел двенадцать прекрасных дев, а с ними двух рыцарей на огромных конях; девы гуляли возле какого-то дерева. И сэр Гоуэн увидел, что на дереве висит белый щит и девы, проходя мимо этого щита, плюют в него и швыряют в него грязью. И вот, сэр Гоуэн и сэр Уэн приблизились к ним, поздоровались с ними и спросили их: Почему это вы проскакиваете на красный свет?
- Так прямо и спросили?
- Это я вас спрашиваю.
- По-моему, еще желтый был, - пробормотала виновато Эльвира.
- Желтый был еще до перекрестка, а вы пронеслись на красный.
- Извините, больше не буду. Так что, в самом деле, они спросили?
- За что они так презирают этот щит. "Сэры, - сказали девы, - мы вам ответим. Этот белый щит принадлежит одному рыцарю, живущему в нашей стране; он отважный рыцарь, однако он ненавидит всех дам и знатных женщин, живущих в нашей стране, и потому мы позорим его щит". - "Не подобает, - сказал сэр Гуэн, - ненавидеть дам и знатных женщин, но, может, у него есть к тому причины, быть может, он любит дам и знатных женщин какой-нибудь другой страны, и если он так доблестен, как вы утверждаете, - сказал сэр Гоуэн, - назовите мне его имя". - "Сэр, - сказали они, - его зовут Мархауз, он сын короля Ирландии". - "Этот рыцарь мне хорошо знаком, - сказал сэр Уэн, - он не хуже любого из ныне живущих. Я видел, как он на турнире сражался со многими рыцарями, и не один не мог победить его". - "Ах, девы, - сказал сэр Гоуэн, - я думаю, вы поступаете неосторожно, ибо тот, кто повесил здесь свой щит, скоро вернется…"
- Ладно, сэр Мерлин, мы уже приехали. Спасибо за историю.
- Вы знаете эти тексты?
- Я писала диссертацию по английским средневековым балладам. По первоисточникам, а не по Марку Твену.
- Фантастика. А сейчас вы что делаете?
- Продаю утюги.
- Какие утюги?
- "Тефаль". Тот, который всегда думает о нас.
- Хорошая работа?
- Нет, конечно. Но платят неплохо. Машину вот недавно купила.
Сергей долго возился с ремнем и никак не мог его отстегнуть.
- Что-то заело.
- Ничего у вас не заело. Вы просто никак не решитесь задать вопрос: не могли бы мы снова увидеться?
- Да, действительно, не могли бы мы…
- Вы когда выходите из университета?
- В четыре.
- Я буду ждать вас на этом месте.
- Так сразу?
- Хорошо. Позвоните мне через месяц.
- Нет, нет, я выйду ровно в четыре.
Она умчалась, а Сергей стоял и смотрел вслед ее машине.
Весь день я пребываю в непривычном и приятном возбуждении: и когда читаю лекцию, и когда сижу на заседании кафедры. Я все время думаю о том, что в четыре часа меня будет ждать интересная, я бы даже сказал красивая, и очень умная женщина. Особенно волнует то, что она сама предложила встретиться. Я уже отвык от такого внимания со стороны женщин. Скорее, мне стало привычным их равнодушие. Я давно не жду ничего другого, поскольку небогат, немолод, не очень здоров и не вижу никаких причин, почему женщины должны мною интересоваться. Да и шесть лет одинокой жизни, во время которой были три или четыре случайные и очень недолгие связи, лежат тяжелым и, как казалось до сегодняшнего дня, совершенно неподъемным грузом.
Единственное, что выбивает меня из этого ровного состояния, - сны. Мне снятся порою, несколько раз в году, удивительные сны, в которых я влюбляюсь в красивую девушку, а главное - она в меня, мы занимаемся любовью, и я часто плачу от восторга, оттого, что снова люблю и любим. Иногда сон снится неявно, глухо, а иногда потрясает своей невероятной яростью и страстью, и, просыпаясь, я чувствую слезы на щеках. Я часто думаю о том, что, наверное смогу этот сон видеть его до самой смерти, только все реже и реже, и он будет становиться все более расплывчатым и неопределенным, но я все равно его узнаю.
В четыре часа ее, конечно, не было, и я даже обрадовался. Внезапная готовность, а теперь и ее появление нарушило бы мою уверенность в своей судьбе, где ничего хорошего не выпадало просто так. Всего нужно было добиваться с большим напряжением и с неизбежными потерями: начиная от трамвая, который всегда уходил из-под носа, и кончая профессорским званием, получения которого я ждал несколько лет, потому что в министерстве потеряли мои документы.
- Извините, сэр, - ее голос звучит за спиной, как пение ангела, - я немного задержалась.
- За утюгами была очередь?
- Нет, я в вашем сквере увидела чей-то щит, повешенный на дерево, и долго плевала в него, никак не могла оторваться.
- Вы, вероятно, решили, что это мой щит?
- Как вам не стыдно! Ваш я украсила бы голубой лентой. Куда мы поедем?
- Приказывайте, знатная дама.
- Приказываю поехать ко мне!
- Прямо так сразу?
- Опять вы за свое!
- Но вы же меня совсем не знаете. Может быть, я маньяк или аферист.
- В душе вы наверняка аферист. А на деле - профессор МГУ.
- Почему вы так решили?
- А что же вы еще там делаете с таким лицом?
- Гардеробщиком работаю.
- Всю жизнь мечтала познакомиться с почетным гардеробщиком! - она хватает меня под руку и тащит к машине.
- Не почетный, а обычный. Правда, ко Дню города грамоту дали, - слабо сопротивляюсь я.
- Грамота с собой? - Она буквально заталкивает меня в машину.
Мы опять несемся сломя голову. Иногда я даже зажмуриваю глаза, когда впритирку проскакиваем мимо какой-нибудь громадной машины, но все обходится благополучно.
- Мои хоромы! - она показывает на сталинскую кирпичную пятиэтажку в глубине двора. - А вон и мои окна на третьем этаже.
- Вы что, ключи забыли? Я не полезу, высоты боюсь.
- А еще рыцарь.
- Даже сэр Гоуэн не полез бы к вам в окно.
…Уже смеркается. Эльвира курит, лежа на спине. Я смотрю на ее профиль на светлом фоне окна и мне кажется, даже вижу, как из сигаретного дыма складываются в воздухе причудливые средневековые замки.
- Знаешь, - она поворачивается ко мне, - когда ты первый раз сел в машину, меня вдруг пронзило острое чувство неотвратимости будущего, связанного с тобой. Это было так необычно, что я даже растерялась.
- Ты думаешь - у нас будет будущее?
- Я знаю.
- Вряд ли оно тебя обрадует. У меня нет способности быть счастливым.
- У меня тоже. - Она прижалась к моей щеке и горячо зашептала в ухо: - Мы будем такими несчастненькими, жалкими, что Бог смилуется над нами и возьмет к себе. И уж там мы за все получим сполна. За все горести и несчастья, за одинокие вечера и потерянных друзей.
- За лень, злобу, равнодушие, за огромное количество бессмысленно прожитых дней тоже получим сполна. Я во всяком случае.
Звонит телефон. Эльвира долго слушает, потом отвечает грубо и резко:
- Мы ведь обо все договорились. Я обещала… Да… Да… Ни в коем случае….. клянусь сломанным мечом сэра Мархауза! - И бросает трубку.
- Это что, рыцарь звонил?
- Нет, директор нашего департамента. Вздорная и противная баба.
Круглов понял, что заблудился, и в некоторой растерянности присел на пень. Сначала они ходили вместе - Лена, бабушка и он, потом разошлись. Круглов почти не вставал с колен, переползая от одной кучи опят к другой, однако все время кричал, Лена отвечала ему. Потом он перестал ее звать, охваченны1 грибным азартом, а вот теперь на его крики никто не отвечает. Он прошел почти километр в одну сторону, потом в другую - и никого не обнаружил.
Сидел он долго, полчаса или час. Ему уже начало нравиться его положение - полная неопределенность: то ли сидеть, то ли идти. А куда идти - тоже непонятно. Он даже забыл, как называется деревня, в которой сегодня ночевал. Название станции помнит, а деревни - нет. Да и у кого спросить, где эта станция? Все равно здорово - быть одному в огромном лесу, сидеть и ощущать, будто растворяешься среди этих деревьев и кустов, уже больше не собран, как комок нервов и мускулов, а словно распускаешься, растекаешься по зеленому бархатному мху, по пням и поваленным деревьям с их огромными вырванными из земли корневищами. Круглов почти заснул и в полудреме ему казалось, что пень качается под ним, словно кто-то большой и сильный укачивает его, успокаивает, и он еще больше растекается по этой полянке, его уже нет как самостоятельного существа, а есть только лес и он - маленькая частица этого сложного и мудрого организма.
С трудом вырвавшись из этого блаженного состояния, он решил идти, идти прямо от сосны, под которой он сидел, и никуда не сворачивать.
Он прошел с километр и вышел на опушку. Вдали, в конце широкого поля виднелись несколько домов, отсюда казавшихся игрушечными.
"Придется пилить через все поле", - подумал Круглов и тут же увидел всадников: во весь опор, с пиками наперевес, с развивающимися перьями на шлемах, в сверкающих на солнце латах, они выскочили из леса, недалеко от того места, где он стоял. Земля дрожала под копытами тяжелых лошадей, рыцари что-то кричали. На миг они исчезли в поднявшейся пыли, а когда пыль рассеялась, рыцари уже были на другом конце поля, и тут же скрылись в лесу. Не просто влетели в лес, а будто растворились в светло-коричневых соснах прямо на опушке.
"Здорово! Наверное, кино снимают".
Перед тем как двинутся дальше, он сел на корягу и решил начать путь, когда упадет десятый лист с клена. Но ветра больше не было, и листья не падали. Наконец один оторвался и плавно спланировал прямо к его ногам. Потом, минуты через три, еще один. На пятом листе он услышал голос Лены, которая кричала где-то вдалеке.
В электричке Круглов почему-то стал сомневаться: действительно ли видел скачущих рыцарей или это было наваждением? Какое кино, и какие рыцари могут быть в такой глуши? Наконец он решил, что все-таки заснул, загипнотизированный удивительным кленом, никуда не ходил, и только крик Лены разбудил его.
Антонина, войдя в палату, сразу увидела Костю. Он лежал у окна, весь в бинтах, из которых было видно только лицо - желтое, с огромными синяками под глазами. Она села к нему на кровать и заплакала.
- Ну ты что, совсем дура? Ничего страшного - слегка по голове чиркнуло. И руку вот зацепило. Нечего выть, - быстро, стесняясь соседей, говорил Костя, - словно ты моя мать или сестра. Как меня нашла?
- Нашла. Плохо тебе?
- Плохо. И ребят жалко. Двоих грохнули.
- Петюню?