Карта картой, но, приняв корону, Екатерина скоро поняла, сколь все бедственно обстоит в ее государстве, а народ живет хуже, чем она думала. Ей многое открылось из того, знать о чем она ранее не была допущена. Скажем, то, как ее свекровь, императрица Елизавета, а позже и муж, император Петр III, несчетно присваивали казенные доходы. И то как Сенат с лукавым простодушием не ведал в точности бюджетной росписи. До восшествия на трон Екатерины в реестре доходов государства значилось шестнадцать миллионов рублей, но когда она велела генерал-прокурору при ней пересчитать их, то тех оказалось чуть ли не вдвое больше. Открылось, что все таможни России Сенат отдал на откуп высочайшим вельможам всего за два миллиона рублей, когда по независимым оценкам лишь одна петербургская тянула на все три. Ко всему при Елизавете лучшие казенные заводы, в первую очередь уральские металлургические, были безвозмездно переданы в частное владение таким столбовым царедворцам, как Петр Шувалов, Михаил Воронцов и Иван Чернышев. Мало того, этим далеко не безбедным людям Сенат еще и выдал из казны безвозвратно три миллиона рублей на обзаведение дела".
- Совсем как у нас в кризис было с раздачей безвозмездной госпомощи плачущим олигархам! - густо развеселился Пушкин.
"Ахнув от счастья, новые заводчики за месяц промотали ссуду в столице с купеческим азартом".
- Куршавель отдыхает!.. - нежно зажмурился мой кандидат в депутаты.
"А чтобы восстановить хотя бы частично свою азартную растрату, миллионщики прижали заводских мужиков - перестали платить им за работу. И на том получили бунт пятидесяти тысяч разъяренных людей, которых не сразу смогла усмирить специальная карательная команда с пушками.
Когда взошедшая на трон Екатерина потребовала от вельмож вернуть деньги, сии мужи искренне возмутились. Ведь те были давно растрачены.
А, как известно, у нас еще никто не отменял простую истину: на "нет" и спроса нет.
Тогда императрица и объявила свои знаменитые поездки, чтобы не из дворцовой дали, яснее увидеть проблемы так дурно до сих пор управляемого народа. Только так могла она понять, как восстановить попранную предшественниками честь державы.
Ее государственная душа желала справедливости, славы и богатства стране и народу, куда ее привел Бог.
Три морские шлюпки аккуратно отошли от императорской галеры. Гвардейские офицеры играючи работали веслами, точно ловко копали ими воду.
На приречном Острожном бугре пыхнул дымный залп пушки, ловко установленной только что тщательно поротыми мужиками подполковника Титова. Переливчатые фейерверочные шары блескуче нависли над рекой.
В храмах празднично зачастили колокола, но их перекрыли счастливые крики нарядной толпы. Встречать Екатерину выбежали почти все 14 635 человек, "обитающих" в городе, включая весь цвет дворянства и купечества, а также временных жителей. Многие неуемно плакали. У некоторых в руках горели церковные свечи. Эти воронежцы собирались поставить их во благо перед императрицей-матушкой, как перед иконой, но по распоряжению губернатора были прогнаны от греха подальше.
У триумфальной арки толпу как можно вежливей остановили солдаты. Далее пошел только генерал-поручик Лачинов с хлебом-солью. При том он несколько пошатывался. Только причиной была не гуляфная водка, не тяжесть высокого дородного каравая на золотом подносе, а неожиданность и величие сего исключительного момента.
Не доходя трех саженей, губернатор почтительно опустился на колено и невнятно проговорил:
- Счастливы приветствовать на Воронеже царицу земли нашей… Смею доложить, что у нас нигде нет недостатка ни в чем: народы здешние, что русские, что черкасы, мордва, мещера и татары, - все поют вашему величеству благодарственные молебны!
Екатерина аккуратно вздохнула:
- Я весьма люблю правду… И вы можете ее говорить, не боясь ничего, и спорить против меня без всякого опасения. А потому не жду от вас ласкательства, но единственно чистосердечного обхождения и твердости в словах.
Тут императрица оборотилась к свите своих министров и генералов и засмеялась.
- А не здесь ли год назад так счастливо воскрес мой бывший муж? Что скажете, господа?
- Точно так, царица-матушка! - громыхнул Потемкин. - Как раз после твоего июльского Манифеста о пороках самовластия здешний солдат Гаврила Кремнев назвался императором Петром Третьим и обещал воронежцам, что как примерит державную корону, так назначит самые справедливые законы и на двенадцать лет отменит налоги.
- Где же он ныне, Гришенька?
- На каторге в Нерчинске ждет казни с двумя ездившими с ним беглыми крестьянами. Их Гаврила величал своими генералами Румянцевым и Пушкиным".
- Во блин! - добротно всхохотнул Фефилов-Пушкин.
"Екатерина нахмурилась, но как-то нежно, снисходительно:
- Вели всех отпустить, как я допишу "Наказ" и объявлю для его обсуждения выборы первородных депутатов… Пусть почувствуют воры милость нового закона, по которому все будем далее просвещенно жить. Мои опыты свидетельствуют: употребление смертного наказания никогда людей не делало лучшими. Гораздо вернее предупреждать преступления.
Генерал-поручик Лачинов отчетливо перекрестился:
- Ныне мы все как один пребываем в глубочайшей смиренной верности вашему величеству! Озабочены лишь делами к поправлению города, пришедшего в упадок после прекращения петровского флотостроительства и недавнего страшного пожара. Правда, ныне у нас всего четыреста дворян против полторы тысячи курских и почти трех тысяч тамбовских. И купцов маловато… Тысячи полторы… Да и те, окромя нашего бургомистра Семена Авраамовича Савостьянова, по разным злоключениям пришли в упадок. И все же на Воронеже уже заведены смолокуренный и дегтярный промыслы. Приемщики постоянно отмечают отличную доброту наших сукон. Имеем мельниц до тысячи, богаты свечами и медом. Винный завод графа Разумовского налажен на аглицкий манир.
- Славно, кавалер… Только вы применяйте разные там европейские "махины" с осторожной умеренностью. Ибо они наряду с пользой наносят и вред государству, поскольку сокращают число людей, занятых рукоделием, чем множат бродяг.
Екатерина велела свите приблизиться и обласкала кавалера:
- Господа, согласитесь, что мы нашли славный город с чудной природой. Он может слыть столицею даже большого царства. Жаль, что не тут построен Петербург! Никто, вижу, не порывается жаловаться, значит, народ воронежский в самом деле нужду не терпит. Земля вокруг такая черная, как в других местах в садах на лучших грядах не видят. Одним словом, сии люди, как видно, Богом избалованы. А уж триумфальные ворота они поставили такие, как я еще лучше не видала! - Екатерина улыбнулась, бодро глянув в судорожное лицо Лачинова своими светло-серыми романтичными глазами. - Но как у вас в смысле благородного просвещения, Александр Петрович? Сколь развивается наклонность к театрам и чтению? Встаньте и отвечайте, друг мой.
Губернатор отчаянно промокнул губы обшлагом мундирного рукава:
- В Воронеже при архиерейском доме организовали цифирную школу для науки молодых ребяток изо всяких чинов людей! Жалованье учителям положили в день одну гривну. Однако, ваше высочество, дворяне детей в школы не привозят, видя в учении один грех… А хитрые посадские люди завалили меня челобитными о нехватке рабочих рук, чем в итоге вынудили освободить их детей от обучения цифирным наукам.
- Докладывали мне, что ты учеников рекрутировал силой, а школьных беглецов, невзирая на их малый возраст, велел держать в остроге и за караулом.
- Добра их ради и воспитания нравов… - побледнел Лачинов. - Вон наш слободской однодворец Ефим Иванович Фефилов по своей воле тщательно отучился в цифирной школе, потом ездил с разумением слушать лекции в Московском университете, через что стал заметно преуспевать в делах. Урожаи у него наивысшие. Своя собственная извозчичья биржа на Большой Дворянской. Многие воронежцы требуют именно его лихачей через их культуру обхождения с ездоками… У Ефима, как не у всякого помещика, одиннадцать душ крепостных, и всякая их семья в добром достатке. Только последнее время, по донесению полицмейстера, что-то наш Фефилов крепко прилепился к стихосложению… Не начудил бы чего…"
- Как про себя читаю… - смущенно улыбнулся Анатолий Иванович. - Поэтическими коликами, правда, никогда не страдал, но картины в свое время неплохие рисовал. Маслом. Подарю тебе как-нибудь одну. Они у меня на даче, на мансарде развешаны. Для шарма!
"Екатерина склонила голову:
- Занятно… Я в своих путешествиях с таким еще не сталкивалась. Разве что до глубины души взволновал меня молодой живописец Владимир Боровиковский, из Кременчуга… Призываю тебя, кавалер, не сомневаясь, оных людей примечать достойно, любя со всего сердца. Так что управляй кротко и снисходительно. Ведь мы сотворены для блага нашего народа. Не так ли? А теперь зови ко мне вашего пиита! Ежели твой Ефим мне приглянется, ей-богу, Вольтеру и барону Гримму про него лестно отпишу.
Полицмейстер Иван Судаков стоял достаточно далеко от императрицы, как бы растворившись в городской толпе, но по долгу службы все слышал, вернее, обо всем говорившемся особым образом по губам бдительно читал. Поэтому ждать распоряжения от губернатора об однодворце Фефилове не стал; Ради быстроты исполнения он тотчас велел своим людям резво скакать за Ефимом в Троицкую слободу, а если того дома не окажется, лететь в губернскую канцелярию, к стряпчему Герасиму Грязнову, который их пиита первый друг и может точно указать, где того сыскать на данный момент. При том он сообразительно указал гонцам, чтобы садились не абы на какую лошадь из укрытых на всякий случай за прибрежными осокорями, а брали именно кабардинцев. Они хотя и неказисты с виду, но по воронежским холмам идут азартней любых других, а загнать их почти невозможно - они по сто пятьдесят и двести верст в день без остановки славно отмахивают.
Не успела Екатерина отведать воронежский душистый каравай и красный бархатный мед, как уже комендант города и полицейские чины лично привели однодворца Фефилова, крепко держа его под руки, точно базарного вора.
Перед императрицей они сноровисто повалили Ефима на колени. Тот побледнел, но страха в его глазах не было нисколько.
- Поднимите моего гостя и отойдите прочь, холопы… - тихо, с чувством неловкости проговорила Екатерина.
Фефилова подкинули на ноги. Он машинально повел плечами, и все четверо доставивших его чинов попадали навзничь. Императрица засмеялась, совсем по-девичьи присев.
- Здравствуй, Ефим. Надеюсь, я своим бабьим любопытством не оторвала тебя от серьезных занятий?
Фефилов покраснел и, не найдя сил ответить, принялся отряхивать свои праздничные черные в мелкий горошек портки, заправленные в легкие хромовые сапожки. При этом раздался мелодичный перезвон. Дело в том, что по просьбе Ефима знакомый мастер из Бутурлиновки исполнил ему сапоги с колокольчиками - медными оболочками, начиненными дробью, которые вшивали в каблуки. При ходьбе или танце они щегольски звучали, точно шпоры. Ко всему сапожки были оборудованы подковками из такого особого металла, что если ими зацепить, скажем, булыжник мостовой, то они пускали из-под ног сноп пышных белых искр".
- Точно такие мы себе в армии поставили на "кирзу" перед дембелем! - восхитился Анатолий Иванович.
"Екатерина еще раз попыталась разговорить Фефилова:
- Слышала, ты не только грамотный и рачительный хозяин, но еще стихи сочиняешь?
- Безделица… Токмо стыдно за то… - отозвался он глухо, покаянно.
- И как давно ты взял в руки перо?
Ефим отчаянно вздохнул:
- Года как четыре…
- И что же подвигло тебя к сочинительству? Не чтение ли Вольтера или Петрарки?
- Простите меня, ваше величество… Недостоин я, раб, не то чтобы говорить с вами, а и стоять близко…
- Я требую честного ответа! - забавно поморщилась Екатерина. - Мне будет крайне интересно услышать правду. Не постыжусь признаться: твоя императрица больна драмоманией. Пишу пословицы, водевили, комедии, оперы и исторические представления из жизни Рюрика и Олега. В тщетное подражание Шекспиру. А вот со стихами сладить не могу.
Фефилов с трудом поднял голову:
- Вашего величества июльский Манифест увлек меня к перу и бумаге…
- И что же ты в этом документе для себя поэтического нашел?
- Я обрел через него великое душевное волнение. Особливо когда дочитал до того места, где вы обещали изменить прежний образ правления в стране и справедливыми законами вывести народ из уныния и оцепенения. А ваши слова "Я хочу сделать людей счастливыми" мне хотелось прокричать на весь Воронеж…
- Сей ответ большой похвалы достоин. Таким лестным отзывом, молодец, ты туманишь ясность моего ума и соблазняешь мое холодное сердце… - величественно вздохнула Екатерина. - Будь любезен, прочти мне на выбор из твоих опусов!
Фефилов ссутулился:
- Стыдно…
- Не ломайся, не красна девица.
Он перекрестился и сделал шаг вперед. Начал тихо, но скоро заговорил в голос:
Мать Россея, мать Россея…
Мать россейская земля.
Про тебя, мати Россея,
Далеко слава прошла.
Мать россейская земля
Много крови пролила.
Святорусская земля
Много горя приняла,
Прошла слава про тебя!
Екатерина медленно, некрупными шагами подвинулась к Ефиму:
- Спасибо, миленький. Тронута. Хотя я более тянусь к стилю и манере французской литературы с ее изящным и остроумным балагурством… Да чего другого можно от меня, глупой, ждать? Не следуй мне. А вот одно скажу тебе при всех: очень бы желала видеть тебя в первородных депутатах, коих выборы в следующем году объявлю по всей России. Верю, что сии сыны Отечества в будущие роды оставят о себе незабвенную память новыми законами жизни державы. А теперь прощай, служитель муз. Прощай и ты, милый Воронеж!
Губернатор как прорыдал:
- Государыня!!! А парад, праздничный обед, маскарад?!! Смилуйся!! Не покидай!.. Осиротеем!!!
Императрица эффектно обернулась и подала ему знак приблизиться.
Лачинов бросился с такой резвостью, что кони стоявшей неподалеку ослепительно-белой итальянской кареты с хрустальными оконцами, которая была приготовлена купцом-суконщиком Савостьяновым для въезда Екатерины в Воронеж, дернулись и нервно заржали.
- Сегодня же вручишь из казны пятьсот рублей гонорара Фефилову за стихотворное сочинение. Как только вернусь в столицу, тотчас велю возместить тебе сии поэтические расходы… - сухо объявила губернатору императрица.
Лачинов робко пожался:
- По причине временного оскудения доходов дозволь сделать это немного погодя?.. Скажем, в следующем году… Липецкие железные заводы меня подвели. Никак не расплатятся за древесный уголь. К тому же с этой осени мы собираемся завести в городе прибыльное сахарное производство…
- Немедля исполни, - твердо постановила Екатерина.
- Разве что из резерва медными пятаками, царица-матушка?.. Но это полную телегу придется ими нагрузить! Потом же при пересчете десяти тысяч пятаков никак не обойтись без ошибок…
- Мою корону оскорбишь этим, дурак… А засим поклон твоей милой Прасковье Васильевне.
Императрица дала гвардейцам знак готовить возвращение на галеру.
Через полтора года, с середины декабря 1766-го, по всем церквам три воскресенья подряд читали Манифест об избрании всенародных депутатов из лучших сынов Отечества, чтобы от них выслушать нужды и чувствительные недостатки каждого места державы. Потом им следовало приступить к усердной работе в комиссии для составления свода новых законов России.
В комиссию должны были войти представители Сената, Синода, коллегий и канцелярий, а также от каждого уезда и города, разных служб служилых людей, черносошных и ясачных крестьян, не кочующих народов, казацких войск и войска Запорожского, потом же однодворцев, коих только в Воронежской провинции числилось на то время ни мало ни много 85 444 человека. Лишь крепостные крестьяне отсутствовали в этом реестре; было решено, что их интересы представят помещики.
Звание первородных депутатов объявлялось привилегированным, предельно высшим. К каждому из них, будь то самый что ни на есть простой мужик, окружающие (хоть трижды графья) должны будут обращаться не иначе как "господин депутат". А чтобы члена комиссии "Нового Уложения" можно было узнать без путаницы, правительство назначило всем господам депутатам носить на золотой цепи особые, выдающиеся золотые медали, которые им потом во всю жизнь останутся. Лишь по смерти депутата эту медаль, еще называемую жетоном или знаком, следовало сдать в казну на вечное хранение.
Согласно списку регистрации, их вручили 652 штуки. Каждый знак был размером 42 миллиметра на 36 и обошелся казне в 67 рублей 89 копеек. На лицевой стороне имелось изображение вензеля императрицы Екатерины II. Оборотная содержала гравировку пирамиды, символизирующей Закон, освященный короной Всероссийской империи. Вверху медали по овалу дугой шла надпись: "Блаженство каждого и всех", - выражавшая главный смысл статей екатерининского "Наказа"; внизу, под обрезом пирамиды, в две строки стояла дата: "1766. года декаб. 14".
Особым указом императрицы депутатам-дворянам по окончании работы комиссии, но никак не прежде, дозволялось сии знаки поставить в свои гербы, дабы их потомки знать могли, какому великому делу те участниками были.
После избрания и на всю их жизнь депутаты подпадали под собственное охранение императрицей и престолом. В какое бы прегрешение они ни впали, так тотчас освобождались по выяснению личности от ареста, пыток, телесного наказания, а тем паче от заключения в острог или смертной казни. Кто же на народного избранника нападет, ограбит, прибьет или убьет, тому повелевалось учинить наказание вдвое против того, что в подобных случаях обыкновенно присуждается".
- А вот этого у нас и поныне нет… Прослабились перед матушкой-царицей! - досадливо вскрикнул Анатолий Иванович.
"Имущество депутатов подлежало конфискации только за долги. Еще оговаривалось, что судить их за преступления, караемые смертью, все же можно, но исключительно после личного разрешения императрицы, которая будет особо и насколько возможно благожелательно рассматривать каждый случай.
И такой прецедент однажды случился, когда Екатерина повелела судить неприкосновенного первородного депутата и даже отрубить ему голову. Был то Тимофей Падуров, казачий офицер, ставший волею судеб ближайшим соратником "маркиза" Пугачева.
Кроме всех этих особых привилегий, депутатам назначалось немалое годовое жалованье от казны сверх получаемого по службе или через доходные дела: дворянам по 400 рублей, горожанам по 122, всем прочим - по 37".