Первое издание "Наказа" состоялось в день открытия Уложенной комиссии. Вплоть до смерти Екатерины в 1796 году он печатался еще семь раз общим пятитысячным тиражом, не считая того немалого числа зарубежных экземпляров, которые все-таки появились при жизни императрицы, переведенные на французский, немецкий и латинский языки.
"Уже теперь, - извещал Вольтер Екатерину, - отправляются иностранные философы брать уроки в Петербург!"
Тем не менее вскоре свободное пользование "Наказом" было особым распоряжением Сената ограничено, но вовсе не из политических опасений. Особые мошенники объявились по России во множестве. "Таковые их преступления, - объявлял сенатский указ, - большею частию происходят от разглашения злонамеренных людей, рассевающих вымышленные ими слухи о перемене законов и собирающих под сим видом с крестьян поборы, обнадеживая оных исходатайствовать им разные пользы и выгоды, которые вместо того теми поборами корыстуются сами, а бедных и не знающих законов людей, отвратя их от должного помещикам повиновения, приводят в разорение и в крайнее несчастие".
Когда после процедуры принятия присяги генерал-прокурор Вяземский в аудиенц-зале представил депутатов императрице, она строго заметила:
- Вы имеете случай прославить себя и ваш век и приобрести себе почтение и благодарность будущих потомков!"
Анатолий Иванович отрадно расхохотался:
- Как понять эту славную бабенку? По-моему, она открытым текстом заявила своим депугатам: ваша задача прославить мое правление, а за то, закрыв глаза, я даю вам карт-бланш откатами и прочими изворотами обеспечить не токмо себя с лихвой, но и будущих потомков, а за то они будут вам почтенно благодарны вовек!
"31 июля депутаты, вновь сойдясь поутру в Грановитой палате, приступили по приглашению генерал-прокурора к избранию маршала комиссии. После всех перипетий им стал депутат костромских дворян генерал Александр Ильич Бибиков. На третий день он был окончательно утвержден на должности решением императрицы, и генерал-прокурор торжественно передал Бибикову свой жезл".
- Слышь, господин пенсионер, вона кто у нас первый спикер! - вновь повеселел Фефилов-Пушкин.
"Тогда же, 3 августа, начали чтение "Наказа". После первой главы, начинавшейся объявлением того, что Россия есть европейская держава, к уморассуждению народных избранников были предложены статьи о государственной вольности делать лишь то, что законы дозволяют, о веротерпимости, о вреде пыток, об ограничении конфискаций и равенстве граждан.
Депутаты жадно внимали всякому слову "Наказа". Многие не скрывали восхищения услышанным и часто останавливали процедуру энергичными овациями. Особенно в тех местах, где говорилось, что "слова сами по себе не могут составлять преступления", "в самодержавии благополучие правления состоит отчасти в кротком и снисходительном правлении" или "великое несчастие для государства, когда никто не смеет свободно высказывать свое мнение".
Приступили к новой статье.
- Гонения человеческие умы раздражает! - раздалось на весь зал с трибуны. - Лучше, чтобы государь ободрял, а законы угрожали. Вопреки ласкателям, кои ежедневно говорят государям, будто народы для них сотворены, мы думаем и за славу себе вменяем сказать, что это мы сотворены для них!
Все в зале пораженно встали. Однако аплодисментов почти не было - депутаты, не сдержав сердечного порыва, восторженно заключали друг друга в объятия".
- Нашего Брежнева с вами не было! А то бы вы еще и целоваться бросились взасос… - поморщился Анатолий Иванович. - Политическая голубизна, одним словом, имеет исторические корни!
"Императрица пристально наблюдала за тем, что происходило в Грановитой палате. Для того ее устроили на антресолях, скрытых от постороннего глаза, откуда в прошлые века царицы и царевны с горячим волнением глядели за церемониями приема иноземных послов. Это был тогда своего рода домашний театр.
Отсюда Екатерина взволнованно посылала записку за запиской маршалу Бибикову, участливо указывая, как далее вести дело.
Наконец чтение дошло до сердечно любимых ею слов из "Наказа": "Боже, сохрани, чтоб после окончания сего законодательства был какой народ больше справедлив и, следовательно, больше процветающий на земле. Намерение законов наших было бы не исполнено: несчастие, до которого я дожить не желаю!"
Тотчас на рядах вспышками послышались рыдания. Через минуту безудержно плакал весь зал. Но, истратив слезы, депутаты принялись задиристо спорить, что и кто мешает процветанию народа, а затем и вовсе толкаться, совершая при этом друг в друга сочные плевки.
Слушание пришлось прервать. Был на час ранее объявлен обед.
На сытый желудок маршал Бибиков зачитал особое распоряжение: отныне господ депутатов рассаживать на таком расстоянии, чтобы ни один не мог до другого доплюнуть. Слава богу, просторность зала исполнить такую меру вполне позволяла.
В пятом заседании, 9 августа, депутаты, только что получившие отличительные золотые медали, принялись горячо шушукаться между собой: "Что сделать в ответ для государыни, благодеющей своим подданным и служащей примером всем монархам? Чем изъявить, сколь много ей обязаны все счастливые народы, ею управляемые?" На то нашлись многие усердные соображения. Однако общим пожеланием стала радостно потрясшая всех пылкая догадка депутата ярославского дворянства князя Михаила Михайловича Щербатова, патриота с твердыми убеждениями и автора известной записки "О повреждении нравов в России". Он рассудительно вынес вердикт: Екатерине должно преподнести титул Премудрой и Великой Матери Отечества".
- Сталин как отец народов и лучший друг физкультурников, пожарников, железнодорожников и так далее - отдыхает!.. - с ядовитым восхищением проговорил Анатолий Иванович. - Круто, ребята… Вот тут мне читать почти интересно… Повесили они лапшу на уши Катьке или нет?
"Депутаты при общем согласии решили дождаться воскресенья 12 августа и после обедни на обязательном протокольном приеме во дворце восхищенно объявить императрице свое намерение.
В назначенный час маршал Бибиков вышагнул чуть вперед из толпы депутатов и, опустившись на одно колено, нижайше просил слова. Через вице-канцлера князя Голицына Екатерина передала ему свое соизволение.
Бибиков говорил долго, вдохновенно, до бледности и, само собой, до непрестанных слез.
- Став делами твоими удивление света, будешь "Наказом" твоим наставление обладателей и благодетельница рода человеческого! - надрывно громко заключил он свою речь. - Потому весь человеческий род и долженствовал бы предстать здесь с нами и принести вашему императорскому величеству имя Матери народов, яко долг, тебе принадлежащий. Но как во всеобщем благополучии мы первенствуем и первые сим долгом обязуемся, то первая Россия в лице избранных депутатов, предстоя пред престолом твоим, приносяще сердца любовию, верностию и благодарностию исполнен ныя. Воззри на усердие их как на жертву, единые тебя достойную! Благоволи, великая государыня, да украшаемся мы пред светом сим нам славным титлом, что обладает нами Екатерина Великая, Премудрая Мать Отечества. Соизволи, всемилостивейшая государыня, принять титло как приношение всех верных твоих подданных и, приемля оное, возвеличь наше название. Свет нам последует и наречет тебя Матерью народов. Сей есть глас благодарственный торжествующей России. Боже сотвори, да будет сей глас - глас вселенной!
Вице-канцлер коротко посовещался с Екатериной и ответил депутатам, взяв тон вежливой строгости:
- Ее величество с удовольствием принимает изображенную вами чувствительность, тем более что оная благодарность ясно предвещает ту горячность, которую вы самим делом намерены показать свету исполнением предписанных в "Наказе" правил.
Екатерина дала знак Бибикову и всем другим депутатам смело подойти ближе:
- Я вам велела сделать Российской империи законы, а вы, милые, делаете апологии моим качествам… - с досадующей улыбкой мягко, вполголоса проговорила она. - Относительно званий, кои вы желаете, чтоб я от вас приняла, на сие ответствую: на великая - о моих делах оставляю времени и потомкам беспристрастно судить; премудрая - никак себя таковою назвать не могу, ибо един Бог премудр; насчет матери отечества - любить Богом врученных мне подданных я за долг звания моего почитаю, быть любимою от них есть мое желание.
Лишь с восьмого заседания комиссия взялась за чтение депутатских наказов, коих общим числом было 1441. Наперво приступили к сельским. Да только всего и одолели что двенадцать из них в пятнадцати заседаниях. Истратив регламент, комиссия покинула эту больную тему, ускоренно начав обсуждение законов о правах дворянства. В Грановитой палате раздался жаркий публицистический голос князя Михаила Щербатова против закона Петра Великого, по которому некто, дослужившись до известных чинов, тем самым уже становится дворянином.
- Через то, - шумно поддержал его депутат ржево-володимирского дворянства Игнатьев, - многие из подьяческих, посадских и прочих подобного рода людей, вышедшие в штатские и обер-офицерские чины и находящиеся в разных статских должностях, покупают большие деревни, размножают фабрики и заводы, чем делают подрыв природному дворянству в покупке деревень. Когда дворянин, занимающийся хлебопашеством и трудом своим приобретя деньги, пожелает купить по соседству деревни по цене умеренной, то некоторые не из дворян, имея большие суммы, возвышают на них цену втрое и более и деревни эти оставляют за собою. Таким образом, дворянин, лишаясь средств увеличить свое имение, впадает в недостаток, и деревни его, которыми он прежде владел, приходят в упадок. Потом же многие, находясь в военной службе, в гвардии, во флоте, в артиллерии и в полевых полках, давали о себе сведения, что они происходят из дворян, и показывали за собою деревни, которых никогда не имели, ибо знали, что в военной службе верных справок о том не делалось. По таким-то их несправедливым показаниям они производились в чины. Иные люди, дабы дослужиться до офицерского чина и чрез то приобрести звание дворянина, зная, что это зависит от власти каждого командира, рьяно льстили его страстям и употребляли другие низкие способы для снискания его благоволения, что, конечно, служило ко вреду нравов их самих и их начальников. А достигши до офицерского чина и видя себя дворянином, эти люди уже теряли побуждение к достижению высших чинов, но только желали приобрести себе имение, приискивая все пути, не отвергая ни единого, оттого порождали мздоимство, похищения и всякое подобное им зло. Находящиеся в статской службе поступали подобным же образом. Сверх того, многие присоединяли себя к другим дворянским фамилиям, доставляя о себе по проискам из Разрядного приказа справки, по которым можно было бы прибрать одну фамилию к другой; потом, отыскав кого-либо из той дворянской фамилии самого последнего человека, мота и нехранителя чести своего звания, уговаривали его ту справку подписать с засвидетельствованием, что те, отыскивающие дворянство, действительно происходят из дворян и состоят с ними в близком родстве, хотя настоящая фамилия их и не знает и никогда причесть в свой род не может.
На несколько дней затеялась война мнений, чтобы запретить пользоваться правом дворянства и покупать деревни тем лицам, которые достигнут благородного положения службою штаб- и обер-офицерских чинов, а также обманом. Кроме того, дворянство пожелало для себя исключительные права на крестьянина, а купцы в ответ сердито прокричали за свои исключительные права производить торговлю. Ибо вместо ожидаемого поправления ими с крайним прискорбием усматривается из поданных в комиссию многими господами депутатами мнений, что русскому купечеству готовится большое отягощение, как будто оно вовсе не нужно для государства. Вместо того чтобы в силу указов императора Петра Великого утвердить за купечеством их права и вольности, а другим всякого звания людям строжайше запретить вести торговлю, дабы натуральное купечество могло достичь большого благосостояния, помянутые господа депутаты, напротив, предлагают ко вреду купечества, чтобы как благородному дворянству, так и крестьянам предоставлено было пользоваться купеческим правом наряду с купцами. Эти господа депутаты домогаются запретить купцам иметь всякие фабрики и минеральные заводы. В основание такого распоряжения они ставят, что будто содержание купцами фабрик и заводов не приносит пользы обществу и что гораздо полезнее будет, ежели владение оными предоставлено будет отставным и живущим в деревнях дворянам. К этому они еще предлагают, чтобы крестьяне, привозящие в города свои произведения, имели право продавать их в розницу. Итак, если все это утвердится комиссией, то купечество неминуемо придет в разорение, а с этим и торговлю постигнет совершенный упадок. Так что следует дворянству не дозволять торговать и ни у кого, ни под каким видом не покупать купеческое право, ибо дворянство имеет свое собственное право, заключающее в себе большие преимущества - носить драгоценное дворянское имя. Поэтому входить в такие коммерческие занятия, как, например, фабричные, заводские и разные торговые промыслы, дворянам по их высокому званию несвойственно. Им следует предоставить продажу только того, что производится в их вотчинах, не дозволяя ничего скупать у других. Благородному русскому дворянину надлежит иметь старание о приведении в лучшее состояние земледелия своих крестьян и смотреть, чтобы последние обрабатывали землю с прилежанием и усердием.
Екатерину все больней раздражали эти сословные драчки, но более всего турецко-татарский и вредный для экономики взгляд депутатов на крепостных как на рабов, на добычу. И тогда императрица попыталась вернуть внимание комиссии к сути ее "Наказа" и понять, что крепостные - это ревизские души, то есть те же государственные лица, лишь неполноправные.
В самый яростный момент прений представитель Козловского дворянства Григорий Степанович Коробьин по переданной ему секретной просьбе вице-канцлера Голицына рискнул потревожить неприкосновенное мнение в общем умоначертании. Он стороной, аккуратно подступил к нему. То есть не в лоб взялся судить об уничтожении крепостного права, а со ссылкой на "Наказ" императрицы в той его части, где тот касался вопросов признания за рабами права собственности и законной регуляции помещичьих поборов.
- Крестьяне есть основа благополучия державы, и с их разорением разоряется и все прочее в государстве, - взволнованно проговорил Григорий Степанович. - А потому их надо беречь, держась такого доброго установления, которое бы воспрещало богатым удручать меньшее их стяжение имеющих.
Всего три депутатских голоса от дворян поддержали козловчанина. Остальные не только не тронулись робкими доводами Коробьина, но даже возмутились: что же дворянин будет тогда, когда мужики и земля станут не его? А ему что останется? Ибо свобода крестьянская не токмо обществу вредна, но и пагубна, а почему пагубна, того и толковать не надлежит вовсе.
В унисон с этими голосами купцы немедленно с азартом выступили за высочайшее дарование, чтобы их работники на фабриках и в торговле непременно были крепостными и через то не смели, стервецы, к другим хозяевам уходить или повышения зарплаты требовать. Подхватились и казаки, в свою очередь громко выговаривая себе в подначалие крепостные души. К ним, недолго думая, присоединилось духовенство, приказнослужащие люди и даже черносошные крестьяне.
Против них всех поднялись благородные дворянские депутаты, твердо настаивая на исключительности своих Богом освященных прав. Спорщики закипели, повскакивали с мест, толкаясь и вновь брызжа слюной до изнеможения.
Екатерина в своем укрытии на антресолях Грановитой палаты закрыла уши и зажмурилась. Она так желала, чтобы депутаты пользовались лучшими мыслями ее "Наказа", безмятежно утверждались перед всем миром в приличных и умиротворенных спорах. Ей хотелось испробовать, на что в "Наказе" будет добрый отклик, а чего еще нельзя начинать, не ко времени. То есть надеялась испытать почву, прежде чем сеять в нее. Она же услышала одни бесплодные разногласия.
Тут и пришла ей впервые мысль покончить деятельность комиссии. Вон уже британский посол, как известили Екатерину, настрочил в Лондон: "Все это учреждение комиссии представляется мне чем-то вроде подмостков, которые, без сомнения, будут разобраны, как ненужные леса, тотчас по окончании императрицей всего великого здания". Французский посол, ничтоже сумняшеся, брезгливо назвал комиссию "комедией". Но дальше всех зашел свой же человек Андрей Тимофеевич Болотов, писатель и естествоиспытатель. Он наотмашь вынес Уложенной комиссии самый строжайший вердикт: "Я… предвидел, что из этого великого предприятия ничего не выйдет, что грому наделается много, людей оторвется от домов множество, денег на содержание их истратится бездна, вранья, крика и вздора будет много, а дела из всего того не выйдет никакого и все кончится ничем"".
- Не ходи-ка ты, Ванюша, в депутаты! - рыкнул Анатолий Иванович и зарядил рот кубинской смуглой сигарой. - Круто этот мужик их развел…
"Из воронежских депутатов особенной азартностью на трибуне отличился подполковник Степан Титов. Герой-артиллерист, еще не так давно штурмовавший Берлин, пятнадцать раз бегал к трибуне бурно поддержать благородного умницу князя Щербатова. Точно в пику задиристому, хваткому Титову, Семен Авраамович Савостьянов, известный на всю державу купец-фабрикант, проявил политическую аккуратность, осмысленность: взял слово лишь единожды, был краток и ни для кого не обиден. То есть, по разгоряченно брошенным словам Титова, "сказал Авраамович, ничего не сказав, а лишь отметился в своей якобы сопричастности общему делу и хитро оправдал ношение исключительной важности золотой депутатской медали". Так что когда на другой день господам депутатам по личной просьбе Екатерины предстояло отменить карательный Закон об оскорблении величества, Семен Авраамович в зале уже и вовсе не появился. Не рискнул обсуждать закон, согласно которому могли приговорить к смерти (и приговаривали!) за простую ошибку писца, ошибшегося при перенесении на бумагу длиннейшего и сложнейшего официального титула самодержца всероссийского. Или голову могли отрубить за то, что человек нечаянно уронил, запачкал или просто повернул лицом к стене портрет государя нынешнего или даже бывшего. Как бы там ни было, Авраамович вдруг срочно отбыл домой. За него перед маршалом Бибиковым накануне похлопотал воронежский губернатор Маслов - мол, без догляда Савостьянова его суконное дело на глазах приходит в упадок.