Впервые на русском языке - роман А. Дж. Кронина, блестящего рассказчика, автора ставших классическими романов "Звезды смотрят вниз", "Цитадель", "Замок Броуди", "Древо Иуды".
Десмонд Фицджеральд - баловень судьбы. Он невероятно красив, кроме того, природа наградила его божественным голосом. Его ждет блестящее будущее - по окончании семинарии он становится священником. Но, увы, у красоты есть и оборотная сторона. Десмонд нравится женщинам, и уберечься от соблазна не так-то просто…
"Мальчик-менестрель" - книга о том, как "большие надежды" юности разбиваются о реальность и как сложно на этих обломках построить новую жизнь. И еще труднее - сохранить веру в людей и в самого себя.
Содержание:
Часть первая 1
Часть вторая 9
Часть третья 20
Часть четвертая 41
Часть пятая 51
Примечания 67
А. Дж. Кронин
Мальчик-менестрель
Часть первая
I
В один ветреный мартовский день, в середине двадцатых годов, я сидел в приемной префекта по учебной работе иезуитской школы Святого Игнатия, чему был несказанно рад после семи нелегких лет, проведенных в учебных заведениях, которые находились в ведении муниципалитета города Уинтон. Сразу же после моего появления на свет отец мой, питая самые радужные надежды относительно своего будущего, а также в приливе отцовских чувств записал меня в Стоунихерст . Когда же шесть лет спустя после тяжелой и продолжительной болезни он скончался, его достойные похвалы амбиции так и не были удовлетворены: оставленных им денег едва хватило, чтобы рассчитаться с докторами и оплатить похороны.
И все же Святой Игнатий был неплохой заменой заведению в Ланкашире, выбранному для меня моим родителем. Школа с примыкающей к ней церковью располагалась на холме недалеко от центра города и предназначена была для взращивания отпрысков католической буржуазии, а кроме того, благодаря умеренным ценам - и сыновей рабочих; преподавали в школе священники-иезуиты, воспитанные, как правило, по строгим церковным канонам и отличающиеся свойственной этому ордену надменностью, что пугало меня до крайности, а потому, когда за моей спиной открылась дверь, я вскочил на ноги как ошпаренный.
Но в комнату непринужденно вошел какой-то незнакомый мальчик, явно чувствующий себя здесь как дома. Я снова сел на место, а он с легкой полуулыбкой расположился рядом. Одет он был несравненно лучше меня: в прекрасно скроенный костюм из темной фланели, белоснежную рубашку с галстуком в черно-зеленую полоску - явно цветами частной школы. Из нагрудного кармана пиджака высовывался льняной носовой платок, а в петлице вызывающе красовался маленький василек. Более того, мальчик - с его благородной бледностью, мягкими белокурыми волосами и голубыми глазами - был настолько хорош собой, что я еще больше застеснялся не только своих огненно-рыжих волос, веснушек и длинного носа, но и убогой одежды: старых фланелевых штанов, синей шерстяной кофты, связанной матерью, трещины на облезлом носке правого ботинка, которая возникла в результате неудачного удара по вылетевшему со школьного двора мячу. В результате я сразу же возненавидел мальчишку и решил при первой же возможности как следует ему накостылять.
Неожиданно, к моему величайшему удивлению, мальчик нарушил торжественную тишину уставленной фолиантами комнаты.
- Надо же, как скучно. Похоже, пунктуальность не входит в число достоинств иезуитов, - сказал он и вдруг пропел: - "В церкви тихой и пустой оказались мы с тобой…" - а потом продолжил уже нормальным тоном: - Спорим, Бошамп сейчас завтракает в буфетной. Наверно, он жуткий обжора. Хотя ужасно образованный. Выпускник Итона. Новообращенный, естественно. - Мальчик снова затянул свою песню, теперь уже громче: - "В церкви тихой и пустой оказались мы с тобой…"
В этот момент дверь распахнулась, и моим глазам предстала массивная величественная фигура в сутане, впрочем, не способной скрыть хорошо заметную дородность ее обладателя. В правой руке человек нес тарелку с большим двойным сэндвичем с сыром. Вошедший водрузил тарелку на письменный стол, предварительно аккуратно застелив его салфеткой, которую достал из верхнего ящика. Затем тяжело уселся за стол и произнес то ли в виде извинения, то ли просто в воздух буквально следующее:
- Edere oportet ut vivas.
- Non vivere ut edas , - вполголоса отозвался сидевший возле меня маленький сноб.
- Хорошо, - кивнул прелат, который, вне всякого сомнения, был не кем иным, как отцом Бошампом. - И хотя ты и цитируешь Цицерона, о чем тебя, впрочем, не просили… - Здесь святой отец остановился, перевел взгляд с мальчика на меня и только потом продолжил: - Но когда я подходил к храму науки, то услышал весьма нестройный напев…
- Есть у меня дурацкая привычка, - честно признался мой сосед. - Когда я нервничаю или жду того, кто опаздывает, непроизвольно начинаю петь…
- Да уж! - мрачно заметил Бошамп. - Тогда встань и пой. Но только очень тебя прошу, ничего вульгарного.
Я с трудом подавил злорадный смешок. Сейчас этот маленький задавака выставит себя круглым дураком. Он медленно поднялся со стула. Пауза явно затянулась. Затем, устремив взгляд куда-то вдаль, мимо отца Бошампа, мальчик запел.
Он исполнял "Panus Angelicus" - один из наиболее сложных церковных гимнов на латыни. И когда сладостные и трогательные слова гимна, наполнив комнату, начали постепенно подниматься к небесам, глупая ухмылка исчезла с моего лица. Никогда прежде я не слышал столь чудесного и искреннего исполнения и такого голоса - чистого и чарующего. Я был совершенно покорен и полностью отдался во власть музыки. Когда стихли последние звуки, в комнате воцарилась гробовая тишина.
Я был ошеломлен и долго не мог прийти в себя от потрясения. И хотя в те времена мои музыкальные познания были крайне ограничены, я не мог не понять, что этот расфранченный вундеркинд действительно обладает редким - прекрасным и пленительным - голосом. Бошамп был тоже потрясен.
- А… Хмм… - только и смог выдавить он. - А… Хммм… Нам непременно следует поговорить о тебе с нашим хормейстером, добрейшим отцом Робертсом. - И после непродолжительной паузы добавил: - Ты, должно быть, юный Фицджеральд.
- Да, я Десмонд Фицджеральд.
- Ну что ж, очень хорошо, - неожиданно мягко произнес отец Бошамп. - Я много лет переписывался с твоим отцом. На редкость эрудированный человек. Выдающийся ученый. Именно его стараниями я получил "Апокалипсис" из библиотеки Колледжа Троицы, очень ценное и редкое издание, выпущенное Роксбургским клубом . - И, помолчав, продолжил: - Но из его письма, полученного мною за несколько месяцев до его смерти, я понял, что ты собираешься в Даунсайд .
- Материнские чувства не позволили моей матушке отпустить меня далеко от дома, сэр. А потому она решила возложить на вас бремя ответственности за меня. Полагаю, к величайшему облегчению бенедиктинцев.
- Значит, теперь ты живешь в Уинтоне?
- Моя мать - шотландка. И овдовев, решила вернуться на родину. Она сняла дом в Овертаун-Кресчент.
- Прелестно. Чудный вид на парк. Надо будет обязательно ее навестить… Возможно, она угостит меня чаем. - Лицо Бошампа приняло мечтательное выражение, и он облизал губы. - Как настоящая жительница Шотландии, она, должно быть, умеет печь эти восхитительные глазированные французские пирожные, которыми так славится наш город. Безусловно, пережиток Старого союза .
- Сэр, я обязательно позабочусь о том, чтобы к вашему визиту в доме был приличный запас, - серьезным тоном ответил Десмонд.
- Очень хорошо. Очень. А… Хммм… - Тут Бошамп повернулся ко мне и стал внимательно меня изучать, сосредоточенно нахмурив кустистые брови. - Ну, а ты кто такой?
Уязвленный до глубины души столь задушевным обменом любезностями, невольным свидетелем которого стал, я почувствовал себя здесь еще более чужим, а потому невнятно пробормотал сквозь зубы:
- А я просто Шеннон.
Похоже, ему понравились мои слова. На его лице появилась благостная улыбка.
- Ах да! Тебя приняли учиться как кельвинского стипендиата. - Бошамп наклонился и заглянул в лежащую на столе папку. - Несмотря на свой рост, ты похож на "скромный маленький цветок", но, может быть, я сумею повысить твою самооценку, если сообщу, что твоя экзаменационная работа признана исключительной? Именно такую характеристику дал отец Джагер, который ее проверял. Ну что, ты доволен?
- Моя мать будет довольна, когда я ей об этом сообщу.
- Хорошо сказано! Теперь ты больше не "просто Шеннон", а великолепный Шеннон. - Бошамп внимательно оглядел меня сверху вниз, явно не обойдя вниманием и злополучную трещину на ботинке. - А теперь, если тебе удобно, можешь зайти к казначею и договориться о перечислении первого взноса из суммы твоей стипендии. Канцелярия открыта с двух до пяти.
К этому времени аромат свежего хлеба уже успел проникнуть за пределы салфетки, на которой лежали сэндвичи, и распространился по комнате. От аппетитных запахов у меня даже слюнки потекли, и я понял, что добрейшему префекту не терпится наконец разделаться со своим бутербродом. Бошамп торопливо проинформировал нас, что мы зачислены в старший четвертый класс, объяснил, где находится классная комната, и с облегчением отпустил.
Однако когда мы проходили мимо письменного стола, префект протянул свою здоровенную лапищу и, ни слова не говоря, вытащил цветок из петлицы Фицджеральда.
- С твоего позволения, во время занятий - никаких флористических украшений.
Десмонд вспыхнул, но возражать не стал, а лишь молча кивнул. Уже в коридоре мой новый товарищ сказал с улыбкой:
- В этом весь Бошамп. Золотая голова! Ненасытное брюхо! Спорим, он пустит мой василек на салат?! А я еще и пел ему, как последний идиот. Теперь меня непременно засунут в очередной хор. Хотя я и так целых три года играл роль чертовой примадонны в подготовительной школе!
- Наверно, у тебя скоро начнет ломаться голос? - попытался утешить я нового знакомца.
- Уже сломался. Причем очень рано. Теперь я обречен быть Доном Оттавио, Каварадосси, проклятым Пинкертоном! - Тут Десмонд взял меня за руку и тихо добавил: - Надеюсь, я тебе понравлюсь, так как нам все равно придется быть вместе. Думаю, ты мне тоже понравишься. Твое "просто" прозвучало довольно мило. Ты играешь в шахматы?
- Я играю в футбол, - ответил я. - А ты?
- Ни разу в жизни не гонял мяч. Но обязательно приду поболеть за тебя. А теперь почему бы нам, прежде чем приступить к трудам праведным, не пропустить по стаканчику имбирного лимонада? Я видел неподалеку неплохую кондитерскую.
- Я на мели, - холодно произнес я.
- Ты что?! Это же я тебя пригласил. Пошли!
И он повел меня через улицу к заведению, которое оказалось кондитерской при школе. Внутри было удивительно уютно. Мы сели за столик.
- Два имбирных "швепса", пожалуйста. И похолоднее. С кусочком лимона, если, конечно, у вас имеется такая вещь, как лимон.
Женщина, стоящая за прилавком, как-то странно посмотрела на Десмонда, но уже через несколько секунд перед нами стояли два стакана с пенным напитком, и в каждом плавало по кружочку лимона.
- Благодарю вас, мэм. Могу я с вами рассчитаться?
Боже, как давно я не пил имбирного лимонада!
Я сделал большой глоток приятно холодящей жидкости.
- Правда, хорошо? - улыбнулся Десмонд. - Лимон здорово улучшает вкус. А теперь расскажи о себе. Оставим в стороне забивание голов. Чем ты вообще хочешь заняться?
Я рассказал ему, что мечтаю получить университетскую стипендию и, если повезет, заняться медициной, а потом в свою очередь задал ему тот же вопрос.
- Я хочу стать священником, - ответил моментально посерьезневший Десмонд. - И мама будет довольна. Она у меня очень славная и очень набожная. Так что к тому времени, как ты обоснуешься на Харли-стрит, я уже буду кардиналом в Риме. Думаю, мне пойдет красная шапочка.
И мы оба покатились от хохота. Устоять против обаяния Десмонда было невозможно. А ведь еще каких-то полчаса назад у меня руки чесались задать ему хорошую трепку! Но теперь он меня покорил. И стал мне даже нравиться.
- Ну что, еще по кружечке? - осушив стакан, спросил Десмонд.
Я почувствовал, как кровь прилила к щекам. Но взял себя в руки и твердо сказал:
- Извини, Фицджеральд. Но я не могу ответить тебе тем же. А поскольку быть прихлебателем вовсе не входит в мои планы, я должен сообщить, что мы - я и моя мама - находимся сейчас в крайне стесненных обстоятельствах.
Десмонд что-то сочувственно пробормотал. Я видел, что ему ужасно хочется задать мне вопрос, но дальнейшее просвещение нового друга вовсе не входило в мои планы. А он, естественно, был слишком хорошо воспитан, чтобы давить на меня.
- Все самые почитаемые святые были бедны и предпочитали нищету богатству.
- Их дело, - парировал я.
- В любом случае, - улыбнулся Десмонд, - Господь свидетель… я не хочу, чтобы это помешало нашей дружбе. - А пять минут спустя, когда мы вышли из кондитерской, он взял меня за руку и сказал: - Возможно, еще не время, но ты не возражаешь, если мы будем обращаться друг к другу по имени? Я терпеть не могу, когда меня называют Фицджеральд. Все Фицы, как известно, являются потомками незаконнорожденных отпрысков Карла Второго. Он швырнул им приставку "Фиц" вместе с baton sinister. Даже думать об этом противно. Нет, я предпочитаю, чтобы ты звал меня Десмонд, но никогда, заруби себе на носу, никогда не называй меня Дес. А как мне тебя называть?
- Ну, у меня совершенно ужасное имя. Меня назвали Александром в качестве искупительной жертвы, принесенной моему дедушке, причем абсолютно напрасно. А второе имя я получил в честь святого Иосифа. Но друзья обычно зовут меня просто Алек.
Мы вошли в классную комнату. Увидев, что наши парты рядом, Десмонд бросил на меня довольный взгляд.
II
Отец Десмонда был книготорговцем. Но ни один современный роман не мог попасть в пределы обшитой ромбовидными панелями маленькой пыльной лавки, приткнувшейся в уголке дублинской гавани и широко известной в Англии и за ее пределами как хранилище редких фолиантов, художественных альбомов, исторических буклетов, трудов ученых мужей и тому подобных вещей, за которыми охотятся просвещенные коллекционеры, желающие приобрести что-нибудь особенное, но по цене гораздо ниже той, что бесстыдно запрашивают в Лондоне или в Нью-Йорке.
И хотя Фицджеральд и не нажил особого богатства - о чем охотно сообщал своим клиентам при заключении сделки, - он достаточно прочно стоял на ногах и, будучи на двенадцать лет старше жены, весьма предусмотрительно сохранил и удвоил ее состояние путем денежных вложений на ее имя, что после его кончины - события, не заставившего себя долго ждать, - обеспечило ей приличный годовой доход.
Его жена Элизабет была родом из Шотландии, а именно из Ланакшира, и потому на берегах полноводной Лиффи чувствовала себя не совсем уютно. И вот, выждав положенное приличиями время, что позволило ей продать дом и получить вполне разумную сумму за материальные и нематериальные активы фирмы, она переехала в Уинтон, где с оборотистостью репатриантки очень скоро нашла прелестный дом на холме, о котором упомянул Десмонд в разговоре с отцом Бошампом, когда тот напросился на чай. При такой матери, которая души не чает в единственном сыне, Десмонд получал все, что только мог пожелать: красивую одежду, карманные деньги без ограничения, новый велосипед, чтобы ездить в школу…