Грядкин иногда удивлялся, на чем и как сошлись его родители. Мама была из деревни, жила в общежитии, красавицей не была, что и сама признавала, правда, делая это так, что за признанием читалось: "Вот хоть и не красавица я, а скольким красавицам утерла нос!". В детстве Грядкин думал, что у его отца и матери любовь, как у Принца и Золушки. Потом, повзрослев, из полуфраз и полуразговоров, из шуточек и намеков, он понял, что в случае с его родителями к этому сказочному сюжету надо еще добавить новогоднюю ночь, портвейн, и ту решимость, с которой мама сама залезла к отцу в постель. Принц-то думал, что это так, шутки, игры, приключение. Но у Золушки были иные планы: она забеременела.
– Я поступил как честный человек!.. – то и дело говорил Николаю отец. – Ты думаешь, мне с твоей матерью было легко? Но мы в ответе за тех, кого приручили.
При этом бабушка, мамина мама, была из простых, проще некуда – работала в деревенском клубе техничкой. Николаю, особенно в детстве, эта ее работа нравилась – бабушка пропускала его без билета в кино и вообще в клубе он был своим, мог смотреть фильмы из будки киномеханика и вместе с ним клеил то и дело рвущуюся пленку (Николая занимало, почему в этот момент в зале кричали киномеханику "Сапожник! Сапожник!"), но отец это "происхождение" матери то и дело поминал: "Ты вон из каких, а я не посмотрел на это, женился!". "Сам-то будто из дворян!" – отвечала на это мама. Родители отца и правда были всего лишь заводскими служащими, но отец считал, что это – белая кость, техническая интеллигенция. "На нас держится страна, на инженерах, на лучших мозгах страны!" – то и дело говорил Грядкин-старший.
Грядкины жили в одном из больших сибирских городов, в том, который считал себя третьей столицей государства. Жили как все: большой радостью была покупка стенки, большой мечтой – подписные издания. Правда, красные тома Дюма им так и не достались, зато подписались на Салтыкова-Щедрина, и одиннадцать его коричневых томов, почти нечитанных, стояли ровным рядом. Когда по случаю купили ковер, Нина на радостях обзванивала соседок. В рестораны ходили редко и совершенно не умели оставлять официантам на чай – им казалось, что официант от чаевых должен обидеться и вызвать милицию как при получении взятки.
Как все в их кругу, они много спорили на кухне. Сначала им не нравились коммунисты, с 1991 года – демократы. Николай рос под шум этих разговоров, под слова "перестройка", "ускорение", "гласность", под шелест газет, которые тогда читали, будто проглатывали.
Детство Грядкина пришлось на разгар советского кризиса, так что про хорошую жизнь он узнавал лишь из ностальгических рассказов взрослых. Сам же помнил лишь конфеты по прозвищу "Дунькина радость" – карамель нельзя было раскусить, проще было бросить в горячий чай и размешать – получался чай с молоком или что-то вроде этого. Ну да, пряники в магазине стоили гроши, но почему они всегда были каменные? К хорошей жизни не привык, но очень о ней мечтал. Из отцовского воспитания запали слова "мужик должен" и "заработать".
В 14 лет Николай решил заработать отцу на подарок деньги. Было лето, на каждом перекрестке стояли пацаны с ведрами и тряпками и мыли желающим машины. Николай присоединился к одной из таких компаний и неделю драил крылья, багажники, колеса. Будучи научен тому, что лучший подарок – книга, он именно книгу и купил: какой-то новоизданный том Хемингуэя, фамилия которого то и дело доносилась из кухни. Этим Хэмингуэем Николай и получил от отца по башке – отец откуда-то прознал, как заработал Николай деньги на подарок.
– Головой надо работать, головой! – сказал ему тогда отец. – Руками дураки работают, а ты белая кость! Ты еще как бабка твоя начни полы мыть!
Николай хоть и был с отцом совершенно не согласен, промолчал, и слезы проглотил. В следующий раз он решил и правда работать головой: с пацанами они покупали в одной из редакций газеты, а потом продавали их на улице, крича совсем как в кино: "Свежие газеты! Покупайте! Сенсации, разоблачения, кроссворд, астропрогноз!". Но и за эти деньги ему влетело от отца.
– Это не работа, это купи-продай! – кричал отец. – Ты не работяга, ты спекулянт!
Николаю было тогда уже больше 15 лет, поэтому он не промолчал.
– Папа, это всего-навсего рыночная экономика! – сказал он. Отец дал ему подзатыльник. Не то чтобы этот подзатыльник перевернул весь внутренний мир Николая. Но именно после этого отец все чаще стал казаться ему сварливым старичком – и это при том, что отцу было всего лишь за сорок.
К окончанию школы Николай имел что-то вроде небольшого бизнеса – он торговал автозапчастями. Кругом автомастерские специализировались на иномарках, и только Николай, едва ли не единственный, сделал ставку на отечественный автопром.
У отца был "Москвич-412" – когда-то новый и даже в какой-то степени модный, а ко второй половине 90-х дышащий на ладан. Глядя на него, Николай как-то раз подумал, что такая развалюха в городе далеко не одна, и их хозяева тоже хотят ездить. На запчастях для этого утиля он и зарабатывал.
Николай по-прежнему все заработанное отдавал матери – так был научен. Однако мать принимала деньги с таким испуганным лицом, будто участвовала в антиправительственном заговоре. Николай видел, что никакого хода эти деньги не имеют – ни еды, ни одежды мать не покупала, боясь, что отец начнет выяснять, с каких это доходов вдруг такая роскошь.
Жизнью с родителями Николай тяготился все больше. В последнем классе школы он понял, что из родного города надо уезжать. В одном из соседних городов оказался техникум, где учили на автомехаников. Кроме того, при техникуме имелось общежитие, там платили стипендию, а по утрам ученикам даже давали завтрак. Грядкин, впрочем, полагал, что и в этом городе есть старые "Москвичи", и на свой кусок хлеба он уж точно заработает.
Когда он заявил, что уезжает, дома был скандал. Мама плакала.
– Я тебе запрещаю, слышишь, запрещаю, даже думать об отъезде! – как-то картинно кричал отец. – В институт поступай, в институт! Если ты так любишь все эти железки, так иди в политех, кто же против. Но мозги должны работать, а не руки! Ты чего же, собираешься всю жизнь в этом, как его, солидоле возиться?!
– Пап, я собираюсь жить… – ответил Грядкин. – Просто жить. А для жизни нужны деньги. И я их заработаю.
– Как?! Как? – вскричал отец. – Что значит – заработаю? Опять торговать? Пойдешь в торгаши – чтобы ноги твоей в нашем доме не было!
Настала тишина. Отец то ли думал, не перегнул ли палку, то ли надеялся, что Николай сейчас одумается и начнет распаковывать чемодан. Но тут отец увидел, что у сына как-то странно загорелись глаза. Лицо у Николая вообще было странное – вроде ничего такого, но иногда он становился похож то ли на религиозного фанатика, то ли на мужика со старого советского плаката "Помоги голодающим!", на котором изможденный человек смотрит куда-то вдаль отчаянными глазами. С этими глазами он поднял с пола чемодан и сказал:
– Не будет.
После этого он вышел. Мать рванула было за ним, но отец схватил ее за пояс и держал так, пока шаги Николая не утихли, пока внизу не хлопнула входная дверь подъезда. И потом еще держал, чтобы наверняка…
Глава 4
В новом городе он обжился быстро – словно неприхотливое растение, которому для жизни хватает нескольких капель воды. В техникуме дали место в общаге.
После этого он поехал по городу – посмотрел автомагазины. Потом свел разные знакомства в больших гаражах и больших автопредприятиях. Через неделю ему казалось, будто он знает здесь всех.
Это был день в конце первой недели сентября, поздний вечер этого дня. Уже стемнело. На остановке Николай заметил женщину. Он подошел к ней и увидел усталое лицо редкой красоты. Он бы не смог сказать, что такого в этом лице, но знал, что красивее не видел никого. Женщина посмотрела на него в ответ. Потом отвернулась лицом туда, откуда должен был приехать автобус.
– Какой ждете? – спросил Николай.
– 107-й… – ответила она.
– Ого! – сказал он. – Это вам теперь уже до утра придется ждать. Вряд ли он приедет…
Она нахмурилась – видно и сама уже догадывалась.
– А вам куда? – спросил он. Она назвала один из отдаленных районов города.
– Слушайте… – сказал Николай. – Где-то через час у автобусников пойдет дежурка примерно в ту сторону. Я могу с ними договориться, они вас возьмут…
Она глянула на него с любопытством.
– А вы что, автобусник? – спросила она.
– Да нет, я просто прохожий… – ответил он. – Просто я знаю людей на этом маршруте. Ну так как?
Она подумала и кивнула:
– Договоритесь, если можно. Не на улице же мне ночевать…
– На улице холодно… – подтвердил он.
Они пошли к дежурке, он зашел внутрь, она видела его через окно. Он что-то говорил, ему что-то отвечали, он кивал, улыбался. "Совсем мальчишка…" – подумала она.
Он вышел.
– Все, возьмут вас и даже подвернут немного, чтобы вам меньше было идти… – сказал он.
– Спасибо… – ответила она. – Как вас зовут, просто прохожий?
– Николай зовут… – сказал он. – А вас?
– А меня Ирина… – сказала она. – Ирина Радостева.
– Ого, какая у вас фамилия! – изумился он.
– Это не моя… – сказала она, внимательно глядя, какое это на него произведет впечатление. – Это по мужу.
В глазах его что-то мелькнуло. "Расстроился?" – подумала Ирина, и это вдруг обрадовало ее. Она тут же подумала, что как-то нелепо ей строить планы на этого вчерашнего школьника, но все же было приятно, что этот парень расстроился, узнав, что она замужем.
– Ну все равно повезло… – сказал Николай. Известие о том, что понравившаяся ему девушка замужем, огорчило его. Он сам перед собой делал вид, что просто помогает человеку, но сам же перед собой признавался, что не просто так помогает. "Вот стояла бы тетка лет пятидесяти – так мимо прошел и даже не заметил бы…" – сам над собой посмеялся он.
В его 17 лет опыта общения с женским полом не было у него никакого – не считать же опытом просьбы списать контрольную или редкие медленные танцы на школьной дискотеке, во время которых Грядкин никогда не знал, что сказать. Была в их классе девочка, нравившаяся ему едва ли не с первого класса. О том, что он любит ее, знала и она, и весь класс. Чем старше они все становились, тем интереснее делалось всем вокруг – получится ли у Грядкина что-нибудь? Может, и девочка эта ждала от Грядкина каких-то действий, но так и не дождалась – уж слишком он оказался робок. В одном анекдоте говорится: чтобы выиграть в лотерее, надо как минимум купить лотерейный билет. Так и в любви: можно, конечно, ждать, что все за тебя сделает женщина, но лучше все же что-нибудь предпринять и самому. Когда Грядкин понял это, было уже поздно – у этой девочки уже был другой. Еще и поэтому уехал он из своего города.
Как он решился заговорить с незнакомкой на остановке, он и сам не знал, но каждый ее ответ прибавлял ему уверенности. То, что она была старше него, странным образом успокаивало – со сверстницей он бы наверняка проглотил язык. "Сколько ей?.. – гадал Грядкин. – Двадцать? Двадцать два?"…
Он вдруг с ужасом понял, что уже не знает, о чем говорить. Оставалась только соломинка ее фамилии, и он уцепился за нее.
– У вас, наверное, жизнь – сплошная радость? – спросил он, вымученно улыбаясь, понимая, что вопрос в общем-то идиотский – только что ведь про фамилию было говорено, и боясь, что она отделается сейчас какой-нибудь односложной фразой, обрывающей разговор.
– Как сказать… – усмехнулась она, и он понял, что – пронесло, не отвернулась. – Не так уж и много радости было у меня с ней.
– А что так? – спросил он. Они перебрасывались словами, как мячиком. Ирина вдруг подумала – почему бы и не поговорить? Это было как в поезде, когда случайному попутчику рассказывают то, что не рассказывают близким друзьям.
– Да так… – она мотнула головой. – Я совсем молодая была, когда мы с ним познакомились. Как говорит сейчас мой сын, крыша у меня и поехала…
"Так у нее и сын есть", – подумал Грядкин, и Ирина, сказавшая про сына с умыслом, снова с некоторым удовлетворением заметила, что глаза его погрустнели.
Ирине было 18 лет, когда она познакомилась с Александром. Он был на пять лет старше, и шел обычным путем простого советского человека: отслужил армию, поступил работать на завод, получал приличные деньги. Жил он при этом с матерью (отец помер давно) и сестрой. Самостоятельная жизнь откладывалась с года на год – у мамы-то и сготовлено все, и постирано, и поглажено. На Ирину, только приехавшую из деревни и учившуюся в ПТУ на швею, Александр при его почти двухметровом росте и широченных плечах произвел сильнейшее впечатление: она чувствовала себя с ним маленькой, чувствовала себя как за каменной стеной. Теперь она понимала, что это было очень по-женски, что женщина ищет в мужике крепость, в которой можно укрыться. Тогда ей нравилось в нем все то, что она с трудом переносила сейчас: его привычка к украинским песням и поговоркам (он служил на Украине), его легкое отношение к деньгам, его робость в отношениях с матерью.
– Он мне все обещал: "Подожди, вот сейчас заживем!"… – говорила Ирина, а Николай слушал, как завороженный. – Уже все жданки съели, а так и не зажили. Да еще и пить начал…
По первости казалось, что это не будет мешать жизни. Мать Александра, Нэлла Макаровна, даже ставила домашнее вино – лучше пей дома, чем на улице. Но он пил и дома (выпивал половину фляги еще пока вино зрело), и на улице.
– Нэлла Макаровна считала, что это все из-за меня… – грустно усмехнулась Ирина. – А это не из-за меня, это из-за водки. Водка уже была ему вкуснее женщины…
– Ну так что же вы с ним живете? – осторожно спросил Грядкин.
– Из-за сына… Из-за Мишки… – ответила она. – Куда я без него? А они ж вцепились в моего мальчика, не отдадут…
Тут она замолчала – рассказывать дальше не было сил. Да и стыдно было рассказывать, что пожениться Александр предложил только после того, как узнал, что Ирина беременна. Жили первое время все с той же вездесущей Нэллой Макаровной, она с самого начала совместной жизни лезла с советами, а когда родился сын, свекровь со словами "Мамка-то твоя ничего не умеет" и кормила его, и пеленала, и в больницу с ним ходила, так, что в больнице некоторые думали даже, что вот какая удивительная мамаша – в шестьдесят с лишним родила!
Ирине к тому же надо было работать, и поэтому сын оказался на бабке. Но в один страшный для себя день она вдруг обнаружила, что почти не занимает места в его душе. Она стала дарить ему подарки, задабривать, но и денег на это было немного, да и, поняла потом, сама стратегия эта ошибочная.
– Он у меня нынче в школу пошел… – медленно говорила Ирина, не замечая, как слезы текут по щекам, как одна висит на кончике носа. – Я купила ему ранец, копила на него, несла его домой, думая, как сыночек сейчас обрадуется, а оказалось, что Нэлла Макаровна уже купила ранец круче моего! С какой-то машиной, бутылочкой для воды, в общем – где уж нам при нашей-то бедности?! И главное, преподнесла Мишке: "Вот сынок, это тебе от папы и от бабушки". Он после этого на мой ранец даже не посмотрел. Я ему говорю: "Сынок, ты же моя радость". А он мне: "Не, я папкина радость. И бабулина!".
Она смахивала пальцами катившиеся по щекам слезы. Грядкин не знал, что делать. В фильмах герои обнимали плачущих женщин и целовали их в зареванные глаза. Но Грядкин боялся обидеть ее этим – тут было явно не кино. Но Ирина вдруг сама уткнулась головой ему в плечо. Тогда он поднял руку, помедлил, и, наконец, погладил ее по волосам.
Так они сидели до тех пор, пока не пришла дежурка. Потом Грядкин посадил ее в автобус, напоследок узнав, во сколько она будет здесь завтра. Когда она уехала, он пошел в общежитие пешком. Голова его горела. Он понимал, что влюблен, и что должен сделать эту женщину счастливой.
Глава 5
– Так что, у тебя и девчонки не было что ли? – вдруг спросила Ирина.
Грядкин густо покраснел и помотал головой – не было.
– Ого… – сказала она, и глаза ее заискрились. – А хочется?
Он посмотрел на нее – она явно дразнила его.
– Хочется? – еще раз спросила она.
Он молчал, глядя на нее во все глаза.
– А то ведь могу устроить… – сказала она. – Вот сейчас зайдем куда-нибудь за угол, в тихое место…
– Я не хочу за уголком, не хочу в тихом месте… – проговорил он. – Я хочу, чтобы все было по-человечески, красиво. И не надо мне таких подарков. Я хочу, чтобы ты любила меня, когда у нас с тобой это будет…
– Ну ты прямо девочка… – сказала она. – Это девочки думают, что трахаться (она специально выбрала это слово) можно только по любви. Правда, потом почему-то большинство из них лишаются девственности по пьянке.
– А ты? – спросил он, раз уж пошел такой разговор.
– И я… – легко ответила она. – Радостев меня и подпоил однажды. Потом только помню, что он меня куда-то несет. Утром проснулась рядом с ним. Голая. Говорю: "Было что-нибудь?" А он только ржет. Ну потом и я поняла, что было.
– Ты его любила? – спросил он. – Любишь?
Она молчала.
– Первое время голова от него кружилась… – нехотя ответила она. – Он такой большой, высокий, сильный. Поднимал меня, как пушинку. Но потом он все чаще стал стакан поднимать. В первый раз он сильно напился, когда сын родился. Приходил к роддому еле живой. Но мне даже моя мама говорила: "Да это ничего, это он радуется". Но сыну уже семь лет, а он все никак нарадоваться не может – каждый день кривой…
– А как так вышло, что ты засиделся в мальчиках? – вдруг спросила она.
– Ну… Так… – неохотно ответил он. – То негде, то не с кем…
Секрет был простой: мама контролировала его на все сто, она даже на выпускном ходила за ним по пятам. Грядкин уже потом понял, что мама опасается, что какая-нибудь Золушка решит, что он Принц, и возьмет ситуацию в свои руки, как когда-то мама взяла в свои руки ситуацию с отцом. "Все должно быть вовремя…" – иногда с горечью думал Грядкин, замечая, что не умеет общаться со сверстницами, не знает каких-то слов. Когда у них в техникуме отмечали дни рождения, как-то так выходило, что его друзья находили себе девчонок, и Грядкин даже понять не мог, когда и как они успели договориться?! Можно было, конечно, хоть на словах выдавать себя за Дон Жуана, но Грядкину и это было неудобно. Так что о его девственности знали в техникуме все.
Ирина смотрела на него с улыбкой. У нее и было в мыслях тут же найти укромный уголок и сделать то, о чем этот мальчик наверняка мечтает, но она тут же подумала, что так, пожалуй, можно и напугать его на всю жизнь. "Останется парень инвалидом!" – подумала она и едва не рассмеялась.
Они сидели в недорогом кафе у окна. На улице был уже поздний ноябрь. Два осенних месяца они "продружили" – этим словом, старомодным еще во времена ее молодости, Ирина сама про себя называла их отношения. Удивительным образом они еще даже не целовались. Не то чтобы Ирине хотелось этого – она, как взрослая женщина, просто удивлялась, почему этого не хочется ему.
"Такой молодой, а смотри-ка – сохнет…" – подумала она. Она в общем-то ни на что не претендовала и относилась к нему немного по-матерински – где-то в глубине души любовь Грядкина заменяла ей недостающую любовь сына.
– Какая ты красивая… – вдруг сказал Грядкин, не сводивший с нее глаз.