– Ваганов освободился, зовет к себе. Тоже старик с тобой проститься хочет. Может и не отпустит – кто же ему будет запчасти к его драндулету поставлять?
– Это вопрос решаемый… – усмехнулся Грядкин. – Это мы решим… Эх, Анатолий Кириллович, если бы вся жизнь состояла из таких вопросов, как легко было бы жить!
Они выпили, застегнулись, нацепили галстуки и пошли к военному прокурору.
Глава 12
– Я приехал… – сказал он в телефонную трубку.
– Ну и что? – ответила она.
– Мы встретимся? – спросил он.
– Когда?
– Сможешь сегодня?
– Эх ты, Коля-Николай… – сказала Ирина. – Сегодня не могу. У сына соревнования – пойдем всей семьей. Хоть он меня не особо и звал…
Они помолчали.
– Тогда завтра… – сказал он.
– Хорошо. Позвони мне.
– Хорошо… – сказал он. – Я тебя люблю.
Она промолчала.
– Я тебя люблю… – снова сказал он.
– Коля, давай не будем. Ты бы знал, как мне тошно… – проговорила она и повесила трубку.
Грядкин еще послушал гудки, будто было возможно, что сейчас в трубке снова зазвучит ее голос, а потом тоже повесил трубку. Он приехал в этот город две недели назад и за это время видел Ирину раза три почти мельком, по часу-два. Она будто избегала его. Грядкин не был психологом, но и без этого понимал, что попытки усидеть на двух стульях не только мучают Ирину, но и надоедают ей. Рано или поздно, понимал Грядкин, ей такая жизнь неминуемо надоест, и тогда, Грядкин надеялся, она, наконец, выберет его. При этом в глубине души он признавал, что она скорее выберет сына, а это значит – останется в семье.
То, что она до сих пор принадлежит Александру и на бумаге, и в постели, сводило его с ума. Иногда он не мог заставить себя прикоснуться к ее телу – ведь только недавно его касался другой, хозяйничал, делал все, что хотел. Грядкину мучительно хотелось спросить у Ирины, как именно у них с мужем все бывает – как долго, как часто, в каких позах. Он думал об этом и наедине, и пару раз мысли становились такими нестерпимыми, что он вскакивал с постели и убегал в ванну, где окатывал себе голову холодной водой.
Грядкин понимал, что долго не выдержит ни он, ни Ирина. Между тем, денег, заработанных прежде, не хватало даже на то, чтобы купить комнату, уж не говоря о том, чтобы выкупить у Радостевых Мишку. Грядкин еще ничего не говорил Ирине об этом своем плане – и боялся загадывать, и хотел, чтобы был сюрприз, подарок.
Приехав в свою комнату, он вытащил из тайника под подоконником пакет с деньгами и пересчитал. Было 400 тысяч. Сегодня Грядкину предложили выгодно купить десять тысяч маленьких железок, небольшую, но важную для каждого двигателя деталь. Вложившись, он мог увеличить свой капитал сразу почти в три раза. Грядкину еще никогда не приходилось так рисковать – до сих пор он накручивал понемногу, пристегивал копейку к копейке. "Однако, если так, по копейке, то когда же мне хватит на квартиру? – подумал он. – Надо рискнуть. Да и риска-то никакого нет".
…Когда через неделю он позвонил Ирине, мертвый его голос поразил ее.
– Что с тобой? – спросила она.
– Да так, не обращай внимания… – бодрился он.
– Говори… – потребовала она.
– Да так… – сказал он. – По работе проблемы.
– Большие?
– Ну так… – со смешком проговорил он, и вдруг, словно решившись, добавил: – Больше некуда. На 400 тысяч – на все деньги, которые у меня были…
Когда она приехала к нему, он сидел в комнате на диване, подобрав под себя ноги.
– Я им отомщу… Я им отомщу… – бормотал он, раскачиваясь, и глядя страшными глазами в одну точку.
Она стала гладить его по голове.
– Тише, тише… – говорила она. – Кому ты отомстишь? Что случилось?
– Представляешь, я вложился по-крупному… – сказал он, глядя на нее расширившимися глазами. – Думал, крутну сейчас деньги и нам с тобой комнату куплю.
"Нам с тобой… – подумала она. – Каким – "нам с тобой"?"…
– Купил плунжерные пары… – говорил между тем он. – Ну это такая деталька, распылитель. Вон они, в углу коробки стоят. 10 тысяч этих плунжерных пар. Посмотрел на них – вроде все в порядке. И главное, ведь продавца этого я почти не знал! Купился на то, что уж очень выгодная была покупка! Отдал 400 тысяч, а продать их можно было за миллион сто. Приехали покупатели. С ними инженер. Говорит: "Можно посмотреть?". Я говорю: "Да смотрите". Он распаковывает, вытаскивает этот распылитель, достает из него иглу, а она – неродная!!
При этих словах он посмотрел на Ирину с ужасом.
– Берет следующий распылитель – там тоже игла неродная, темная, нешлифованная. Они давай все проверять, а там все – брак!
Глаза его блестели в черных глазницах, как блестит вода на дне глубоких колодцев – черным зеркалом. Как и из темного колодца, казалось, из его глаз сейчас полезут чудовища. Ирине стало не по себе. Она подошла к куче коробок, и увидела, что все они вскрыты. Бумажные, похожие на пулеметные, ленты были распотрошены, и небольшие блестящие железки валялись под ногами.
– Все брак! 10 тысяч плунжерных пар! Их можно только как ремонтный фонд продать – по рублю за штуку…
На этих словах он засмеялся, закатил глаза к потолку и забормотал:
– Я им отомщу… Я им отомщу…
"Как ты отомстишь? – подумала Ирина. – Кому ты отомстишь? Мститель"… Она вдруг поняла, что Грядкин сейчас очень похож на ее сына Мишку – когда того однажды побили мальчишки во дворе, Мишка точно так же, уткнувшись ей в плечо, говорил: "Я им отомщу! Я им отомщу!". Это был едва ли не единственный в их жизни эпизод, когда он уткнулся в ее плечо. После этого Мишка и пошел в хоккей. Отомстил ли он потом своим обидчикам, не говорил – может, и не до них уже стало?
– Тебе бы отвлечься чем-нибудь… – вспомнив про хоккей, проговорила Ирина.
– Чем? – спросил с горечью Грядкин. – Запить на неделю?
– Ну не знаю… – нерешительно сказала она.
Оба помолчали.
– Останешься сегодня? – вдруг спросил он, взглядывая на нее.
– Останусь… – кивнула она, давно уже это решив. – Останусь.
Она чуть было не сказала "Маленький мой", но сдержалась. Только погладила его по голове и прижала к груди. Грядкин затих. И даже стиснутые пальцы разжались, расцепились, и он обнял Ирину так, как не обнимал никогда…
Глава 13
– Ну так как, Ирина Алексеевна, сознаваться будем? – спросил, позевывая, Бушуев. В открытое по причине ночной духоты окно залетел мотылек и стал биться о лампочку на потолке.
"Вот дурак, – подумала Ирина. – Сам за решетку прилетел".
Сколько времени шел допрос, она уже не знала. Адвокат приехал, но лучше от этого не стало – выяснив, что заплатить за его услуги Ирина не сможет, адвокат тут же ушел с Мельниковым курить. Потом он уходил курить с Бушуевым. Опера менялись, только Ирина была одна и та же. Мельников на нее кричал, Бушуев уговаривал и даже дал ей воды.
– Какая-то упорная попалась вам "трупова жена"… – сказал адвокат Мельникову во время одного из таких перекуров. – Чего вы с ней возитесь – посадили бы в камеру, пусть задумается о судьбе.
– Я-то что, я бы посадил… – ответил Мельников. – Это Бушуев чего-то завелся. Хотя я его понимаю – изобличающих улик-то нет. Мотив есть, а улик нет. Так хоть признание будет.
– Явка с повинной – царица доказательств? – кивнул адвокат на висевший в курилке потрет Дзержинского и надпись под ним "Если вы еще на свободе, то это не ваша заслуга, а наша недоработка!".
– Ага, она самая… – подтвердил Мельников. – Да и нечисто что-то в этом деле. Если бы он начал ее колотить, там вся квартира была вдребезги, а у нее вся рожа в синяках.
– То есть, ты думаешь – умышленное? – уточнил адвокат. – Подпоила, а как мужик расслабился – чик его ножиком.
– Может и так… – задумчиво сказал Мельников. – Но уж больно удар хорош. Меня ведь как учили: если женщина убивает, тем более, которая натерпелась, то она будет резать покойника за всю свою загубленную жизнь. У женщины рука слабая, она берет не качеством, а количеством. Двадцать ударов ножом, а смертельный – один.
– Ну да… – подтвердил адвокат. – Знакомая картина. Так убивают женщины и подростки.
– А тут-то удар один! – торжественно, словно предъявляя главную улику, заявил Мельников. – Зато какой! Там ведь и мужик-то – не мужик, а слон. Как может слабая женская рука пробить такой (он показал пальцами) слой жира и такой (снова показал пальцами) слой мяса?!
– То есть, она кого-то прикрывает? – уточнил адвокат.
– Может, и прикрывает… – пыхнул сигареткой Мельников. – А может и правда так давно об этом думала, что нынче перемкнуло и сила в руке появилась. С другой стороны, сынок-то говорит (к этому времени Мишка уже был допрошен), что мамка резала овощи да закуску, а папка на нее в этот момент бросился и вот со всего маху на ножик и напоролся.
– Так может быть? – спросил адвокат.
– Ну а чего ж? – жиганисто пожал плечами Мельников. – Такая туша. Он сам с размаху наделся на лезвие – запросто. Но что интересно, на ножике, который Бушуев нашел на кухне, следы крови есть, а отпечатков пальцев – нет. Случайно или нет, а вытер кто-то, хватило у кого-то мозгов!
– То есть, явно не состояние аффекта? – уточнил адвокат.
– Может, и не состояние аффекта. А может и состояние… – пожал плечами Мельников. – Нынче человек столько смотрит криминала в фильмах, в новостях, в разных дурацких программах, что, думаю, уже любая старушка знает, что грабить надо идти в перчатках и в маске, и что после убийства надо вытереть орудие убийства. Про то, что сморкаться надо в платок, люди нынче не помнят, а вот про то, что надо с ножика отпечатки стереть – помнят.
– Это да… – засмеялся адвокат. – Тут ты прав на все сто!
– В общем, понятно, что ничего не понятно… – подытожил Мельников. Они погасили окурки в большой пепельнице и пошли назад в кабинет.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Сидевший перед Грядкиным коммерческий директор строительной фирмы был тот еще жук. Внешне – человек как человек, серенький, с блеклыми глазами, в обычном пиджачке и неприметной рубашке. Но Грядкин еще в военной прокуратуре видел немало таких, и знал, что их всегда выдает какая-то деталь. Желание "намекнуть" на свою особенность неудержимо, и даже если для работы у такого гражданина есть специальный комплект старой заношенной одежды, то надо только присмотреться, и обязательно обнаружишь или несуразно дорогие часы, или заколку для галстука, которая, если не воровать, должна бы стоить этому директору годового дохода. У этого часы были как часы, а галстука не было вовсе. Но когда он взял поданные Грядкиным бумаги, на мизинце блеснул перстенек с тремя камушками. Глаза Грядкина тоже блеснули, как эти камушки. Мгновенно человек этот стал ему ясен как школьное расписание.
– И что у вас? – лениво и даже как-то брезгливо начал коммерческий директор. Грядкин знал эту игру, это было как на базаре, где продавец расхваливает свои помидоры, а покупатель говорит, что они какие-то мятые да и уж больно красные – уж не краской ли их наширяли через шприц, но не уходит. И из того, что не уходит, уже ясно, что все равно купит, а про шприц – это так, ритуал, да чтобы цену сбить.
– Стройматериалы, стекло – огромный ассортимент… – неторопливо, солидно сказал Грядкин.
– И что у вас из этого есть? – спросил директор, листая прейскурант.
– Все! – подчеркнуто ответил Грядкин. – Есть все.
– Дороговато… – протянул коммерческий директор, выпячивая губы. – Это что же у вас кирпич таких денег стоит?
– Побойтесь Бога, у нас кирпич на 10 копеек дешевле, чем у всех! – даже как-то укоризненно сказал Грядкин.
– Бросьте. Вон на кирпичном заводе в (он назвал городок) мы берем кирпич за (он назвал сумму)… – сказав это, он выжидательно уставился на Грядкина.
Грядкин знал этот кирзавод и знал, что таких цен там нет – директор привирал, чтобы сбить цену. "Что же, так и сказать ему, что он врет?" – подумал Грядкин, понимавший при этом, что соображать надо быстро.
– Слушайте, Вадим Борисыч… – начал он, лихорадочно в голове просчитывая разные варианты продолжения разговора. – Может, вы на этот завод уже не заезжали некоторое время. Нынче кирпич там стоит дороже моего…
Глаза директора блеснули. Грядкин понял: точно, знал директор про кирпич и без него. "Ну ладно…" – приободрился Грядкин. Хитрость директора показывала, что пока этот парный танец они оба танцуют верно. Они разговаривали, будто пазлы составляли. Оба уже поняли друг друга, раскусили, оба знали, к какому результату они хотят придти, и теперь легко, совсем чуть-чуть, словами, междометиями друг друга к этому результату подталкивали. При этом каждый понимал, что неверная интонация у одного может быть неправильно истолкована другим.
По подбадривающим интонациям директора Грядкин понял, что можно добавить в разговор ясности.
– Понимаете, нам надо товар срочно реализовать, предприятию уж больно деньги нужны… – заговорил Грядкин немного даже извиняющимся тоном. – Давайте мы цену поднимем…
– И что? – с любопытством уставился на него директор, глазами приглашая "ну ты договаривай, договаривай"…
– Ну… – на губах у Грядкина появилась улыбка, говорившая: "Вы же меня понимаете". – Ну… Там же будет разница… Между той ценой, за которую вы купите кирпич, и той, которая на бумаге.
– И что? – опять спросил директор.
– Да так, ничего… – ответил Грядкин. Рукой он при этом сделал жест – пополам.
– Это что у вас за театр мимики и жеста? – спросил директор.
Грядкин наклонился к нему и глядя заговорщицки в глаза тихо-тихо сказал:
– Уж будто не понимаете. Попилим разницу. Хотите, пополам. Хотите – вам шестьдесят процентов, мне – сорок.
Директор не сводил с него глаз. Человек был новый, и кто знает – можно ли ему доверять. С другой стороны, денег вперед не требовал, а это показывало, что товар, видимо, и правда есть. А то, что этот парень пытался накрутить немного и для себя казалось директору делом обычным: "не украдешь – не проживешь!" – философски думал директор.
– Заметьте… – так же тихо, как Грядкин, проговорил он. – Никто вас за язык не тянул. Шестьдесят на сорок – я согласен.
Они оба с облегчением отвалились на спинки своих кресел и протянули друг другу руки.
– Ну, что в бумагах-то будем писать? – спросил директор.
"А то ты не знаешь…" – подумал Грядкин.
Этому директору не стоило его, Грядкина, опасаться: будет ему и кирпич, и 60 процентов от разницы в цене. Суть грядкинской операции (он так и называл то, что сейчас делал – операция) состояла в другом: он продавал не свое, чужое.
С тех пор, как скопленные за несколько лет деньги сгорели при покупке тех самых плунжерных пар, прошло два года. Почти все это время Грядкин мыкался, пытаясь снова раскрутиться. Но времена уже были не те – накручивались копейки. Автомобильного утиля становилось все меньше, а менять рынок Грядкину было не с руки – в торговле запчастями для иномарок и без него было не протолкнуться, проще было наняться продавцом в магазин.
Безнадега все чаще овладевала им. Он вспоминал, как близко был от исполнения своей мечты, и ему становилось тоскливо. Ирина – он видел – жалеет его, а он жалости не хотел. Все чаще он с умилением вспоминал свою офицерскую квартирку – был же и у него рай. Те неустроенные дни сейчас казались ему счастьем. Нынче же кругом был беспросвет.
Еще три месяца назад он работал грузчиком – нанялся, надеясь, что это на время, но в глубине души боясь, что это уже навсегда. Как-то раз, придя домой поздно вечером, он долго отпаривал в тазу гудевшие от долгой ходьбы ноги. Потом заварил китайскую лапшу – по скудости средств только это себе и позволял. Потом заметил, что на рубашке пятно. В шкафу, он помнил, должна была еще оставаться одна чистая. "Возьму ее, а эту завтра постираю…" – подумал он, чувствуя, что сегодня ему на стирку не хватит сил. Он открыл шкаф. К ногам его вывалился серый мешок.
Сердце Грядкина екнуло. Он знал про этот мешок, помнил, все старался забыть, но все равно помнил. Он прихватил его, уходя из прокуратуры – один из мешков с бумагами и печатями ликвидированных воинских частей. Зачем он его взял, и сам себе объяснить не мог ни тогда, ни сейчас. Но сейчас он не сводил с него глаз. В том, что мешок упал ему прямо под ноги, Грядкину вдруг увидел знак.
Он сел прямо на пол, взял мешок, развязал его, сунул внутрь руку и вытащил горсть печатей и штампов. Они, с резными ручками, были похожи на шахматные фигурки. Он стал доставать их одну за другой, пытаясь делать оттиски, чтобы прочитать, что на них написано. Но чернила давно высохли. Он попытался прочитать так, наоборот. Это были печати финчастей, печати командования, печати разных служб. Он вынул бумаги – названия, ИНН, выписки из разных реестров – здесь было много чего. Холодея, он вспомнил слова Ваганов: "В одном месте взял товар, в другом продал, деньги себе, а тебя – ищи-свищи!".
Он в общем-то эти слова и не забывал. И печати уже перебирал не раз. После этого снова завязывал мешок и забрасывал его в шкаф поглубже, говоря себе: "Нельзя. Нельзя". Но теперь уж слишком долго продолжалась голодная жизнь. Почти все деньги уходили на оплату комнаты. Грядкин обносился. Да и ладно бы – на себя он внимания почти не обращал. Но нищета и безнадега осложняли его отношения с Ириной. Да уже и не осложняли – сводили на нет. Жалости от нее Грядкин не хотел, а уважать его, думал он, не за что. "Мужик должен…" – вспоминал Грядкин отцовские слова, чуть ли не единственные, за которыми он признавал правоту.
"Какого хрена!.. – подумал Грядкин. – Немного заработаю, а потом мешок в речку или закопаю. И хрен меня кто поймает – вон в стране какой бардак, все воруют наперегонки. Ну так другие-то миллиардами, а я буду таскать тысяч по пятьдесят – так и не заметят поди".
Так он уговаривал сам себя и конечно же уговорил. Он снова приехал в тот большой город, который считал себя одной из столиц страны. Рассуждал так: здесь и потеряться проще, и клиентов больше. На последние деньги снял себе комнату. Вычистил свою армейскую шинель.
Была середина осени, когда он решил, наконец, начинать. Решиться было нелегко.
"Так ведь ты не булку хлеба или беляш с прилавка стырить собираешься, ты вагонами воровать хочешь…" – говорил он сам себе. Но вместо стыда, или вместе со стыдом, он испытывал еще и странную гордость – все же вагонами тырить, не мелочь воровать!
Перед первым делом он почувствовал странное ощущение. В голове звенело. Он чувствовал себя как в тумане и удивлялся потом, как же этого у него все сложилось. Впрочем, понятно, как – не он один был заинтересован в результате.
Схема была проста: он приезжал на какое-нибудь предприятие, говорил, что из воинской части, брал прейскурант, обещал подумать. С этим прейскурантом он ехал уже в другую фирму, предлагал выбрать, что глянется. Для пущей привлекательности обещал коммерческому директору или еще кому процент. Не отказывался почти никто. И уже с готовым списком Грядкин снова ехал на предприятие и "покупал" товар, оформляя покупку на давно почившую в бозе воинскую часть. Продавцов гипнотизировали гербовые печати и бланки. Если кто вдруг просил телефон для связи, Грядкин говорил, что воинская часть в лесу, там коммутатор, в общем – не дозвонитесь. Да еще намекал, что воинская часть секретная.