Мясо Андрей покупал на рынке, где у него знакомые продавцы, которым помогал отвозить в камеру хранения ящики и мешки. Покупал редко, когда удавалось продать сконструированный журнальный столик или секретер. Мясо на рынке дешевле, чем в магазинах. Мясо на рынке всегда свежее. Мясо, хотя и приросло к костям и хрящикам, но в нём нет ни крахмала, ни бумаги и даже костной муки не обнаружить, как это бывает с колбасой. Из мяса можно сварить щи, нарубить котлет и наморозить в морозилке, из косточек получится наваристый ароматный борщец. Андрей ходил между прилавками, на которых лежали отборные куски мяса, сала, ливер, просил сбросить сотню-другую, здоровался со знакомыми рубщиками. Ему предлагали попробовать копчёную корейку, домашнюю колбасу. Он не отказывался, благодарил, шёл дальше туда, где в аккумуляторных стеклянных банках и баночках резвилась многокрасочная рыбная молодь. …Его позвали. Несомненно, его:
– Мальчик, мальчик, – оглянулся. Звала молодая сутуловатая женщина в белом переднике. Он хотел обидеться. Какой он мальчик? Высокий, широкоплечий, лицо открытое, можно сказать – мужественное, тёмно-карие глаза, прямой нос, тонкие чёрные брови, а волевой подбородок украшает эдакая пикантная ямочка. – Возьмите мою голову. Совсем недорого, – смущённо предлагала она.
– Вашу головку? Она, вам не нужна? – женщина смутилась, трогательно взмахнула руками.
– Нет… Поросёнкину голову, – располагающе улыбнулась незнакомка. Ее, ненакрашенные тёмно-красные губы были так свежи и так беспомощно-очаровательны, что он больше ничего и никого не видел.
– Мне ваша нравится намного больше, – кокетничал Андрей, чувствуя, что нравится этой сутуловатой, но премиленькой женщине с удивительными светло-серыми глазами.
– Мы не встречались раньше? Кажется, что я видел вас где-то? – Бывают же такие пронзительно-властные зовущие глаза. Они притягивают, располагают. Пройдёшь мимо таких глаз-озёр и что-то дрогнет в серёдке. Не в сердце, не в голове, а где-то в самом центре твоём. Непонятное радостно-грустное чувство окатит с ног до головы. Через неделю, через месяц, заволнуешься, увидев вновь подобные глаза, подумаешь о сказочно-прекрасном лице, словно его списали со старой книжки, на картинках которой живут Иван-царевич, Василиса Прекрасная и какой-нибудь верный друг-Волк.
– Возможно, и встречались. – с хитроватым прищуром быстро взглянула ему в лицо. – Всё может быть. …Продала. Скучно стоять. Возьмите, много не спрошу.
– Вот вы какая. "Много не прошу", а уже обокрали.
– Когда? – удивилась женщина и её глаза потемнели, сузились, став почти тёмно-синими.
– Возвратите моё сердце, Оно в ваших руках.
– Да ну вас, – улыбнулась женщина стеснительно. – Не отдам. – Незнакомка выпрямилась, расправляя плечи под неуклюжей ватной курткой, и так посмотрела на Андрея, что он перестал дышать. "Я – знаю её. Давно знал эту незнакомку".
Какой властный огонь заметался в глубине громадных глаз. Какая женственная обольстительная сила озарила чистое побледневшее лицо. Померкло солнце от такой великолепной блистательной страсти. Время скукожилось опавшим листом, остановилось. Сквозь войны, моря слёз и горя тянулись многие века две линии жизни и вот встретились нечаянно и потянулись друг к другу.
– Что делать? Меняться. Вы мне – свинячью голову, а я, – Андрей вздохнул, говоря почти серьёзно: – сердце своё отдам. Насовсем. Зачем оно теперь мне. Забирайте.
Листовский вправду забыл обо всём на свете. Забыл о своей ненаглядной жене, забыл о том своём долге, который всегда был с ним. Он стал другим человеком. Этот другой Андрей выскользнул из него и стал отдаляться. Догнать его не было сил и желания. Он раздвоился. Не желая того, превратился в свою копию, в двойника, который не страдал, пытаясь содержать свою молодую семью, не думал о завтрашнем зачёте. Его копия стала жить по своим правилам, по своим желаниям, которые откуда-то возникли. Он не мог осудить её, остановить, пристыдить, приказать, чтобы вернулась на место и не кокетничала с чужой женщиной, не тонула в её глазах. С ним произошло нечто такое, чему и определение не найти сразу. Он и не хотел становиться прежним. Просто не мог.
– Тогда помогите, – озабоченно-стеснительно проговорила совсем не чужая женщина, полуприкрывая свои царственные глаза. Она отгораживалась от всего мира, закрывалась, боясь, что могут подсмотреть её мысли, поймут замысел и откажут ей, возразив, сбросив с себя миг очарования, миг сближения. …Он узнал её. Не мог не узнать. – Помогите до гостиницы дойти. Мама с братом пошли в магазин, а я всё продала и стою пугалом.
Андрей не ходил в церковь, но знал десять заповедей. Почти все…
– А муж – что? – У такой женщины обязательно должен быть муж, – подумал.
– Муж? – проговорила тихо, и скорбные ниточки-морщинки проявились у маленьких губ, – пропал в Чечне. Подержи.
Она заворачивала свиную голову в плотную бумагу. Их пальцы соприкоснулись. Женщина заговорила громко и неестественно:
– Кормов мало. Денег нет. Зарплату в колхозе не платят полгода. Сыну нужно к зиме одежду, обувь. Пришлось забить поросёнка. Колхоз развалился. Всё дойное стадо перевели. Работать негде…
Они шли, как старые знакомые, не обращая внимания на суету, на белые лари с мороженным. Лишь у одного киоска знакомая незнакомка остановилась, долго рассматривала витрину. Выбрала бутылку дорогого вина.
– Ничто не нравится, – притворно-озабоченно проговорила, когда подошли к высокому крыльцу гостиницы. Андрей удивился: зачем продавцу мяса нужно устраиваться на ночлег. Продав продукцию, должна идти на автовокзал, чтобы отправиться домой. Там встретить брата и мать. Что-то не сходится. А если бы не продала, то нет резона сдавать мясо на хранение, платить за гостиницу. Где-то её видел? Она немного походит на одноклассницу. Мало ли похожих людей?
– Тут бандиты собираются. В прошлое воскресение у соседки деньги отобрали. Если, что скажу плохое, не обращай внимания. Меня зовут Любовь Ивановна Орешенкова. Мы из деревни Семилужки.
– В нашем классе была девочка Люба Давыдова. Мы вместе учились. Походите на неё. Вы не жили в Тасино?
– А где это? – улыбнулась загадочно женщина. – Выпишусь, по магазинам пойду.
Люба взяла ключ у дежурной, подала Андрею большую пустую сумку, выхватила портфель.
– Опять нажрался?! Хотя бы о детях вспомнил! – Люба смотрела ему в лицо и громко говорила: – Я тебя устрою, ты у меня выпьешь, бродяга. – Она добавила такое словцо, что Андрей остолбенел. – Когда, спрашиваю, нажрёшься, алкаш? Все нервы вытянул.
Пареньки в кожаных куртках, сидевшие у столика под большим фикусом, равнодушно отвернулись – привычная сцена. Они и не такое слова слышали и не такие ссоры видели в просторном зале гостиницы. Люба хлопнула Андрея портфелем по спине и пошла к лифту. Он поплёлся за ней.
– Так надо, – улыбнулась хитрая Люба из Семилужков, когда лифт, скрипя и постукивая, пополз вверх. Андрей заглянул в её бездонные глаза, которые становились всё темнее и огромней, понял, что сейчас что-то с ними произойдёт. Она обхватила его шею сильными руками и потянулась к лицу. Он не выпускал из рук свиную голову, сумку, чувствуя, как его губы постепенно немеют, словно только что выпил стакан португальского портвейна. – Наврала я всё. Брат привёз, а сам уехал, устроил и уехал. Не уходи, Андрюша, а? – жалобно и униженно просила женщина, шмыгая носом, -Не узнал? Или шутишь? Как увидела, так чуть не села. Ноги подломились. Стали ватными. Сколько времени прошло. Ты почти не изменился. Давай пообедаем. Сто раз собиралась тебе написать. Ты торопишься? Ну, пожалуйста…
Листовскому не по себе от того, как унизительно ведёт себя Люба, как умоляюще смотрят на него ласковые глаза. Если бы такое случилось в прошлом году. Он не мог вообразить, что подобное возможно в жизни. Они встретились. Прошло шесть лет. Люба очень изменилась. Не походит на ту подвижную аккуратную девочку, увлекавшуюся танцами и акробатикой.
Перебарывая стыд, неловкость, Люба говорила быстро и горько, веря, что поймёт её, сочувственно отнесётся к тому, как тяжело без близкого человека, без обыкновенной ласки, которая часто становится обыденной и необязательной у многих супружеских пар, привыкших друг к другу за много лет.
– В деревне каждый твой шаг отмечают кумушки. Ты возмужал. …На каком-нибудь вечере, на свадьбе, если кто-то пригласит на танец во второй раз, так уже и шепотки несутся. Жёны, как квочки, беспокоятся за своих, как бы чего не случилось. Вот и сидишь в сторонке, чтобы не пугать и не нервировать подружек, которые оказались более счастливыми. …Ты учишься? Работаешь? …А замуж можно выйти, но не за кого. Пьют мужчины, парни. Безысходность. Работы нет. Уезжают в город. А тут не слаще … – Люба открыла дверь. Вошли в номер.
Словно милостыню просила, словно чванливого жениха уговаривала неосторожная невеста. Андрей молчал, видя, как беззвучно плачет когда-то дорогая ему женщина. Тот другой снял с него куртку, сбросил с плеч старую куртку, решительно повесил на крючок. В номере чисто и по гостиничному уютно. Люба сняла мешковатую одежду, которая делала её неуклюжей и сутулой. Размотала шаль. Андрей увидел, что она стала другой – стройной и подтянутой. Исчезли угловатость и непропорциональная полнота. Он даже залюбовался фигурой. Люба суетливо выкладывала на стол из холодильника продукты, разворачивала свёртки.
– На два дня собралась. Думала, не продам. Брали хорошо. Даже сон накануне видела… Стыдно рассказывать. Открой вино. Запылилась. Пропотела. Весь день на жаре. – Люба метнулась в комнату с душем и раковиной.
Люба, Люба. Как был увлечён этой миленькой девочкой с грустными глазами. Не увлечён. Безответно любил, и боялся, как бы ни обидеть своим вниманием. Что теперь вспоминать?
– Разве ты не чувствовал, что я тебя любила? Но не могла этого сказать первой. Ждала, что насмелишься. Но ты только ел меня глазами. Как же так получилось, что мы расстались. Кто виноват? Думаю, что я. Нужно было сделать маленький шаг навстречу. Теперь я его делаю. Запоздалый шаг.
Ему иногда приходилось слышать и даже читать, что все женщины одинаковы, что одинаково устроены, что необязательно выпивать всё море, чтобы познать его вкус; даже если выпить воду с правого борта лодки, а потом попробовать с левого, как говорила небезызвестная Феврония, – никакой разницы не будет. Он теперь знает, как несхожи, как прекрасны в своей неповторимости два милых человека. "А другие? Они тоже чудесны в своей непохожести? Как это узнать. Нужно ли это знание ему? Дон-Жуан был, оказывается, исследователем. Всю жизнь невольно изучал женщин, а, скорее всего, изучали они его".
Люба перевелась в школу рабочей молодёжи, работала в большой библиотеке. Он приходил за книгами, но видел её редко, так как никому не выдавала книг, а что-то делала в комнате, на двери которой висела табличка – "Комплектация". До самого закрытия сидел над журналами "Техника молодёжи", копируя схемы радиоприёмников, чтобы на несколько секунд увидеть, как она выходит из своей двери и спешит по коридору. Он провожал её до дома, следуя, как тень. Иногда встречал брат. Однажды вместо брата появился коренастый паренёк в чёрных брюках клеш. Люба несколько раз оглянулась, даже вырвала у парня свою руку, когда захотел прижать её к себе. Он больше не провожал Любу с работы. Но в воскресение старался найти время, чтобы пройти мимо подъезда в десять часов. В это время они встречались глазами. Люба старательно трясла с сестрой дорожки, а он медленно шёл мимо, не останавливаясь, говорил: "Здравствуй, Люба". Шёл дальше по двору, мимо пятиэтажек, спортивной площадки, в магазин.
Сначала уехала куда-то. Встречи по воскресениям прекратились. Половики трясла её мама с младшей дочерью Евгенией. Уехали и родители. Нина Семёнова – подруга и соседка – вроде как не для него, но сказала девочкам на перемене, что Люба скоро выйдет замуж. Это было весной, наступали выпускные экзамены.
Андрей не обиделся на весь белый свет. Он желал -счастья Любе. …Школьник. Что мог предложить? Ничего. Тупик. Отношения глубокие не могли развиваться, но они могли бы вместе учиться в институте, вместе убегать в кино, брать недорогие билеты в театр. Могли бы снимать и комнату. …Пробежало шесть лет. Обломки чувств сложить в целое невозможно по разным причинам. Он не станет их склеивать. У него обязанности, есть Оля. Скоро будет ребёнок. Всё прошло, исчезла и стёрлась острота чувств, но не забылись полностью, какие-то росточки прежнего, какие-то угольки ещё тлеют. На них нельзя лить воду, но не стоит и раздувать. Так он решил. Но как решила Люба?
– …Позвони мне. Я номер запишу. Сейчас подменяю почтальонку. Временно. …Позвонишь? Если тебе захочется встретиться. Я – приеду. Я тебе номер запишу. Только утром звони, в девять.
За стеной послышались голоса. Что-то бубнил мужчина, ему отвечали две девушки. Показалось, узнал голосок Оленьки. Только она может так заливисто смеяться.
Постучали. В раскрытой двери девушка в белом переднике, уродливым горбом выпирающем на груди. Она осмотрела стоящих у стола, задержала взгляд на Андрее. Спросила с улыбкой:
– Угостите крошечкой соли. – Помолчав, продолжила: – Первый день работаю. Соли нет…
Люба нашла соль в ящике тумбочки, подала девушке. Она опять огладила Андрея подкрашенными глазами и прикрыла дверь. …Ошибся, зачем бы она пришла в гостиницу, ведь написала, что учится работать на кассовом аппарате в комке с какой-то вертучей Юлькой.
Д.
Старинные дома, наводившие на Андрея в первый год учёбы тоску, сегодня выглядели привлекательными. Ему часто представлялись идущие навстречу люди в древних картузах, жилетках. Они тут жили, радовались и надеялись на фарт. Многие поколения горожан спешили по этим улицам по своим делам, решать житейские проблемы и проблемки. Они смотрели на эти окна, крыши, на эту резьбу. Здесь жил прадед. Нашёл нишу, своё дело. Жил в труде, удовлетворяя спрос населения города, одевая его в добротные полушубки.
Андрей не узнает, чьи руки выкладывали стены, кто смотрел из этих окон на проходящие колонны демонстрантов. Никто не страдает оттого, что забыты фамилии мастеров. Живут себе люди. Спешат, суетятся. Радуются и грустят. Он сегодня нашел работу, встретил свою милую девочку из детства. Изменил прекрасной Оленьке. Деньги сейчас вернёт Любе. Могла их сунуть ему в карман, когда уходил в душевую?
Люба сходила с крыльца. Увидев Андрея, резко остановилась. В сиреневом плаще, в коричневых полусапожках. Только теперь вспомнил её лицо, фигуру. Она не очень-то изменилась. Странно, почему на базаре не узнал?
– …Пойдём, ты можешь не успеть в магазины. А деньги забери. …Правда. Сегодня устроился на работу. Три зимы кочегарил, но моя жена запретила работать и сторожем комка. Снимаем комнату. Небольшая, но жить можно. Бери. Что ты плачешь? Прошло наше детство. Оно невероятно было счастливым.
– Ты опять так говоришь. Теперь поняла, что хорошо оно кончилось, наше детство. …И поплакать нельзя? Зачем ты женился? Глупо спрашивать. Зачем я замуж вышла? Значит, ты заботился обо мне?
Они подошли к магазину. Андрей почти насильно втолкнул пачку денег в карман плаща. Люба делала вид, что пытается сопротивляться. Ей хотелось, чтобы тот добрый мальчик из детства вновь коснулся её руки. Она его ни капельки не ревнует к этой жизни, к незнакомой жене. Зачем ревновать? Ведь они, как две параллельные прямые много лет не пересекались, а сегодня произошло нарушение закона геометрии, они не пересеклись, а сошлись вместе и помчались дальше, отдаляясь друг от друга…
– Мы больше не увидимся? – вздохнула Люба и тихо продекламировала: – "До свиданья мой первый мальчишка, ты не в чём, ты во всём виноват. А любовь у нас была с тобой не длинной, может, просто не дождались мы любви", – она бросилась в магазин. – Но позвони. Хоть раз в год…
Приближалось время встречи с Ираидой Семёновной. Опаздывать не хотел. Предстояло избавиться от свиной головы. Андрей поехал домой, надеясь, что Оленька ждёт его, рассматривая покупки, а может, приехала с подругой или подругами и готовят ужин. С фруктами, значит, можно проститься. Юля никогда не станет есть одна, разделит с подругой булочку, яблоко. У них так заведено в семье. Всё всем поровну. Иногда Оля делит конфету с Андреем. Доходит до ссоры. Он отказывается. Она настаивает. Уговаривает. Он не соглашается, сердится. Каждому хочется, чтобы его слово было веским. Андрей не любит сладкое, хочет, чтобы конфету съела сладкоежка Оля. Предлагает разделить засохший батончик. Если Андрей не уступит, то конфетные половинки будут лежать на столе долго. Обычно Андрей сдаётся, мир заключён, но Оля молчит, думая о чём-то своём, машинально перебирая какую-нибудь тесьму, пуговицы в коробке из-под чая.
Андрей хотел разрубить голову и поставить варить, но времени не было. Оля т не появлялась. Все продукты и покупки лежали на прежних местах. Он написал записку и заторопился на работу. Нашёл ли своё дело, свою нишу? Пока в услужении. Будет помогать бабульке ухаживать за аквариумными рыбками. Открыть магазин не сможет. Разводить рыбок ему негде. Буду слугой.
Вошёл в узкий коридорчик. Хозяйка вышла из кухни, предложила раздеться, указала на новые комнатные тапочки.
– Сифон в шкафу под аквариумом, сейчас доглажу спецовку. Вода неделю отстаивается, – сказала Ираида Семёновна так, словно они только что обговорили план работы
Андрей шагнул в зал, осмотрел огромные аквариумы. Предстояла генеральная чистка. Стенки заросли микроводорослями, на дне скопилось много грязи. За вечер не успеет закончить уборку трёх ящиков. "Что нужно сделать в первую очередь? – думал Листовский, вынимая жёлтые шланги, воронки, фильтры. – Если добавлять воду, то сначала проверить мягкость. Старая вода может быть очень жёсткой, а это вредно для развития рыб. Придётся менять, если жёсткость окажется высокой. Как же проверить? Забыл. Нужна лакмусовая бумага. …Тебе пора почитать книжки. Водопроводная вода содержит много железа. Попытаюсь найти болотце, родник с мягкой водой. Переговорю на базаре с рыбоводами. Должен быть какой-то прибор. Как он называется. Забыл".
Женщина положила на спинку кресла джинсовый костюм, от которого пахло нагретой материей. "Джинсу не гладят, вроде. – Подумал Андрей. – По привычке. Мой костюмчик стар. Женщина хочет, чтобы я выглядел несколько достойно".
– Переодевайся. С машиной придётся возиться. Зачем пачкать одежду.
– Дорогая спецовка. Проще будет, если я принесу свой комбинезон, в котором работаю на рынке, на разгрузке овощей.
– Как тебе удобно. – Ираида Семёновна развела руками, поняв оплошность. Он сообразил. Придётся показываться на людях. Знакомые отметят, что водитель, помощник, друг семьи носит потрёпанную одежду. Значит, должен выглядеть элегантно, под стать хозяйки. – Примерь спецодежду. Вдруг что-то окажется не по размеру. Дочь подошьёт. …Два года не убирала. Накопилось много мусора.
Он вышел в коридор. Тёплая ткань унижала. "Ливрея у швейцара, спецовка у слесаря. Дорогой костюм не походил ни на что. "Царский подарок тянул на дно" – кажется, так было написано в книге "Ермак". Привыкну. Выбирать не приходится. Я – работаю. Труд оплачивается".
Андрей чувствовал себя неловко в костюме. Ему казалось, что потерял свободу. Будто бы стал домашним слугой. Пытался убедить себя в том, что женщина права. Костюм ветхий, и спецовка нужна. Не такая дорогая. Это для твоих доходов дорогая, а для ответственного работника фирмы – раз плюнуть, – убеждал себя, удаляя донную грязь.