Стоят четыре сосёнки – крепкие, развесистые, одинаковые. Никодимов снял кепку. Слава снял панамку. Подошли к палисаднику. Хотел потрогать, ведь вместе с бабушкой поливал, траву полол, ростом мерился. "Хорошо ли им у чужих?"
В середине лета стала сохнуть второе деревце. "Миша заболел", – горевала бабушка, просиживая всё вечернее время у саженца. "А если другое деревце посадить, – предложил Стёпа. Бабушка ничего не сказала, а только вздохнула.
В школе был, когда бабушку Полю нашли у сосёнок мёртвой. Стёпа впервые увидел бабушку лежащей. Её кровать-топчан всегда заправлена, когда бы ни проснулся. В домик входили и выходили женщины и старушки, мужчины на костылях и без костылей.
На крышку гроба падали шершавистые тонкие тополиные листья, а он не мог понять, отчего же бабушка не встаёт. Он знал, что люди могут умирать, но только не его бабушка. Она должна жить всегда. Утешая его, женщина-соседка, сказала: "Не плачь, успокойся. Не родная она тебе была. Тебя эвакуировали из Ленинграда. Твои родители погибли, а она тебя взяла, чтоб не скучно ей было". Вырвался из жестких рук, побежал за телегой, которая увозила бабушку.
Отец и сын Никодимовы шли по деревенской улице, а вслед тянули ветки-руки четыре сосёнки.
СВАЛКА
1.
Следователь Тупикин курил на балконе. Он знает почему горят в городе иномарки, почему взрываются особняки на плановом посёлке. Впервые не хочется раскрывать эти преступления. Нет желания, нет того порыва, что был раньше. Но, как не тяни, а есть сроки, есть начальство, есть обязанность. Небо серело на востоке, за водонапорной башней должно появиться солнце. Последний год. В декабре на пенсию.. И гори оно синим огнём…
Ночь не властвовала над железнодорожным городком Новобобёрском, но и утро где-то запропало. Несмотря на раннее время, по улице Строителей, выходившей к зарослям ивняка поймы речки Велижки, по холодной пыли бодро вышагивала босоногая ватага с удочками на плечах. С левой стороны на путях мокли в росе остовы вагонов, полуразбитые платформы. Утреннюю прохладу размывали писклявые гудки проносившихся электропоездов, им вторили сигналы маневровых тепловозов. Бубнил, как старик у ворот базара, на сортировочной горке, селектор. Здесь старинные переводные стрелки, тупики.
Пахло мазутом и креозотом. Мрачные высокие стены ремонтных мастерских сливались с бетонной оградой, стоящей на краю огромного карьера, в котором брали песок для штукатурки стен жилых домов и цехов заводов. Раньше в мастерских ремонтировали стрелковое оружие, сваривали направляющие для "Катюш", выпускали миномёты, переплавляли военный скарп, привозимый с фронтов.
Исчезли очереди и талоны. В магазинах и магазинчиках продают у нас иностранные конфеты, консервы, вина и сигареты. Прошло время и хозяйки поняли, что куриные окорочка, привезённые из-за океана, – это не только тридцатилетнее куриное мяско, но и заграничная водичка, который они нашпигованы. Продавцы, чтобы сбыть импортную продукцию, пишут на коробках магические слова: "ПРОИЗВЕДЕНО В РОССИИ".
– Что врать!!! – кричали досужие бабки. – Наши окорочка жёлтые, и в перьях. А эти чистенькие.
– Нашли помойку. Всякую дрянь везут! – возмущались покупательницы.
– Дожились. Своей кукурузы не стало! Горох не можем консервировать.
– Глядите, бабы, грибы из Китая привезли, сухие. Будто свои кончились.
Это случилось в то далёкое время, когда слово "безработица", когда-то вызывало недоумение. А теперь людей сокращали, не платили зарплату. Плоды наступающего капитализма вкусили не только в Новобобёрске. Работа исчезала. О ней часто говорили, что она – не Алитет, в горы не уйдёт. Был такой роман Тихона Сёмушкина "Алитет уходит в горы".
Теперь она ушла. Никто не знает куда. Её ищут, читая газеты. Мужчины, лишившись статуса добытчика, не могли содержать семьи. Начались разводы. Сильный пол становился слабым. От безысходности пили и травились. Импортное пойло крепко било по карманам и по печени. Пришла досель малоизвестная наркомания. Подростки нюхали клей, курили лавровый лист.
Захваченные предприятия и фабрики, принадлежали не городу, а лишь единицам. Эти единицы построили свой новый город. Вырублены деревья в лесопарковой зоне. Запруженная речка, наполнила своей водой небольшое водохранилище. …Он выглядел довольно симпатично. Архитекторы приложили руки и головы, проектируя коттеджи, напоминающие замки. Дома строились быстро и добротно. Я удивлялся – откуда мастера? Ещё недавно штукатурили стены с такими волнами, что если захочешь сделать волнообразный угол, не получится, но умудрялись. Сдавали квартиры с недоделками. Рассохшиеся рамы так корёжило, что стёкла лопались, а высохшие полы перестилали те же плотники, но за дополнительные рублики.
Попасть в этот город "счастья" могли не все. Была охрана. В домах не забивалась канализация, не подмигивали лампочки, а вода из кранов текла постоянно. Народ городской называл поселение – "Кулацким посёлком". Пожилые граждане уверенно доказывали, что вот-вот и кончится новый НЭП. Коммунисты с алыми стягами стояли у ног бетонного вождя, клеймили позором всё и вся. Пожилые гражданки, с полными сумками провизии, горько сетовали на задержку пенсий.
В последний месяц у нас в городе вдруг сгорело восемь иномарок. Следователь Иван Иванович Тупикин, почёсывая остатки седых кудрей вокруг обширной плешины, составил список владельцев автомобилей. Он понимал, что этот теракт не могут себе позволить ветераны войны и труда. Это делят рынок свои. Склонившись над списком погорельцев, кривил тонкие плоховыбритые синюшные губы. Оказалось, что авто принадлежат директорам фирм. Следователь выдвинул ещё одну версию: кто-то мстит новым русским. Они задерживают зарплату, увольняют рабочих. Заходив по кабинетику, Тупикин, не потирал ладошек, не раскуривал трубку и не хватался за скрипку. Две версии. Одна правильная. Или обе?
2.
Воткнув удилище в землю, Иван Фролов начал спускаться по крутому откосу. За ним последовали Юрик и Вася. Антон, остановил остальных ребят, захотевших ринуться в карьерную полутемь.
– Кто будет удочки караулить? – вопросил он. – Кто будет сигнал подавать, если "Башенские" придут?
Поясню. На каждой улице группы и группочки, поделившие городок на территории. Башенские жили на улице Пионерской. Неподалёку выстроили огромную водонапорную башню. У них было право собирать бутылки в парке. "Барахло" – считали базар своей территорией. "Бойцы" – жили у бойни, рядом с мясокомбинатом. "Строители" – обладали свалкой. Каждая группа отстаивала права на владение территории. Парни уходили в армию, в колонию, которая тоже была у города своя. Они редко ввязывались в разборки мелюзги, учили малышей не уступать владений, но наведываться к соседям в "гости", как когда-то делали они.
У Ивана Фролова, жившего с родными и двоюродными братьями и сёстрами на улице Строительной, золотое дно – свалка в песчаном карьере. Братья подрастали, обзаводились друзьями и подружками. Если на других улицах в ходу было слово – банда, то, сплочённый коллектив Ивана Фролова, назывался отрядом. Я точно знаю, что в отряде не нюхали клей. Не пили баночное пиво. Соревновались в силе и ловкости, проводя короткие бои в боксёрских перчатках, стреляя из рогаток в мишени.
Строительная улица самая длинная в городе, хотя и состояла когда-то из двухквартирных домов. Пацанов почему-то росло на ней много. В домах жили семьи железнодорожников. Родители, с трудом выйдя на пенсии, потихоньку умирали, так как и у железнодорожников век не долог. На паровозах дышали угольной гарью, ели находу из своих железных сундучков-шарманок жиденькие супы и каши. Тепловозы вытеснили паровозы. А им на смену пришли электровозы. Молодые машинисты водили по отцовским маршрутам пассажирские поезда, грузовые составы, ремонтировали локомотивы в депо, занимались всем тем, что необходимо для нормальной жизни дистанции путей сообщения.
На моих глазах постепенно брусовые дома, окружённые яблонями и малинниками, исчезали. На их местах отрастали панельные и кирпичные пятиэтажки. Типовые двухквартирные дома ещё можно увидеть на каком-нибудь полустанке. Но в городе Новобобёрске их уже не более двух десятков. Дома не сожгли, не перепилили на дрова. Из великолепного лиственничного бруса умелые плотники строили на пустынных разъездах симпатичные домики-дачи. Тогда ещё не рассказал Чубайс о процессе приватизации жилья.
Бывшие хозяева получили бесплатно свои квадратные метры в домах со всеми удобствами. Если раньше женщины встречали коровок у калиток, доили тёплое и ужасно вечно-белое молоко, поили детей, крошили редиску, огурцы в миски, то нынче сидят перед подъездами на скамейках и вспоминают, какие у них росли помидоры, какое варенье закатывали в банки, какое вино получалось из яблок.
Новосельцы организовались в свои отряды. Мальчишки самозабвенно катались на вагонах и платформах на сортировочной горке, наведывались на стоянку заколоченных паровозов, именуя резерв, "кладбищем", торговали марками и монетами из отцовских коллекций на остановке электричек, приворовывали на разгрузочной площадке у складов, ставших торговой базой. От скуки, но очень редко, мальчишки играли в войну в карьере. В почёте отважные киллеры, убивающие наглых олигархов, которые не платят годами зарплату трудящемуся люду на своих заводах.
В последние двадцать лет карьер медленно превращался в свалку. Свалка – не базар. Ничего хорошего там уже не добудешь. Весь мусор сортируют дворники, но иногда случаются стоящие находки. Заводские гудки смолкли. Фабрики еле дышат скудным дымком котельных. Счастливчики, из числа разбогатевших челноков, выбрасывают старую мебель, стиральные машины, телевизоры, пылесосы и другой домашний скарб.
Мальчишки прознали, что в озерке – в центре карьера – хранятся несметные сокровища военной поры. Пункты приёма утиля оплели город сетью. Металлом брали везде. На кладбищах, на дачах, выдирались металлические столбики. …В озеро бросали снаряды и гранаты, которые находили в танках, привезённых на переплавку. Отец Ивана рассказывал, что в детстве нашёл в озере мадьярский пистолет. Иван сделал дыхательный аппарат. Мальчишки ныряют на дно водоёма, поднимают железки. Везут на тачках сдавать. Они не знают, что озеро с настоящими минами и снарядами в другом месте. Оно давно засыпано, замаскировано. Только Иван Фролов знал, где находится опасное место. Полагал, что придёт нужный час и тогда он начнёт добычу смертельного материала.
За четыре военных года и пять – послевоенных в озерке упокоились, но не с миром, тысячи тонн взрывчатки. Но тогда это озерко было очень далеко от бараков. Сегодня город уткнулся улицами в огромный карьер, напоминающий лунный ландшафт. Город приблизился к беде. Те, кто знал об этом секрете, давно уехали в другие места. Кто когда-то нырял в то страшное озеро, не сможет его найти, так как воду отвели в глубокую соседнюю яму, вырытую экскаваторами. Да, и не до этого им сегодня. На хлебушек бы, на пивко заработать каким-нибудь путём. А взрывчатка на рынке есть. Свеженькая. Современная. Мощная.
Карьер ребята проверяют каждый день. Утром и поздно вечером приезжают мусоровозки. Нужно быть на месте первыми, чтобы обнаружить нечто нужное и ценное. На самой большой городской свалке дежурят бомжи, а здесь пока никто не живёт. Башенские тоже не спят. У них редко бывает праздник. На ихней территории иногда устраивают по оврагам мотогонки, ралли джипов и соревнования санитарных дружин. Там особо нечем поживиться. Разве что на стрельбах насобирать автоматных и пистолетных гильз, но что ими делать? А бутылки в основном валяются пластиковые. Поэтому они совершают набеги на карьер, а значит, на территорию "Строителей". Воевать с ними нелегко. Они дружны, а малочисленный отряд Ивана Фролова слаб. Две других группы Строительной улицы редко приходят на помощь. Отряд издалека обстреливает своих противников из рогаток, заставляет отступать, но в нормальный кулачный бой никогда не вступает. Высушенные кусочки глины летят со свистом. Даже девочки умеют не только подавать заряды, но и уверенно стреляют, хотя и не прицельно.
Иван и его братья – Юра и Вася скрылись в глубине карьера. Антон Майко вынул из кармана старой джинсовой куртки большой огурец и разрезал складным ножом на три куска, подал малышам, которые перешли во второй и третьи классы.
– А тебе? – сказал Лёня – белоголовый мальчуган в спортивных выгоревших шароварах. – Хоть откуси.
– Лёнька, Серёжка! Отвязни. …Рано курить. Перейдёте в пятый класс, тогда Иван разрешит. Клёв прозеваем, – ворчливо сказал Антон, зажигая спичку. Серёжа Клячевский – молчаливый, но умелый мальчик примкнул к ребятам в прошлом году. Он не жил на Строительной улице. Его отец не водил ни паровозы, ни тепловозы. Он когда-то работал вагонным мастером. Сортировал вагоны на сортировочной горке. Сократили за пьянку.
Пойма реки Велижки за карьером исходила сизым туманом. В тальниках посвистывали синицы, в болотистой пойме ухала выпь, дразнились иволги. На островах в камышах жили летом небольшими группами бомжи и бандиты. Они грабили припозднившихся прохожих и прятались в непроходимой чаще.
Редкое стадо коров выдавливалось из города, как паста из тюбика. Отряд шёл рыбачить, а заглянуть в карьер нужно в первую очередь. Можно разжиться рамой от велосипеда ламповым радиоприёмником, старой электроплитой. Сегодня пришли без мешков, без тачек. Только разведка. Придут после обеда, чтобы забрать припрятанное, но после того как продадут живую рыбу, купят мороженое или сникерсы. Всё поделят на равные доли. Получат даже те, кто не был на рыбалке, зато отличился в других акциях.
Иван копит деньги на видеокассету. У него есть план. Он перепишет её и продаст взрослым парням за деньги, за покровительство, за помощь в разборках с соседями. Кассета есть у Чука из Башенной ватаги. Чукерманнес не особа с ними водится, играет на скрипке, поёт в церковном хоре. Он обещал стянуть у родителей умопомрачительную порнуху, передать её под честное слово на три дня за четыре доллара.
– Чего они там завязли что ли, – нервничает Антон, присыпает окурок песком. – Как пить дать, прозеваем сегодня клёв. Ва-ня! – кричит Антон. Мы пойдём место занимать.
– Не ори, – донёсся сдавленный голос Юрика Гуркина. Матери Ивана, Лёньки и Юрки – родные сёстры. Они приехали в этот городок из деревни Берёзовый Лог. Работали в строительном управлении. Ольга Терентьевна Фролова окончила заочно техникум связи и стала заведовать почтовым отделением. Тамара Терентьевна Гуркина работала на ремзаводе бухгалтером, а Нина Терентьевна Майко развешивала лапшу и пшёнку в "новом" гастрономе, который давно уже не нов, а все по-привычке так его называют много лет.
– Мы – телек надыбали, – проговорил снизу Юрка Гуркин. – Бросай шнур.
Можно было пройти метров двести, где склон песчаного холма понижается, где есть дорога, по которой въезжают в первую линию карьера мусоровозки, но мальчишки выбрали сегодня короткий путь. Иван не был уверен, что в карьере нет посторонних. Поэтому, тайно спустившись по крутому откосу, мог бы обнаружить Башенных, застав их врасплох, но в карьере никого.
Антон намотал на кулак бельевой шнур, начал вытягивать из сумрака карьера что-то тяжёлое. Ему помогали мальчики. Хотя больше мешали, но он не прогонял их.
– Мешок, – подошёл к краю Игорёк Майко, прозванный за простуженный нос, – Сапой.
– Уснули? – донёсся голос Васьки Гуркина – младшего брата Юрки, стоявшего на учёте в детской комнате отделения милиции. Однажды случайно оказался на месте перевёрнутого комка. Его захватили, но он никого не выдал, хотя знал парней, которые немного поживились сигаретами и баночным пивом.
Иван выбрался из карьера, тоже принялся вытягивать груз, откидываясь назад. Тяжело дыша, мальчишки наклонились над большим мешком.
– Вот это да, – удивился Антон.
– Иду. Показалось, что пахнет необычно, – радостно говорил Васька. – Тут подошёл Иван, начал копать. Юрка бегает вокруг и заточкой ширяет. Може, чо ещо заныкали.
– Не трогать, – приказал Иван, развязав мешок.
– Отравленную не стали бы прятать в мешке, – задумчиво сказал Юрка.
– Тёплая, Ваня. Потрогай, – удивился Антон.
Иван достал круг копчёной колбасы, отломил кусок, откусил. Потянулись руки. Паренёк строго взглянул на мальчиков. Наступила тишина. Юрка начал завязывать мешок.
– Чтобы тихо. Поняли? Это тыренная колбаса с мясокомбината. Проболтаетесь, получите пику под ребро от тех воров. Всю семью могут вырезать. Кому не понятно?
– Давайте обратно, положим, – предложил младший изо всех братьев – Леня Майко.
– Вам хорошо. Твоя мать в магазине, а моему бате получку уже год не платят. Сестры вкус забыли колбасы, – стал прятать удочки в кусты Васька.
– Короче. Клятва. С Юриком отнесём мешок и спрячем, а вы – на рыбалку. Мы приходим, приносим жрачку. С хлебом. Поедите. Потом поделим на всех. На весах, – строго проговорил Иван, оглядывая войско.
– Ваня, мы не возьмём. У нас есть. Правда, Лёнька? У нас отец на бирже стоит. Он хотя болеет, но не пьёт. У нас кролики. Мы их кормим. Наташка и Тонька траву рвут на грядках. Мы не боимся. …Граммов сто, и нам хватит. Для девчонок, – сказал Антон Майко – старший брат Леонида.
– Это не важно, – сказал Юрка строго. – Всем поровну. Так нас учит Иван? Так, – мальчишки одобрительно загомонили. Может, кто трухнул?
– Ничего мы не испугались, – обиделся Антон Майко. – Васька прав. У нас мама работает. Ей зарплату платят. А вашим родителям трудно.
– Мы поэтому и стараемся им помогать, – сказал Иван, перекладывая колбасу в марлевый неводок.
– Чтобы они без нас делали? – вздохнул Сергей Клячевский, прозванный Клячей. Хотя он был худым, но в бою вёрток и терпелив; если пропускал удар, не хныкал.