НАКАЛ ИСТОРИИ
© Перевод О. Сергеевой
Наступила середина зимы. Кругом все вымерло.
Три женщины появились с опозданием на полуночной мессе, цокая шпильками по каменным плитам в середине первой проповеди. Они прошли по проходу, как тонкокопытные кашляющие северные олени.
Втиснулись без извинений на скамью, и так переполненную. Женщины, вне сомнения, были пьяными. Запах алкоголя и дешевых духов разносился на расстоянии пяти рядов. Одна из них была совсем юная, две другие - постарше, особенно третья. Чересчур яркая, наполовину расстегнутая одежда на самой молодой женщине бесполезна в такое время года или, точнее, в любое время года; грубая ткань оранжевого и металлически-синего цвета, обнаженная шея и плечо; и у всех трех женщин взъерошенный вид, так как они пребывают в состоянии того самого, кажущегося счастья, и, прислонившись друг к другу, они притопывают ногами и растирают ладони, чтобы согреться. Поднимающийся от них шум отвесно свисал как нейлон под высоким куполом церкви над головами хорошо одетых прихожан.
Женщина посредине закурила. Тут она вспомнила, где находится, спохватилась и выронила сигарету.
Сигарета закатилась под подставку для колен и лежала там, дымя, и когда женщина наклонилась, чтобы попытаться вытащить ее оттуда, то заставила целый ряд людей потесниться, и все-таки ей пришлось подняться, балансируя между своими подругами, прежде чем она смогла растоптать сигарету на линолеуме острым носком туфли. Это место в Евангелии все трое гундосили, едва сдерживаясь от смеха, так как преклонных лет священник заново читал вслух ту же историю; на постоялом дворе не осталось свободного места, испуганные пастухи окружили столпотворение великих сил небесных, появившихся в лучах света, восхваляющих и воспевающих Бога.
Потом они запели дискант "О, придите все правоверные", выбрав совершенно не те стихи, когда еще никто в церкви не пел дискант.
Во время "Знака Мира›‹ обмениваясь рукопожатием с бескомпромиссными людьми впереди и позади них, эти три женщины казались вежливыми и сдержанными. Потом они обнялись, чтобы пожелать друг другу мира. А ведь на самом деле, хотите - верьте, хотите - нет, они совсем недавно познакомились, только сегодня вечером, рассказывала та, что наполовину раздета, самая молодая, стоящему рядом с ней мужчине резким пьяным голосом, неумышленно громко, так что люди впереди могли все услышать, прежде чем она обвила его шею руками, чтобы подарить рождественский поцелуй мира. После, когда месса закончилась и пришло время петь, причем слишком высоко, "Послушайте, Ангелы Геральда", одна из них спела "потомок вышел из чрева девственницы" в продолжение фразы "поздно к нему пришло прозрение", и разразился взрыв смеха и со всех сторон посыпались возмущения. По окончании мессы прихожане проходили мимо этих женщин на выход, возмущенные или забывчивые, они, улыбаясь, вели своих детей в обход или переступали ноги самой молодой женщины, которые та выставила в проход со сбившейся туфлей, свисающей с одной ноги; лежа ничком на скамье с закрытыми глазами, она положила голову на колени женщине, которой было за тридцать и которая, когда на них пристально смотрели, прохладно желала веселого Рождества Христова и счастливого Нового года, в то время как самая старшая, лет пятидесяти или около того, трудно сказать, благодарила людей затуманенным взглядом и улыбкой за то, что они не наступали на ноги девушки.
Священник возвратился из ризницы и обнаружил, что, кроме этих трех женщин, в церкви больше никого не было. Теперь они расположились впереди, на опасно близком расстоянии к алтарю. Две из них наклонились возле хлева. Третья стояла за алтарем, размахивая чем-то в воздухе, и когда священник подошел ближе, то увидел, как один из послушников, потирая покрасневшую шею и хихикая, позволил ей взять длинную с металлическим наконечником палку и объяснял, как дотянуться до высоко расположенных на стенах горящих свечей и погасить их.
Те две женщины, что были возле хлева, низко склонились над гипсовыми фигурками Марии, Иосифа и маленького Иисуса. Они перекладывали цветы возле Святого Семейства. Священник видел, как одна из них просунула сморщенную в красных прожилках головку лилии между ног Иосифа.
- Пора, девушки, пора, - сказал он.
Потом стал выгонять женщин.
- Ну почему мне нельзя погасить остальные свечи? Шесть я уже погасила, - сказала одна.
- Это сделает послушник, - ответил священник. - Верните ему палку. Теперь ступайте.
- На улице мороз, отче. Нам некуда идти, - сказала вторая.
- И вот еще что, отче. Эта женщина беременная, - сказала третья, обняв за плечи свою молодую подругу. - Вы не можете ее выгнать. Она собирается рожать как честная перед Богом девушка. Взгляните.
Женщина задрала вверх майку девушки. Старый священник искоса посмотрел на голый живот, плоский и побледневший от холода. На пупке висела сережка.
- Ну, если она собирается рожать, тогда я тоже рожу с Божьей помощью, - сказал он и стал выводить их через открытые двери. Они протиснулись следом за ним. Он закрыл одну из дверей, резко опустив задвижку в каменный пол.
- Скоро мужчины будут рожать детей, - говорила девушка. - Я видела это по телевизору на канале "Открытия".
- Но она же беременная, отче, - крикнула самая старшая из них. - Ну, разве не так, милая? И ей некуда идти. Скажи ему, Диана.
- Да, отче, это правда. Я вот-вот стану матерью, в любую минуту, и нам некуда идти. Ну почему нельзя поспать в церкви одну ночь?
- По вам этого не видно, по крайней мере, на мой взгляд, - сказал священник.
- Но этого нельзя увидеть невооруженным глазом, - парировала девушка. - Это призрачная беременность.
- У нее родится призрак, отче, - подхватила другая.
- Святой дух, - поправила девушка. - Он должен остаться в церкви.
- В ней полно святых духов, - подключилась третья.
Перед тем как закрыть дверь, священник напоследок напутствовал их через узкую щель.
- А теперь отправляйтесь домой к своим семьям, - сказал он.
И повернул ключ в замке. Было слышно только, как в глубине церкви, все еще хранившей тепло людей, угасали звуки его шагов, а через минуту раздался шум последнего на стоянке автомобиля, на котором родители собирались увозить домой послушника. Мальчик стоял в дверях позади священника, застенчиво смеясь над шутками женщин. Самая молодая из них взъерошила ему волосы, другая положила руку мальчику на плечо за шеей, а самая старшая широко ему улыбалась. Лицо послушника пылало от удовольствия и жара. Теперь двигатель автомобиля стал глохнуть, потом еще больше, и тогда, прибавив газу, чтобы противостоять холоду, автомобиль постепенно исчез в ночи.
Женщины стояли, переминаясь, за закрытой дверью. Было видно выходящее из них дыхание.
Самую старшую из женщин звали Этта. Среднюю - Мойра. А молодую - Диана.
Женщины помогали друг другу перейти железнодорожные пути, пролезть под ограждением и спуститься вниз к берегу реки. Они уселись на ледяную траву на высоком берегу. Средняя вытащила зажигалку и прикурила сигарету. Они зажгли свечу, которую украла молодая. Постепенно подмораживало, хотя ветер почти утих.
- Какая тихая ночь, - проговорила молодая.
- Да уж, тихая, - буркнула старшая, взглянув на небо. - Завтра мороз усилится, - добавила она.
- Посмотрите сюда, - торопливо сказала средняя. - Так и есть. Клянусь. Там была эта женщина.
- Какая женщина? - спросила старшая. - Мы ее знаем?
- Нет, так познакомимся, - откликнулась средняя.
- Как ее зовут? - поинтересовалась старшая. - Где она работает?
- Поди знай, - ответила средняя. - Мне кто-то рассказывал о ней. О том, что она сделала. У нее умер муж, и она каждую ночь приходила к нему на могилу и сидела там до утра, и это длилось целый год. Клянусь Богом, это правда.
- Как та собака в Эдинбурге, - сказала старшая.
Молодая женщина позволила себе лечь на спину.
Возле уха раздался неприятный треск промерзшей травы.
- Неужели каждую ночь? - удивилась она. - И целый год? Триста шестьдесят пять ночей. Шестьдесят шесть, если это был високосный год. Сидела там. Зачем? - недоумевала она. - Думала, что он подойдет к ней и скажет "привет"?
- Не знаю, - пожала плечами средняя. - Откуда мне знать?
- А как ей удавалось каждую ночь пробираться мимо сторожа? - не унималась молодая женщина. - Разве кладбище на ночь не закрывается? Неужели она не пропустила ни одной ночи? Интересно, брала ли она с собой что-нибудь поесть? Или ужинала дома перед уходом?
- Говорю же тебе, не знаю, - сердито сказала средняя, - Даже не представляю, что она брала на свой проклятый ужин.
- Копченую селедку, - предположила старшая.
- А что дальше было, когда этот год закончился? - спросила молодая.
- Иногда чувствуешь себя уже покойницей, - произнесла старшая. - Я их не так уж часто вспоминаю, но сегодня вечером у меня были именно такие ощущения.
- Ради Бога, - взмолилась средняя. - Это все сказки.
Они сидели, притихнув. Речной холод ревел в ушах.
- Слушайте, а ведь что-то в этом есть, - опять заговорила старшая. - Моя мать мне тоже об этом рассказывала. Она, правда, уже умерла. Но вы же знаете, что происходит в сочельник? И в ночь на Рождество?
- Еще бы! - охнула средняя. У нее погасла сигарета. Она поднесла кончик сигареты к свече, затем взяла ее в рот и затянулась. Но раскурить не удалось.
- Послушайте, - приглушенно сказала старшая. - В ночь перед Рождеством всегда случается что-то необычное. Можете смеяться надо мной, если хотите. Но я вам говорю. В детстве моя мать жила в деревне. В те времена по деревенским обычаям считалось, что если на сочельник в полночь встать на перекрестке, тогда можно услышать голоса.
- Какие голоса? - шепотом спросила молодая.
- Которые вещают обо всех событиях, - пояснила старшая, качая головой.
- Каких еще событиях? - спросила средняя.
- О тех, которые могут случиться, - ответила старшая.
- Твоя мать и вправду слышала эти голоса? - усомнилась средняя.
- Да нет же, все не так, - сказала старшая. - Вот, например, если вода в колодце превращается в вино и ты увидела, что это случилось, тогда надо быстро отвернуться в сторону, нельзя туда смотреть, иначе умрешь в течение года.
- И все вино пропадет даром, - заметила средняя.
- Умрешь в течение года, надо же, - сказала молодая. - Но это всего лишь одна неделя. Совсем недолго. Или, может, имеется в виду новый год? В следующем, наступающем году?
- В течение года, так она всегда говорила, - пояснила старшая, закрыв глаза.
- Семь дней, - вздохнула молодая. Средняя тряхнула головой.
Самую старшую трясло от холода, пробирающего даже через пальто.
- А иногда, - сказала она, - вода могла превратиться в кровь, а не в вино. Но все то же самое. Если видишь, что такое случилось, вода превратилась в вино или кровь в колодце или в источнике, значит, умрешь в течение года.
- А если в реке? - спросила молодая. - Может вода измениться в реке?
Они одновременно посмотрели вниз на реку, высоко и быстро несущую свои воды.
- А тот священник в церкви? - вспомнила старшая. - Говорю же вам. Все это правда. Старуха Маккиннон точно работает на него, работала еще в те времена, когда я была девчонкой, и держу пари на шестьсот фунтов, на все шестьсот, что он сегодня вечером греется у нее в постели.
Она повернулась, показала рукой на оранжевый свет, горящий в верхнем окне дома, пристроенного к церкви.
- Надеюсь, ему это пойдет на пользу, - задумчиво произнесла средняя. Теперь и она вся дрожала. - Проклятье, какая холодная ночь, - добавила она.
- Рождество же, в конце концов, - сказала старшая, засовывая руки поглубже в манжеты пальто.
- В один год у меня появилось платье в обтяжку, - похвасталась молодая.
- Что именно было обтянуто? - спросила старшая. Средняя рассмеялась.
- Ну, просто в обтяжку, - попыталась объяснить молодая. - Ну, вы же знаете. В таких платьях сходили обычно вниз по лестнице.
Средняя давилась от смеха. Старшую это привело в замешательство.
- Такое вот эластичное, - уточнила молодая. - Я играла с ним на ступеньках, и в это время шел "Национальный вельвет" с Элизабет Тэйлор, скачущей на коне. Старый фильм, она там совсем еще ребенок. Все вокруг было ярко-красного и коричневого цвета.
- Да, в тех фильмах и в самом деле использовали более яркие цвета, - согласилась средняя. - Сочные краски. Техниколор.
- Вот почему Лиз Тэйлор там такая яркая, - рассудила старшая.
- Она и в жизни такая, - заметила средняя.
- Она победила в национальных скачках. И состригла свои волосы, - сказала самая молодая.
- Представляешь, живешь ты в бунгало и получаешь в подарок на Рождество облегающее платье? - снова вступила средняя.
Старшая наблюдала за ними, смеясь.
- Да, - сказала она. - Тогда уже прошло немало времени после войны, поэтому бог знает где он его нашел. Мой отец. Этот плетеный чемодан, полный фруктов, он вошел весь промерзший, держа его под мышкой, и поставил на пол в кухне. Надо было видеть лицо моей матери. В корзине лежали фрукты, которые мы, возможно, и не мечтали когда-либо попробовать. Кое-какие из них я так до сих пор больше нигде не видела.
- Ты хоть помнишь их вкус? - спросила средняя.
- Никогда не забуду, - ответила старшая.
- Как самая сочная еда, "техниколор", - сказала молодая.
Старшая утвердительно кивнула.
Две другие ушли, одна бегом, вторая прихрамывая, обе отправились ловить автомобиль с "огоньком" в надежде, что это такси. Она осталась одна. Средняя дала ей десятифунтовую банкноту. Старшая оставила ей свое пальто, и теперь она носит его. Сзади пальто влажное от земли, а плечи и рукава, подогнанные под фигуру женщины в возрасте, все еще хранили ее тепло. "Мне оно не понадобится, - сказала Этта, снимая пальто, когда уходила. - Тебе оно больше пригодится. А мы сейчас поймаем вот то такси".
Диана подняла глаза. Усыпанное звездами небо напоминало белое жнивье.
У Этты дома остался больной отец. Вот почему она не спешила туда возвращаться. У Мойры, казалось, вообще не было причины не хотеть идти домой. Впрочем, что-то могло и быть.
Диана надеется, что эти две женщины сейчас едут к себе, в свои теплые дома.
Она стала карабкаться вверх по склону берега реки. Внизу на траве виднелись три маленьких темных пятна, где морозу пришлось отступить и растаять, когда они сидели там втроем, разговаривая. В голове прояснилось, стало меньше тумана. Прежде все предметы сами перемещались вокруг, как некие фигуры в тумане. Теперь они успокоились. Вот церковь на другой стороне дороги, которая, правда, в свете уличного фонаря выглядит зловеще. Она ее помнит. Они заходили туда погреться.
Тут она рассмеялась. Теперь, когда она идет мимо церкви, у нее есть основание сказать: и я была там внутри и гасила свечи в сочельник. И еще там был старый священник, он выгнал их, но только в конце. А еще - мужчина рядом с ней в одном ряду, она поцеловала его. И все прихожане в тот вечер, упакованные в честь Рождества, словно богатые подарки, и слушающие в середине зимы старинную историю о рождении Христа. Как будто рождественским утром они откроют двери своих домов и обнаружат самих себя на пороге в виде новорожденных, лежащих в корзине, как те экзотические фрукты, или в одном из тех винных ящиков, сделанных из дорогой древесины и наполненных соломой.
Она шла вдоль изгиба реки. За углом и вниз по улице город все еще утопал в огнях, хотя во многих домах к этому времени уже готовились ко сну, не спеша. Где - то там сейчас послушник; он будет спать в маленькой кровати, натянув до подбородка одеяло, и система центрального отопления отключится только утром. По всему городу люди устраиваются спать в домах, крыши которых лоснятся сейчас белым цветом, но как только наступит утро и к ним прикоснутся лучи солнца, они опять почернеют. И та женщина на могиле умершего мужа. Если она пришла сегодня вечером к могиле, то на ней непременно огромный тулуп из овчины, перчатки и шарф, и еще у нее с собой такой же обогреватель, как у туристов во время отпуска, и идущий от него жар будет освещать кладбище и растущие там деревья, и ветви, голые и обледеневшие, вечнозеленые и обледеневшие.
Тротуар усыпан песком. Она чувствует его под ногами. А над ней - мороз и пустое небо. Она протягивает руку и стряхивает изморозь с ветки дерева, что стоит рядом со счетчиком стоянки. Ветка в ее руке вся усыпана плотно закрытыми почками. Она бьет по ней щелчком, и кристаллы льда разлетаются вокруг дерева в разные стороны, как брызги воды с собаки.
Часы на обледеневшем счетчике стоянки освещены сзади. Она трет замерзшее стекло холодной рукой. Два сорок шесть утра. Она наклоняется к ограждению и прислушивается. Только шум реки, и где-то далеко, в самом конце стоянки, слышны крики и пение празднующих людей. Она глубже укутывается в пальто и прячет руки в карманы. Догорающая свеча; десятифунтовая банкнота; чьи-то случайные крошки хлеба и пыль.
Она собирается идти куда угодно, еще не знает куда.
Улица опустела, если бы не мужчина, который направляется к ней с другой стороны дороги. Рождественским утром в три часа, когда еще темно, он вышел прогулять двух маленьких псов Джека Расселла.
Вот в этом и заключается вся история, думает она, когда они проходят мимо друг друга.
Слишком темно, чтобы увидеть его лицо. С Рождеством Христовым, дорогая, кричит он ей через дорогу. Всего хорошего.
Слова полны сердечности.
С Рождеством Христовым, говорит она ему в ответ. Всего самого лучшего.
НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ
© Перевод О. Сергеевой
Настал конец, и мы оба об этом знали.
- Так что же будем делать? - спросил ты.
Я пожала плечами.
- Понятия не имею, - ответила я.
Ты покачал головой.
- Я тоже.
Мы растерянно стояли в гостиной. Даже мебель в ней казалась бессмысленной. Я понимала, что продолжаю стоять, словно вежливо ожидаю твоего ухода. Ты тоже выжидал, подтянутый и строгий, как будто только что поднялся с места, чтобы попрощаться с гостем.
Я скрестила руки на груди. Ты положил свои руки на бедра.
У тебя под глазами появились черные круги, как если бы ты не спал в течение многих недель. Я знала, что у меня под глазами такие же темные круги. На улице шел мокрый снег, вечер был пронизывающе холодным; наступил худший месяц года, когда дни воспринимаются более пасмурными, недели - утомительно долгими, а деньги, как представляется, еще медленнее поступают на счета частных лиц в банке.
Я села на диван. Ты опустился рядом. И хотя центральное отопление было включено на полную мощь, все равно казалось, будто в доме полно щелей. Мы оба уставились на пустой камин в стене.
- А знаешь что? - сказал ты.
- Что? - спросила я.
- Давай попробуем разжечь камин, - предложил ты.
- Давай, - согласилась я.