10
Перед ним стояла чашка кофе с посыпанным пудрой пончиком. Можно было бы добыть что-нибудь посущественнее, но не хотелось отрываться. Вечер за вечером он проводил в своем кресле, погруженный в работу, как пузырек оливкового масла в бальзамический уксус, - кругом темнота, и только у него на столе свет. В целях экономии "Тройер, Барр и Эткинс" установили датчики движения на все верхние лампы. С шести утра до десяти вечера свет горел непрерывно, а после десяти включались датчики. Тим задерживался после десяти почти каждый день, и, поскольку движения его ограничивались кликом мышки или переворотом страницы, датчики на них не реагировали. Когда свет вокруг неожиданно гас, Тим поднимал голову - удивленный не столько внезапной темнотой, сколько резким возвращением к действительности. Осознанием себя как физической сущности, а не только мыслительного процесса. Приходилось вставать, поражаясь втайне примитивности этого механизма, махать руками, подпрыгивать на месте, открывать-закрывать дверь (иногда все три действия сразу), чтобы свет снова включился.
Это было счастье.
Двадцать пять лет назад Тим решил поступать на юридический, предвкушая интересную учебу и заманчивые карьерные перспективы. Его приняли в Гарвард, где он быстро навострился глотать один за другим огромные зеленые тома по гражданскому и конституционному праву. После летней практики в "Тройер и Барр" ему пообещали постоянное место - как только получит диплом. Но туда он пришел не сразу - сперва отслужил секретарем судьи второго округа. Год спустя женился на Джейн. В "Тройер" он сразу впрягся в работу. Первые пару лет на него сваливали самое муторное - документопроизводство, однако постепенно невысокая должность начала обрастать возможностями. Тиму стали поручать сбор показаний. Он демонстрировал стратегический талант как в гражданских делах, так и в уголовных, проявляя, что немаловажно, недюжинную выдержку на судебных заседаниях. Ему удавалось произвести нужное впечатление на нужных людей, и на седьмом году работы в фирме его единодушно выбрали в партнеры. Он ужинал в лучших ресторанах и заказывал лучшие вина.
Однако увлекало его не это. Его увлекали Хьюстон, Сиэтл, Питтсбург, Орландо, Чарльстон, Манхэттен - места проведения слушаний. Процесс, вот что главное. Клиенты. Дело. Поле битвы. Иногда он брался защищать кого-то бесплатно, на общественных началах. Он сидел в центре города, вокруг бурлила жизнь и сияли огни. А еще из его кабинета открывался потрясающий вид на Центральный парк. А еще Тима окружали единомышленники. А еще ему нравились большие деньги. А еще затягивал успех. Работа поглощала его целиком, и он ни разу не усомнился в правильности выбора.
Сейчас стояло утро, и он готовился к заседанию. Защищать предстояло некоего P. X. Хоббса, который обвинялся в нанесении своей супруге множественных ножевых ран и попытке укрыть тело на заброшенной стейтен-айлендской свалке. Улики против него имелись исключительно косвенные - окровавленная простыня без следов ДНК третьих лиц, шаткое алиби (якобы во время убийства он стоял в пробке) и внушительная страховка у супруги на случай гибели. Окружной прокурор лишь чудом добился обвинения. Заседание большого жюри выявило в деле массу белых пятен, и Тим с командой пришли к единодушному выводу, что Хоббс, несмотря на явную нелюбовь к жене, преступления все же не совершал. Частная инвестиционная компания Хоббса поставляла "Тройер и Барр" немало клиентов, и никому не хотелось портить взаимовыгодное сотрудничество обвинительным приговором.
Тим съел свой пончик над салфеткой, чтобы не пачкать стол пудрой, и невольно вспомнил времена, когда следил за питанием. Не ради похудения, не за компанию с безуспешно лепящей из себя пляжную красотку дочерью, а исключительно для здоровья, - когда Багдасарян выдвинул версию о возможной гастрономической природе хождений. Тиму было велено снизить уровень потребления кофеина, сахара и никотина, а заодно проконсультироваться с натуропатом. Он послушался. Послушался, потому что на МРТ стабильно не просматривалось никаких отклонений, потому что он сменил уже третьего психиатра, потому что швейцарский специалист умыл руки. Неделю Тим ездил в Челси на клизмы и морковнотравяные коктейли к тринидадцу с золотыми трубочками и волшебными корешками. Джейн привозила его и дожидалась в гостиной среди примитивной резьбы по дереву и ярких предметов тропического искусства. Первую пару дней они жили затаенной надеждой. Потом Тима понесло на "прогулку" прямо из дому, и шесть часов спустя Джейн подобрала его на задворках "Старбакса" в Новом Ханаане. Диета из апельсинового варенья и чистка апельсиновым соком не принесла ничего, кроме еще одной галочки в списке опробованных способов лечения. Ну и кишечник у Тима заработал, как у десятилетнего.
В кабинете было тихо и уютно. Окно за его спиной розовело от зимних рассветных лучей. И хотя каждая минута, проведенная им без движения, плавно перетекала в следующую, каждая следующая несла в себе растущую тревогу, что эта может оказаться последней. Умиротворяющее тепло, мягкое кресло, восхитительная стабильность и стройность юридической практики - наслаждаться всем этим становилось все сложнее. Что если Натервол все-таки прав, и причина приступов кроется в стрессе? С другой стороны, именно шарлатан Натервол сосватал ему того придурка из Южной Калифорнии, который провел для него имитацию прохождения родовых путей. Он тогда хватался за любую соломинку. Нет уж, лучше гореть в аду, чем еще раз лезть в эту гигантскую поролоновую матку и с рыданиями вытуживаться на свет.
А еще был Де Вейсс, экопсихолог из пустыни, винивший во всем городской воздух, сотовое излучение и загрязненные грунтовые воды, - этот выдал Тиму лист бумаги, с обеих сторон исписанный названиями ежедневно отравляющих организм токсинов…
В десять Тим поднялся и пошел к Питеру. Стоять было тяжеловато. Ноги снова ныли, как у дряхлого старика. Пришлось двигаться осторожно, деревянной походкой, разминая шаг за шагом неподатливые суставы.
- Тук-тук, - произнес он у двери в кабинет Питера.
- Да-да! - донеслось оттуда.
Он вошел внутрь и сел. Питер был старшим помощником по делу Хоббса и особым авторитетом у Тима не пользовался.
- Питер, мне, возможно, придется исчезать ненадолго в ближайшую пару дней.
Питер продемонстрировал ожидаемое от помощников отсутствие любопытства к личным делам начальства, нацепив маску полнейшего понимания.
- Конечно, Тим.
- Мы висим на волоске. Нужна предельная сосредоточенность. Поэтому без меня ни шагу, ясно?
- Тим, какие…
- Ни единого шага!
- Какие у меня полномочия?
- Ты звонишь мне, ясно? По любому вопросу. Я всегда на мобильном.
- Хорошо, понятно.
- С этой секунды я с мобильным не разлучаюсь. Звони обязательно. Не Кронишу. Не Водице, мне и только мне.
- Хорошо, понял. А что такое?
- Они в этом деле не разбираются.
- Я буду звонить.
- А ты - только без обид…
- Да?
- Ты пока тоже не готов.
- Да, согласен, - признал Питер. - Не беспокойся, буду отзваниваться.
Тим кивнул, вставая. На полпути к кабинету его вновь окликнул Питер, и Тим обернулся на ходу.
- У Хоббса ведь сегодня предварительное слушанье?
- Сегодня?
- Просто хотел уточнить, будешь ли ты там.
- Ему назначили на сегодня? - Тим продолжал удаляться.
- Ты же вроде сам говорил?
- Я говорил?
Обоим приходилось повышать голос.
- Тим?
- Звони мне, Питер! Понял? И ни шагу без меня!
Он скрылся за углом.
"Лабораторных исследований, подтверждающих или исключающих ваше состояние, не существует, - заявил ему когда-то доктор по фамилии Реджис. - Поэтому мы вправе подозревать отсутствие у этой болезни явного физического проявления - или попросту отсутствие ее как таковой".
Яновиц из клиники Джона Хопкинса пришел к выводу, что к ходьбе Тима побуждает какое-то навязчивое желание, и предложил групповую терапию.
Доктор Клюм обозвала его недуг "доброкачественным идиопатическим прогулочным синдромом". Слово "идиопатический" пришлось смотреть в словаре - "прил. (о заболевании) неясного происхождения". В самую точку (если отвлечься от подлинного значения), - вот кто они все, Клюм и иже с нею. Идиопаты. И почему "доброкачественный"? В медицинском смысле, может быть, и да, но если этот "прогулочный синдром" не исчезнет, что уж тут доброго и качественного?
Терапевты выписывали направления. Специалисты назначали сканирования. Клиники собирали консилиумы.
К первому своему психиатру он шел с неохотой, уверенный, что психика здесь точно ни при чем. Доктор Руйфл начала сеанс с погружения в историю семьи. Тим рассказал что мог. Дедушки с бабушками уже на том свете, он знал, кем они работали, но не более. Отец умер от рака, когда Тим был еще ребенком. На двадцатую годовщину его гибели на мать свалилось зеркало, под которым она сидела в ресторане - сорвалось с крепления, - и она скончалась от травмы черепа. Ни один из этих фактов (как, впрочем, и других) доктору Руйфл не помог. Терпение Тима лопнуло, когда доктор предложила обратиться к генеалогическому целителю на случай неизвестной травмы где-то в роду - скажем, кто-то из предков погиб во время "марша смерти" или другой насильственной эвакуации… От "генеалогического целительства" он отказался как от неприкрытого шарлатанства.
Тим прошагал мимо стойки секретаря, через стеклянные двери, мимо лифтов на гулкую черную лестницу, где обычно устраивали пожарные учения. Он спускался по ступенькам с невиданной для учебных тревог решимостью, словно сейчас за спиной бушевал настоящий огонь. Рука скользила по перилам. Оранжевые номера этажей, прокрашенные по трафарету, красные огнетушители. Подошвы парадных ботинок выбивали двенадцатикратную дробь, делали паузу на площадке, затем вновь начинали ту же чечетку. На уменьшающуюся с каждым этажом кроличью нору шахты между перилами он старался не смотреть.
Для кого-то обострение означало удручающую необходимость вернуться в больницу, ад мигрени, прострелы в спине, безутешные рыдания, приступы артрита, новое затемнение на КТ, внезапную боль в груди…
У Хоббса слушание сегодня?
Через двадцать этажей Тим наткнулся на темнокожего бомжа. Тот сидел на площадке у раскрашенных труб, выходящих из стены. Над его головой за стеклом висела бухта пожарного шланга. На бомже было зимнее пальто - черное, если не считать клочков синтепона, лезущих из прорех. Пол вокруг устилали мятые магазинные пакеты. Сняв ботинки - высокие и от грязи безымянные, - он рассматривал кирпично-красные подошвы своих ступней.
- Что вы здесь делаете?
Бомж поднял голову, но ступню из рук не выпустил.
- А? Э-э… Ну, просто…
- Что?
- Ищу банки.
Тим спустился мимо него. Чтобы продолжать разговор, пришлось двигаться вполоборота.
- Как вы прошли через охрану?
- У меня там брат.
- Что?
- Брат.
- Кто ваш брат? - Тим дошел до следующей площадки, и через несколько ступенек мужчина пропал из вида. - Вас здесь быть не должно!
- Что?
- Я говорю, вам нечего делать на нашей лестнице!
Эхо отразилось от верхних ступеней. Мужчина уже не ответил, в тишине раздавалась только выбиваемая парадными ботинками чечетка. В мгновение ока позади остались двадцатые этажи, затем десятые, и Тим очутился в вестибюле.
Как-то раз он попробовал вымотаться побыстрее, перейдя на бег. Если замедлить шаг не получается, ускорить-то можно! Можно крутить головой, махать руками - да хоть танцуй, главное - двигаться вперед. Старательно пыхтя, Тим выписывал петли вокруг случайных прохожих до самого Нью-Джерси, где легкие едва не лопнули, и ему пришлось остановиться. Однако ноги, как он понял сразу, останавливаться не собирались, намереваясь шагать, пока не кончится завод. Получается, он сам себя наказал и обрек на муки: мышцы дрожали, ноги вязли, словно в зыбучих песках.
Он просил Джейн запирать его в спальне - и наматывал там бессчетные мили аккуратных кругов, от которых хотелось лезть на стенку и тошнило.
Он надоумил Горовица вколоть ему мощный мышечный релаксант. Сработало - на время действия. А когда действие закончилось, он отправился, шатаясь, с головокружением, на самую долгую и изматывающую из своих прогулок, и поклялся больше такого не пробовать никогда.
Они с Джейн вбили в стену кольцо, и он сажал себя на цепь, крепящуюся к кожаному поясу. Через пару дней эту меру отмели как совсем уж варварскую.
Во время второго обострения ему пришла в голову идея с беговой дорожкой. Он покажет треклятому организму, кто кого, блестящий разум одержит верх над тупой материей!.. Однако каждый раз, когда во время приступа удавалось себя на эту дорожку загнать, ноги тут же сходили с нее, устремляясь к свободе. Они не признавали ни оков, ни заточения. Они словно обладали собственной волей.
Из вестибюля к выходу предстояло еще спуститься на эскалаторе.
Фрэнк Нововян за стойкой охраны поднял голову - под глазами свежие мешки, колючий взгляд без тени улыбки. Но к нужным людям Фрэнк умел проявить почтение.
- Доброе утро, мистер Фарнсуорт!
- Фрэнк, можно тебя на пару слов?
- Конечно.
Тим шагнул на эскалатор. Ноги продолжали движение. Пришлось снова оборачиваться, чтобы не терять контакт с охранником.
- Пройдешься со мной?
Фрэнк встал со своего табурета и догнал Тима уже после того, как тот сошел с эскалатора - на полпути к выходу.
- Чем я могу вам помочь, мистер Фарнсуорт?
- У нас на лестнице посторонний.
- Что за посторонний?
- Бездомный.
- На нашей лестнице?
- Ты в курсе?
Тим вошел во вращающиеся двери и жестом пригласил Фрэнка следовать за собой, преодолевая сопротивление ветра, навалившегося на стекло с обратной стороны.
Городская толчея и суета, как всегда, застали врасплох после мертвой тишины за рабочим столом. Летящие мимо такси, машины, грузовики, закутанные курьеры на велосипедах, развозящие упакованные ланчи. Лица, разномастные, как флаги мира. Между зябнущими прохожими лавировал еврей-хасид с тележкой. Тим шагнул на засыпанный солью тротуар, и холод поглотил его. Он шел на север, к Центральному парку, сквозь ветер, который воплощался в льнущих к фонарным столбам газетах и теребил концы шарфов. За спиной сердито хлопали полы пиджака. Зубы выбивали дробь. Бедняга Фрэнк, которого вытащили на улицу в одной тонкой форменной тужурке, тем не менее послушно следовал за ним в ледяное чрево зимы.
Может быть, послать Фрэнка за рюкзаком? То есть вернуться в здание, дождаться лифта, пройти коридор, потом еще обратный путь… Нет, к тому времени искать Тима будет все равно что иголку в стоге сена.
- Фрэнк, на сегодня назначено Хоббсу.
- Вы помните, на каком этаже тот бомж, мистер Фарнсуорт?
- Где-то на тридцатых.
Охранник отстегнул с пояса рацию.
- Пара минут, и с ним разберутся.
- Спасибо, Фрэнк.
Приложив рацию к щеке, Фрэнк что-то буркнул, и оттуда протрещал ответ. Тим прервал его на середине фразы.
- Подожди.
Фрэнк опустил рацию, ожидая распоряжений и продолжая шагать рядом.
- Сейчас, Фрэнк, секундочку.
Они подошли к перекрестку, где на светофоре столпились в ожидании прохожие. Тим свернул за угол, уходя от одностороннего потока машин, под который ему по счастливой, почти мистической, случайности не пришлось бросаться. Фрэнк шел рядом. Какой-то защитный механизм всегда отводил Тима от светофоров и мчащихся автомобилей, с кошачьей интуицией улавливая непосредственную угрозу для жизни. Доктор Эрджес усмотрел в этом доказательство того, что Тим (если не на сознательном, то хотя бы на подсознательном уровне) все-таки способен управлять собой во время хождения. Эту версию опроверг чуть позже доктор Кокс, утверждая, что инстинкты - особенно такие мощные, как инстинкт самосохранения, - вполне способны перебить и даже направить в нужное русло команды нервной системы. Поначалу Тим поверил первому и кинулся исполнять его предписания, затем так же истово последовал рекомендациям второго. И вот теперь он переходит улицу вместе с Фрэнком секунда в секунду с последней проезжающей через светофор машиной, и ни дотошный Эрджес, ни многоопытный Кокс не смогли пролить хоть каплю света на проблему. Спасибо за красивые теории, господа специалисты, спасибо за бесполезные назначения. Фрэнк шел рядом, заглядывая в лицо.
- Наверное, лучше этого бомжа не трогать, - решил Тим. - Пусть сидит где сидел.
- А я думал, вы хотите его убрать?
- Нет, уже нет.
Он вспомнил, как его приютили давеча в салоне африканских кос. Приходит незнакомый белый, просит погреться, негритянки без разговоров устраивают его спать на раскладных стульях. А потом тот же белый натыкается на бездомного, которому тоже нужен приют, и вышвыривает его на мороз? Сразу всплыло в памяти давнее предположение индийского гуру Бинду Талати о том, что "прогулки" - это, возможно, материальное проявление некоего кармического сбоя. Однако на самом деле Тимом сейчас двигала лишь жалость.
- Сделай мне такое одолжение, - попросил он.
Оглянувшись, чтобы придать своим словам убедительности, он увидел, что на лысой, как яйцо, макушке Фрэнка откуда ни возьмись материализовалась шерстяная черная шапка.
- В городе хватает обустроенных пунктов обогрева, мистер Фарнсуорт, - сообщил охранник.
- Да, ты прав. Но, понимаешь, Фрэнк, этот человек - мой знакомый, так уж вышло. Мы с ним вместе учились в старших классах. У него сейчас нелегкие времена. Не в службу, а в дружбу - присмотри, чтобы его никто не выгонял и не дергал, пока он сам не уйдет.
- Я не знал, что это ваш приятель.
- Очень давний, сто лет с ним не виделся.
- Тогда заметано, мистер Фарнсуорт, - пообещал Фрэнк, снова поднося ко рту рацию.
- Да, Фрэнк, еще одна просьба… Можно я одолжу твою шапку?
Фрэнк без колебаний сдернул ее и вручил Тиму - словно только для этого и брал ее с собой, а на голову нахлобучил, исключительно чтобы в руках не нести. Тим натянул шапку, прижимая толстым шерстяным отворотом покрасневшие уши к теплой голове.
- Спасибо, Фрэнк!
- У вас опять началось, мистер Фарнсуорт?
Тиму словно ледяной водой в лицо плеснули.
Никто на работе не знает - он особо об этом позаботился! Первым делом. Два прежних неурочных отпуска он легко объяснил - известие о том, что у Джейн рак, распространилось быстро. Теперь в голове лихорадочно гудела мысль: кто еще в курсе? Или охранник Фрэнк Нововян и в самом деле, как поговаривают, узнает все раньше других?
- Что началось?
- Ну, хождения, как раньше.
- Я не понимаю, о чем ты, Фрэнк.
- Уже ни о чем, - ответил охранник.
- Возвращайся на пост.
- Хорошо, мистер Фарнсуорт, - кивнул Фрэнк, продолжая почему-то идти рядом. - Могу я вам чем-нибудь помочь?