– Давай! – обрадовался Бес, которому пить вообще-то было нельзя.
Нельзя ему было и работать физически, но семья Сашкина жила так, что… Одним словом от дополнительных заработков чернорабочего он не мог отказаться никоим образом.
– Ну и порядок. Бери Вадика, Хоря, Секса с Мустафой зацепи – и в общагу. Вместе посидим, вместе пойдем.
Шабола искал консенсус, как модно было говорить в ту пору про щекотливую ситуацию между двух огней. С одной стороны, пацанов колотили его вчерашние кореша. С другой, у Сашки и корешей этих общего было все меньше, тогда как с огненно-рыжим Сексом да на самом деле трудолюбивым Ромкой из Шенкурска, прозванным так в насмешку, Бесом, Хорем и Вадиком он вместе учился, а для лидера, который лидер везде и во всем, это важно. И вот он задумал консенсус в русском варианте. То есть усадить корешей из ПТУ и педучилища за один стол. Братание между, скажем прямо, не равными по силе сторонами, он уравновесит своей собственной персоной.
2
И все вышло бы хорошо да гладко, если б не этот злополучный Жора.
Братание уже пошло. Парни менялись за столом местами и убеждались, что представители противоборствующей стороны тоже люди, только мозгов, ну или там мускулов, у них побольше, ну или там поменьше.
"Все!" – облегченно подумал Шабола и собрался уже было идти к девкам, как вдруг в комнату вбежала возмущенная вахтерша.
– Ребята, помогите, – в отчаянии выдавила из себя интеллигентная женщина, при всей своей интеллигентности (а может, из-за нее) довольно быстро усвоившая принципы "крышевания" и выбравшая из двух зол (ежевечерние вызовы нарядов милиции или отсутствие оных) самое меньшее: прикрывание глаз на попойки в одной из комнат, платой за которое был порядок в общежитии и гарантия безопасности от случайных придурков.
– Ребята, помогите. Там… Там… Дурак какой-то зашел в комнату отдыха и при всех… мочится… прямо на пол…
Тут Елена Николаевна заплакала.
Шабола отрывисто выговорил два имени и сам встал третьим.
– Пошли, – скомандовал он.
3
Сейчас Шабола не мог вспомнить, почему же за ними увязался Бес? "Пить меньше надо было", – раздраженно подумал Сашка и добавил несколько слов без падежей в адрес скорее самой ситуации, чем каких-то ее участников.
…Десантник Жора уже убрал свой прибор и бессмысленными глазами смотрел прямо в белую стену. Он был невысоким, чумазым, растрепанным, в спортивках, замасленной куртке от робы и домашних тапочках на босу ногу. От него несло бензином. Он упал от первого же несильного удара в челюсть, сжался в комок и завопил. Один из вызванных Шаболой брезгливо пнул Жору кроссовкой в голову. И тут же отлетел в сторону. Раскрепостившийся от выпитого Бес свалил его приемом, явившим из себя нечто среднее между американским футболом и регби.
4
И понеслась…
5
– Че делать будем? – как-то растерянно спросил второй лидер распавшейся хоккейной команды, Косой, у Шаболы.
Пацаны, пять на пять, сошлись в парке около одиннадцати вечера. Надо было решать вопрос или договариваться о драке. Драться не хотелось. Студенты драться не умели и боялись. Учащиеся драться не хотели, так как за студентов по всем понятиям должен был встать их кореш.
– Че делать будем? – угрюмо повторил Косой.
…Сашка Бес тем вечером просто озверел. Его успокаивали все: и студенты, и учащиеся, и даже не побоявшиеся встрять в мужское выяснение отношений подруги студентов и учащихся. Свалив одного из бивших, он, отбросив Шаболу, пожалевшего бить Беса, упал на пол в обнимку со вторым. Третий не по понятиям пнул Беса в большую голову ботинком сзади, за что Шабола незамедлительно втопил пнувшему по почкам. Все смешалось. Хрустнула одна парта в комнате отдыха, потом другая… Приехала милиция…
И только Жора, опростав мочевой пузырь и закрыв голову руками, безмятежно спал в углу…
– Че делать будем? – тупо и безысходно повторил второй лидер Косой в третий раз.
И тут Шаболу осенило.
– Из-за кого все началось? – медленно проговорил он.
– Из-за него, – указал Косой на Беса.
– Не-ет, – погрозил пальцем Шабола, – из-за него…
И он показал пальцем в ту сторону, где жил, а вернее, бомжевал Жора.
– И чего? – не понял косоглазый.
– С ним и разберемся.
Сашка Бес, крепко стиснув зубы, сделал шаг вперед, подумав: "Uno, tuno, tres, quattro!"
– Разбирайтесь тогда сначала со мной, – выдавил из себя он.
– Разберемся, если еще раз встрянешь, – для виду грозно процедил Шабола и цикнул сквозь зубы неопределенно между Бесом и Косым.
– Разбирайтесь! – крикнул Бес, развернулся и широким шагом пошел через парк.
6
Наказывать Жору пошли с одной стороны – Шабола, с другой – Косой. На душе у Сашки было погано, но бить Жору нужно было по-настоящему. Иначе на следующей дискотеке бить будут пацанов. Он один ничем не сможет помочь, если только…
Косой жаждал крови. Вчера вечером он рассек бровь при падении под грузом Беса. Косому нужно было выпустить дракона своего гнева наружу.
Они дошли почти уже до этой халупы, как вдруг Шабола легонько пихнул Косого в плечо.
– Косой…
– М-м, – недовольно и все еще обиженно отмахнулся вчерашний друг.
– Ты быдло, Косой…
– Что…
Косой был прытким парнем, но у Шаболы боковой удар считался просто песней. Лежачего он не бил, но и вставать не давал…
– Ты пожалеешь… – шипел Косой, отплевываясь красным.
А от халупы со штакетиной наперевес бежал Бесамемучо.
7
Студентов били всей гопой. Шаболу свалили у березки во дворе дома культуры. Долго пинали ногами. Он и с земли успел кое-кому съездить. Потом уже дембеля вмешались, разогнали молодняк. Остальным досталось меньше, прописали только. То есть подбили глаза, расквасили носы, расплющили губы. Шаболе сломали руку в двух местах, ключицу, да еще и нос, но на эту мелочь он уже давно внимания не обращал.
8
"Побитые", как язвительно называли студентов в течение целой недели, всей ватагой стояли на крыльце педучилища, а через поле к крыльцу шел Бес. Медленно шел. Шабола, желая заранее перевести встречу в русло повседневных (извинений и высоких речей он не принимал органически) крикнул:
– Здорово, Че Гевара!
Но Бес, веселый, никогда не унывающий Бессамемучио, шел, опустив голову.
– Да все нормально, повеселились на ела… – начал было Шабола, но осекся.
Бес поднял голову. По рыхлым, пухлым, изрытым оспой щекам ползли слезы.
– Ты че, Санек? – подскочил к нему Вадик.
– Жорка умер. Надышался… Так и нашли с пакетом на голове…
– Скорей бы в армию, что ли, – буркнул Шабола и отвернулся.
В этом годы для техникумов отменили отсрочку от воинской службы.
9
Из армии Шаболу встречали как героя. Да он и был под стать герою. В форме пограничника, со всеми значками, которые можно было потом и кровью заработать на воинской службе. Скромнее пришел Вадик, отслуживший при клубе – рисовал на славу. Хорь остался в армии, до сих пор исправно служит прапорщиком. А рыжий шенкуренок Секс, да просто Ромка, попал в Чечню в самом начале, потом в лагере охранником служил, потом в школе милиции учился… Дослужился до майора. Сашка Бес сапог не топтал, сердце подкачало. Мустафу чуть не посадили, потом он женился, потом у него дочка родилась…
Первым ушел Шабола. Повесился после непрекращающегося запоя. Почти одновременно с ним и так же покинул землю Вадик. И в том же году убили Мустафу. Последним умер Бес. Сердце разорвалось – то ли от врожденной болезни, то ли от приобретенного опыта жизни.
10
А тогда, давно, братание все-таки состоялось. Через неделю. С тех пор месяца два или три на дискотеках били только заезжих.
По мужской линии
– А что ты знаешь о своем дедушке? – поинтересовалась как-то раз мама, когда мы сидели с ней на скамеечке в саду, набрав по корзинке смородины, и разговаривали, прислушиваясь к машинам, которые проносились по дороге в каких-то двух метрах от нас.
Машины были разными. А вот смородина была красной. Ее нельзя было назвать недозрелой. Смородина была в самый раз: ягоды еще не лопались в руках. Она была той самой, которая, по Рубцову, "всех ягод лучше". Крупной. Крепкой. Отборной. Смородина была чудо как хороша!
А мама в свои пятьдесят шесть была просто красива. С короткими крашенными в светло-рыжий цвет волосами. С большими голубыми глазами, которые не портила сеть наметившихся вокруг них морщин. Невысокая. Стройная. С массивным золотым кольцом на безымянном пальце левой руки. Именно такой она запомнилась мне. Все мамы для детей – красивые.
– То, что он был профессором медицины, – машинально ответил я на мамин вопрос про деда. – И еще ректором мединститута.
Мама покачала головой:
– Ты ничего не знаешь о своем дедушке.
– Он ведь умер за пять лет до моего рождения, – пожал я плечами.
Речь шла о дедушке по линии отца. Отец несколько лет назад ушел из жизни. Воспоминания вслух были не самыми частыми гостями в нашем доме. Лишь время от времени я узнавал что-нибудь об отцовской ветви.
– Это не оправдание. Своих родичей надо знать, – выговорила мне мама, как в детстве.
– Да, дедушка добился в жизни большего, чем я. Он был доктором наук. Я, похоже, вечный кандидат.
– Не злись, – улыбнулась мама. – Если так оценивать людей, то я и вовсе… Поступила в аспирантуру…
– И тут узнала о том, что на свет должен появиться мой старший брат, – иронично подсказал я. – А когда он подрос, и ты собралась все же начать учебу…
– Появился ты, – с некоторым нажимом договорила мама, зная, что я не очень-то люблю слушать по сто раз одно и то же.
– И отец шутил по этому поводу, что Мишка – твоя кандидатская диссертация, а я – докторская! – резюмировал я.
Но мама была уже не на скамейке, рядом со мной, а в далеком прошлом.
– Саша, так звали твоего деда, если ты не помнишь (это мама посчиталась за то, что я не дал рассказать ее любимое семейное предание о диссертациях), родился абсолютно нормальным ребенком, но в возрасте пяти лет заболел энцефалитом – и обезножел. Родители смирились с тем, что их сын – калека. В школу не отдали. Они в деревне жили. Там были только начальные классы. Решили: подрастет парень, обучится какому-нибудь ремеслу, да и будет при них. Так он и ползал по дому до девяти лет. Затосковал. И твой прадед попробовал выучить его читать. К своему удивлению, он обнаружил, что больной сынишка знания схватывает на лету. Подумали-подумали старики… Тогда они, конечно, не были еще никакими стариками… Решили грех на душу не брать – и отдали-таки парня в школу. Костыли ему выписали – он и заковылял. И за год эти самые начальные классы прошел. Потом в город отправили. Он девятилетку закончил. И заявил, что хочет быть врачом. Родители и так и сяк. А он ни в какую. Жили они небогато, но поехал Саша в соседний район, где медучилище было. Там он стал фельдшером. Вернулся домой, отработал пять лет. Тут бы и успокоиться. Но нет! Уперся: буду поступать в мединститут, и все! Думаю, старики тогда уже поняли, что особенный у них сын. Вздохнули, перекрестили, наверное, на дорогу – и дальше в путь. В области выучился Саша на хирурга.
– А как оперировал без ног? – удивился я.
– Стульчик ему сделали. Крутящийся, как у пианиста, только повыше. Тут война. Из госпиталя он четыре года почти не выходил. Сутками работал. К ним привозили очень много моряков. Порт рядом. Ранения все черепно-мозговые. Нейрохирургом он родился, а тут вдобавок такая школа страшная! После войны поступил в аспирантуру, кандидатскую защитил, женился, дети пошли, докторская созрела. Сюда приезжал часто. У отца своего на дому больных принимал. Они уж тогда с прабабушкой твоей из деревни в город переехали. Соберется домой, а старуха ему при всем народе кулек с конфетками сует. Он профессор уже, светило научное, стесняется: "Что ты, мама!" А она: "Возьми, Сашенька, возьми!" Жалела его очень до самого конца. Болезный! Про ректорство тебе известно. А знаешь, чем оно закончилось?
– На пенсию ушел, наверное, – предположил я.
Но дед, как выяснилось из дальнейшего маминого рассказа, на пенсию ушел не с ректорского кресла. И хорошо еще, что не со скамьи подсудимых.
В начале шестидесятых какой-то придурок решил тряхануть общежитие меда. Вломился в первую попавшуюся дверь – и давай деньги у ребят сшибать. Но парни там оказались не промах. Набили ему морду – и выбросили в окно. С первого этажа. И надо ж такому случиться, что он упал на голову, сломал себе шею и умер. И оказался сыном очень большого человека в облоно. Вот дедушку Сашу, так сказать, и ушли. Птичка не пропела.
– Да-а. Никогда не знаешь…
– …где найдешь, где потеряешь…
Тут разговор наш был неожиданно прерван.
– Кхе-кхе, – деликатно покашлял кто-то у нас за спиной, и, обернувшись, мы увидели, как над забором показалась рыжая кудрявая голова и два красных глаза.
– Тебе чего, уважаемый? – не очень-то дружелюбно поинтересовался я.
– А я вот…
– Подслушивал что ли? – хихикнула мама.
– Не. Я зайти хотел. Я давно к вам зайти хочу, да все не могу решиться, – затараторил прохожий.
– На бутылку не получишь, – жестко встретил я его тираду.
Но мама не разделяла моего воинственного настроя.
– Саша, – укоризненно шепнула она мне и приветливо махнула рукой незнакомцу. – Чего стоишь тогда? Заходи.
Щелкнула калитка, и маленького росточка плюгавенький пьяненький мужичок несмело засеменил к нам.
– Меня тоже Сашей звать, – представился он.
Мы с ним пожали друг другу руки, и Саша присел на краешек скамейки.
Возникла неловкая пауза. И только моя родительница собралась сказать Саше что-нибудь ободряющее, как он выпалил:
– Я тоже ваш родственник.
Неожиданно Саша всхлипнул и вслед за тем пискнул довольно жалко:
– Родич!
Мамины брови поднялись высоко-высоко вверх.
– Я внебрачный сын от брата вашего отца, – зажмурившись, словно это были предсмертные слова, выкрикнул Саша маме.
Мне стало до жути неловко.
– Саш, иди в дом, ставь чайник, родственника пирогами угостим, – распорядилась мать и тихонько погладила рыжего по плечу. – Очень приятно! Чем занимаешься, родственник?
– Вино пью, – услышал я за спиной, шагая к крыльцу.
За столом Саша признался, что пьет вино не всегда, но если пьет, то неделями, а так – плотничает в ДРСУ. Не одолев чашки чая, он скоро простился и стремительной походкой вышел из дому. У калитки, правда, остановился и помахал нам, смотревшим на него из распахнутого окна кухни, рукой.
– Я еще приду, можно? – почему-то крикнул Саша.
Мы с мамой, не сговариваясь, кивнули.
Не пришел к нам больше Саша. Убили его через неделю. Зарезали в пьяной драке у винного магазина. За что? Тихий, говорят, был мужичок. Мухи не обидит.
– Зачем он приходил? – спросил я у мамы, когда мы, ошарашенные новостью, сидели на той же скамеечке, недалеко от куста красной смородины.
– К отведенью, – задумчиво и грустно ответила мама.
Лай собачий
1
– Эх ты, сторож, – бросил я с горьким укором своему Умке, сидящему на цепи. – Дармоед.
И прошел мимо, не погладив крупного, крепко сбитого полуторагодовалого ласкушу, всеобщего баловня, добряка, который вовсе не обиделся на меня, а широченно улыбался чему-то всей своей любвеобильной зубастой пастью с черным нёбом.
– Идиот, – добавил я.
Умка стал задней лапой соскребать с боков вылинявшую шерсть, лукаво поглядывая на меня карими глазами.
– Кормить его даже неохота, – буркнула возвышающаяся над нами на крыльце соседка, присматривавшая за стройкой, на время которой я переехал в пустовавшую после смерти матери квартиру.
Умка протянул мне лапу.
2
Кража случилась в ночь с пятницы на субботу, или с четверга на пятницу, или, что мало вероятно, со среды на четверг. Именно в среду ребята, которые строили мне дом, заходили в свое подсобное помещение, царство тени и отдыха в июльском зное, кладовую простецких, но недешевых инструментов, в последний раз.
Лес закончился. Ждали нового завоза. Завоз ожидался в понедельник, но в субботу утром мой давний друг Серега, бригадир на этой стройке, разбудил меня телефонным звонком. Через полчаса он же и привез меня на место преступления.
– Думал зашабашить по мелочи, пока простой. Зашел за инструментом. Смотрю: че-то не то…