Ловцы снов
Действие происходит в домах Тодора Милишича и торговца Николича, улица Карагеоргия, 42 и 44
ЧРЕВОУГОДИЕ - четвертый из семи смертных грехов. Данте помещает чревоугодников в пятый и шестой круги "Ада" и в "Чистилище". Иероним Босх видит их стадом свиней, а Шагал на астрологической ладони с семью пальцами связывает чревоугодников со средним пальцем, который указывает на Солнце.
ДВА ПИСЬМА
Мне часто случается получать письма от незнакомых людей. Так вышло и в этот четверг. За одно утро я получил два таких письма, оба с приглашением на ужин. Причем время и день в них совпадали. Вот как звучало одно из них:
Любовь моя,
какая большая любовь не сталкивалась с непреодолимыми трудностями?
В моих снах сейчас снова осень и ночь, а после тебя осталось несколько невыметенных теней и фруктовых ароматов. Ожидая тебя, я убрала в комнате и украсила ее цветами, причесалась гребнем из козьего рога, но мои сны остались в беспорядке, а мои волосы во сне растрепаны, и нет там цветов, которые пахли бы явью, но цвели во сне, и нет гребня, который может причесать и тебя, и меня…
В зеркалах я отсыпалась вволю и нежилась в ванных комнатах. Сейчас мне хочется вон из них, хочется в жизнь.
Сегодня вечером, как только засветится циферблат часов на кафедральном соборе, я буду ждать тебя на маленьком городском рынке. Приходи еще раз посмотреть на свою былую любовь. Я жажду тебя так же страстно, как живой алчет земли, которая может родить человека. Окружи меня любовью и милостью своею: в каждом уголке уст моих горькая слеза учит о чистой небесной слезе, которая лечит. Подумай, что это, возможно, последняя наша встреча перед страшным концом.
Тебя зовет та, судьбу которой скроил ты.
Твоя В. М.
P. S. На Савском склоне есть два красивых особняка конца позапрошлого века. Один из них называют "дом, выкрашенный чаем". Он расположен на улице Карагеоргия, под номером 44. Там, в "доме, выкрашенном чаем", я буду ждать тебя на ужин. Если ты получишь приглашение из соседнего здания, под номером 42, того, который прозвали "голубым домом", заклинаю тебя, отдай предпочтение моему предложению.
* * *
Вот так звучало одно из тех двух писем, которые я получил в тот день от неизвестных отправителей. Второе представляло собой крайне краткое приглашение на ужин в тот же вечер, правда по другому адресу: предлагалось прийти в Голубой дом (Кара- георгия,42). Совершенно очевидно, что именно об этом приглашении и говорилось в первом письме. Второе письмо было тоже подписано инициалами: д-р И. С.
"Я свою душу не на помойке нашел, - было первое, что я подумал, - зачем мне своими собственными ногами идти неизвестно к кому, кто не хочет назвать даже имени?"
Но потом я снова вернулся к письмам. И должен признаться, что некоторые фрагменты фраз звучали знакомо… Мне показалось, что второе приглашение, за подписью "д-р И. С.", написано мужчиной, а первое, звавшее на ужин в Дом, выкрашенный чаем, было, конечно же, самым настоящим любовным посланием от какой-то женщины. Тут я вспомнил одно изречение насчет того, что когда человеку в годах предлагают любовь, то это всегда подарок, на который он не вправе был рассчитывать. И я решил навести справки об этих домах.
Итак, речь шла о двух красивых, но изрядно обветшавших зданиях, стоявших вплотную друг к другу на прибрежье Савы. Оба были построены в конце XIX века; один некогда принадлежал торговцу по фамилии Николич, и над его крышей возвышалось некое подобие купола; второй, с магазинчиками на первом этаже и квартирами на втором, был собственностью некоего Теодора Милишича. И в том, и в другом доме верхний этаж был заперт на ключ, и на попытки до кого-нибудь докричаться отвечала тишина. Соседи рассказали мне, что наверху была дубовая дверь, соединявшая оба здания. Вот и все, что мне удалось узнать.
Между тем, когда я снова принялся рассматривать письма, то заметил еще кое-что: в них была использована моя манера расставлять знаки препинания. Это заинтриговало меня еще больше, я заколол галстук булавкой с зеленым камнем, предохранявшим от сглаза, и решил принять оба приглашения. Проверил, хорошо ли помню заклинание, тоже от злых чар, которое действует уже благодаря тому, что его помнишь, переложил его из дальнего кармана памяти в ближний и отправился в указанное место. Дома стоят рядом, так что установить, кто куда меня зовет, будет нетрудно, подумал я, однако, спустившись на улицу Карагеоргия, оказался перед дилеммой: куда идти сначала - в Голубой дом или в Дом, выкрашенный чаем? В конечном счете это безразлично, подумал я, держась одной рукой за булавку в галстуке. А дома эти были словно две сестры, ночью краше, чем днем. Они купались в лунном свете, наполненные скрипом дверей, стуком оконных рам, потрескиванием половиц и таинственными вздохами и шепотами, которые вдохнули в них плотники, возводившие их еще в 1890 году. И тут вдруг в окнах зажегся свет. Сначала в одном блеснул желтый, потом в другом голубой, и этот голубой свет в окнах верхнего этажа показался мне двухслойным.
"Мужской и женский голубой", - подумал я и решил войти.
Дом, выкрашенный чаем
(улица Карагеоргия, 44)
Когда я вошел в просторную залу на первом этаже Дома, выкрашенного чаем, посредине я увидел роскошно сервированный стол и за ним трех красивых молодых женщин. У одной лицо было цвета миндального ореха, у другой - цвета ядра этого ореха, а губы третьей, как в стихах, походили на раздавленную вишню. Все три были мне совершенно незнакомы…
На стенах я заметил несколько старинных полотен в черных голландских рамах. Самое большое запечатлело "заикающуюся девушку", а два поменьше - "зевающего господина" и "старуху, которая не может прекратить икать". В углу стоял рояль на колесиках, с оглоблями, словно это фиакр, только без лошади. Напротив рояля висела написанная на зеркале икона. На ней были изображены Богородица и Христос, благословляющие волшебный, животворящий источник. Вода его переливалась как настоящая, потому что кисть живописца не тронула зеркальную поверхность стекла. Рядом с иконой находилась та самая дубовая дверь, которая вела в соседний Голубой дом.
- Наконец-то! - воскликнули в один голос все три дамы и поднялись со своих мест, приветствуя меня, притом что ни одна из них не подала мне руки, словно опасаясь прикоснуться ко мне. Мы расселись за столом, служанка, одетая в белое, внесла в комнату поднос, на котором под стеклянным колпаком лежала колода карт. Сидевшая рядом со мной женщина, у которой из-за манжеты выглядывал платочек с монограммой "А", вышитой в виде еврейской буквы "алеф", взяла карты, сняла и протянула колоду мне, предупредив, что брать следует только три. По три карты взяли и остальные. После этого служанка собрала вытянутые карты, и я заметил, что, проходя мимо окна, она украдкой вытерла занавеской свое вспотевшее лицо…
- Вы знаете, зачем нужны эти карты? - спросила меня дама, сидевшая справа.
- Я все объясню, - вмешалась та, у которой был платок с монограммой. - Колода играет роль меню. Вытащив три карты, ты выбираешь, что тебе подадут на ужин. Каждой карте соответствует одно блюдо.
Однако я вижу, ты нас не узнал, - продолжала щебетать она, - впрочем, ничего удивительного, ты и тогда не обращал на нас особого внимания, ты нас забыл еще в прошлом веке.
- По правде говоря, в двадцать первом веке я чувствую себя не самым лучшим образом. Может, поэтому…
- Я помогу тебе вспомнить, кто мы такие, - проговорила она в ответ… - Вечером, заснув, мы превращаемся в актеров и выходим играть свою роль, всякий раз на новую сцену. А днем? Днем, наяву, мы разучиваем эту роль… А ты, ты тот, кто приходит в зрительный зал посмотреть наш спектакль, а вовсе не играть в нем. - Произнеся этот текст, красавица вперила в меня взгляд и спросила: - Итак, ты не узнал меня? Нет? А когда-то ты так меня любил!
- Главная особенность всех нас, живущих в двадцать первом веке, - это то, что мы забываем все, что было в прошлом, двадцатом. Душа наша стала куцей и мутной.
- Но те слова, которые я сказала, неужели ты и их не помнишь?
- Нет, - ответил я.
- Это же твои слова, их сочинил ты, а я им выучилась от тебя. Я - принцесса Атех, героиня твоей книги "Хазарский словарь".
Мне стало стыдно, и я более внимательно всмотрелся в свою соседку по столу. Она была стройна, немного выше меня ростом, с крупными глазами, один из которых был зеленым, а другой фиолетовым. Но это еще не все. Ее зеленый глаз, как мне показалось, видел мир и меня прежде, чем фиолетовый. Я готов был даже поклясться, что ее зеленый глаз видел окружающее на мгновение раньше по сравнению с нашим "сейчас", а фиолетовый - на мгновение позже. Он отставал от зеленого глаза ровно на это "сейчас". Поняв это, я разволновался, потому что если фиолетовый глаз принцессы отставал от настоящего, а зеленый был устремлен в лежавшее перед ней будущее, то видеть меня принцесса не могла вовсе, ведь я-то обитал как раз в настоящем. То есть она могла видеть только какого-то другого меня. И было ясно, что она меня видит. Кого же она видела, глядя на меня, и кто сидел рядом с ней в Доме, выкрашенном чаем?
- Против сглаза? - спросила она, не отводя взгляда от моей булавки с зеленым камнем. При этом ее фиолетовый глаз был слегка прижмурен.
- А дама рядом с вами? - спросил я, не отвечая на вопрос. - Кто она?
Та дама, о которой я спрашивал, расточала вокруг себя весьма приятный, но настолько сильный запах, напоминавший мускус, что казалось, была заключена в какую-то ароматическую оболочку… Не говоря ни слова, она начала выкладывать на стол из своей сумочки какие-то предметы, которые оказались разноцветными и очень красивыми женскими гребнями. Были среди них серебряные, хрустальные, из слоновой кости, перламутровые, эбеновые, изогнутые роговые и крохотные из нефрита.
- Ты узнал их? - спросила она меня через стол.
Когда я ответил, что нет, она добавила:
- Их подарил мне ты.
Потом она села за рояль и запела, подыгрывая себе. Слова песни мучительно пробивались сквозь ароматический кокон вокруг ее тела.
"Еще немного, и она пойдет танцевать, постукивая ложкой о ложку", - подумал я, прислушиваясь к мелодии.
- Вы знаете, что она поет? - обратилась ко мне третья дама.
- Нет! - ответил я, и это было правдой.
- Песню "Последняя голубая среда" из вашего романа "Пейзаж, нарисованный чаем". А поет ее, как и в книге, сама героиня, Витача Милут, которая и пригласила вас сегодня вечером прийти к нам на ужин.
- Что за духи она носит?
- Это не духи, так проявляется ее жажда жизни. Если вы рассмотрите ее отражение в зеркале, то увидите, что запах ее жажды имеет цвет.
Я обернулся к иконе на зеркале и посмотрел через нее на Витачу Милут. Она сидела в сотканной из ароматов голубой сфере…
В этот момент на реке загудел пароход, эхо пересчитало все окна здания и спустилось вниз по течению, в Дунай, а дубовая дверь отворилась, и в комнату вошел крупный человек без единого волоска на голове. Брови его топорщились, словно усы, а свой тяжелый взгляд, под которым стареешь, он старательно прятал.
"Рядом с такими людьми ногти желтеют, а уши оттопыриваются", - заключил я.
Он приветствовал всех, не подавая руки, а меня пропустил. Сделал вид, что не видит. Одна из красавиц шепнула мне какое-то объяснение относительно того, кто этот новый гость, но я ничего не понял. Должно быть, именно его мы и ждали, потому что на стол сразу же вынесли посуду и мы приступили к трапезе, причем каждому действительно подавали свои блюда. Мне принесли на закуску белые маслины, фаршированные тоже маслинами, но черными, жареными. Я заметил, что черенками у ложек служили ключи.
- А кто же вы, простите мне этот вопрос, - обратился я к третьей красавице, сидевшей за столом, которая до сих пор единственная обращалась ко мне на "вы". На это она вдруг тоже перешла на "ты":
- Когда-то, в прошлом веке, ты любил и меня.
- Неужели и вас? Не припоминаю, однако вы не должны удивляться. Я давно уже не тот, что был тогда. Скажу вам откровенно, я уже больше не считаюсь автором собственных рассказов, все меньше и меньше остаюсь автором своих романов, и придет день, когда окончательно перестану им быть. Но в конце концов, откройтесь мне, кто же тогда вы?
- Я амулет. Если ты истратишь мою силу, то не сможешь больше прибегнуть к моей помощи. Если догадаешься, как снова меня наполнить, я опять буду тебе полезна. Но смотри, если амулет не служит тебе, это не значит, что он не служит кому-то другому… Я - Ерисена Тенецкая из твоего романа "Последняя любовь в Константинополе".
Опешив от ее слов, я подумал: "Ведь последний раз я читал свои книги еще в прошлом веке. Может, стоит перечитать? Кто его знает, кого там только сейчас нет…"
Тут Ерисена протянула мне книгу, раскрытую на сто двенадцатой странице, где находились те самые слова об амулете, которые она только что произнесла. Я сделал вид, что пытаюсь дотянуться до книги, но на самом деле мне хотелось коснуться державшей ее руки. Между тем мои пальцы прошли сквозь ее руку и наткнулись на стоявшую перед ней тарелку Я усмехнулся:
- Значит, я могу вас любить, но не могу к вам прикоснуться?
- Не совсем так, - заметила на это Витача. - Вспомни то место из "Пейзажа, нарисованного чаем", где ты говоришь, что героини романа, те самые вампиры, хотя и не сосут у тебя кровь, но иногда проникают в твой сон и крадут немного с наслаждением пролитого мужского семени, чтобы оплодотворить фантазию… Мы пришли сюда потому, что заключили пари: если ты с нами поужинаешь, то, может быть, этой ночью увидишь во сне ту из нас, которую любишь больше остальных. Господин, сидящий во главе стола, умеет читать сны и, следовательно, сможет помочь в нашем деле, поэтому мы его и пригласили. Этой ночью он поймает твой сон и расскажет нам, кого из нас троих там нашел…
Тут я повернулся к мужчине за столом.
- Разумеется, ты и меня не узнал, - не глядя в мою сторону, заговорил он. Казалось, он собирает свои тяжелые взгляды где-то внизу, может быть на полу.
- Неужели и с вами мы знакомы? - спросил я с похолодевшим сердцем.
В этот момент принцесса вскрикнула. Я тут же понял, что ее быстрый, зеленый, глаз уже прозрел что-то такое, что второй, фиолетовый, еще только увидит вместе со всеми нами. Так оно и было.
- Я Аврам Бранкович, ловец снов, тот самый, которого ты трижды убил, - напомнил безволосый.
Тут вскрикнули, прикрыв рот рукой, и две другие дамы, а до меня дошло, что черт сыграл со мной злую шутку, что не следовало мне здесь появляться и что на раздумья о том, что делать дальше, времени у меня совсем мало. И я сказал ему:
- Поскольку вы мертвы, о чем и сами только что заявили, объясните нам, каким образом вы сможете оказать этим дамам услуги ловца снов?
Бранкович ухмыльнулся:
- Разве тот, кто кого-то убил, обращается к убитому на "вы", подобно вам? Хорошо, не будем об этом. Я отвечу на твой вопрос относительно этих дам. Вспомни, ведь именно ты однажды заявил, что покойники, населяющие прошлое каждого человека, лежат в воспоминаниях как пленники или как проклятые. Они не могут измениться, не могут сделать ни одного шага, отличного от тех, что сделали когда - то при жизни, не могут встретиться ни с кем, с кем уже не встречались бы в прошлом, они не могут даже постареть. Единственная свобода, которая дана вашим предкам, целым умершим народам, состоящим из ваших отцов и матерей, - это свобода время от времени навещать вас, живых, в ваших снах.
В них мы, покойники, лица из ваших воспоминаний, обретаем немного скудно оплаченной свободы, передвигаемся, встречаемся с какими-то новыми людьми, меняем партнеров в своей ненависти и любви и обретаем нечто похожее на видимость жизни. Так что, возможно, и сегодня вечером, благодаря навыкам ловца снов, я смогу оказаться полезным присутствующим здесь дамам.
- А разве ловцам снов удается сохранить свое умение, свой дар даже после смерти? - перебил я его.
- Мертвые не помнят, кем они были в этом мире, - ответил Бранкович, - однако их дар остается при них и после завершения жизни, потому что любой дар более стар, чем человек, и он не угасает даже после его смерти. Так что я смогу этой ночью воспользоваться своим умением, и ты это ясно почувствуешь на собственной шкуре. И можешь даже не гадать, собираюсь ли я употребить мое мастерство против тебя или нет.
С этими словами кир Аврам встал, выпрямившись во весь свой рост. Огромный и безволосый, он был страшен, но я, тоже встав, решительно подвел под разговором черту:
- Я хорошо знаю, что именно могут сделать живым мертвые, если проникнут в их сны. Мне очень жаль, дорогие дамы, но у меня нет намерения долее оставаться здесь.
- Не важно, - тут же проговорил Бранкович, - останешься ли ты здесь или уйдешь, потому что все это ты видишь во сне, а я нахожусь здесь оттого, что охочусь на тебя в твоих снах. И уже поймал тебя, а милейшим дамам могу сообщить, что они снились тебе все вместе. Более того, это вовсе не твой сегодняшний сон, он какой-то зачерствевший, трех - или четырехдневной давности, а может, и вообще прошлогодний, точно сказать не могу, да это не так уж и важно. Кроме того, не будь все это сном, я вообще не смог бы здесь оказаться.
- Не верь ему, - сказала принцесса, обращаясь ко мне. - Ты находишься здесь, с нами, вовсе не потому, что видишь это во сне, не мы вышли из книги и вошли в твой сон, а наоборот - ты оказался в книге. Потому мы и встретились. Ты хотел увидеться с нами еще раз, до того как умрешь. Пространство, в котором мы находимся, не сон, а книга. Это единственная ощутимая реальность. Кроме того, будь даже так, как говорит он, у тебя больше нет причин для волнения. Потому что, если он отправился на охоту в твоих снах, ты бессилен ему помешать…
Эти слова привели меня в ужас. Пока принцесса говорила, я вдруг понял, что Аврам Бранкович меня не видит, ведь мертвые не могут видеть живых, более того, мне даже показалось, что он, стоя за столом, видит меня во сне, то есть на самом деле охотится на меня. Не в силах дольше выносить это, я метнулся к ближайшему выходу, которым оказалась дубовая дверь, ведущая в Голубой дом, и взялся за ручку. В тот же миг на улице зазвонил трамвай "двойка" и кто-то с той стороны нажал на дверную ручку одновременно со мной…