"Вот так дела делаются", - не без некоторого самодовольства заметил Толик Доктор. Впрочем, он сделал то, что мне было не по силам по многим причинам, поэтому нотки победителя в его голосе были вполне уместны и оправданны.
Вечером на "фирме" состоялся консилиум. Роман подытожил: "То, что ты вчера, Студент, обоссал здание милиции нехорошо с точки зрения закона, материальных издержек и твоей дальнейшей карьеры. Хотя, по правде говоря, его следовало бы обосрать.
С Толиком ты рассчитаешься, тут базара нет. Часть спишем за счет "фирмы" при условии твоей ударной работы.
Но меня беспокоит другое. Что-то водочку ты полюбил душевно, а взаимности у вас не получается. Повелеть завязать тебе с этим делом я не имею права, я тебе не папа родной. Но что-то делать надо. Поэтому, дорогой ты наш Студент, пить ты будешь теперь под моим контролем, хотя, для чего мне это самому надо, я и сам толком не пойму"…
Государственный экзамен по военной подготовке я выдержал, но, несмотря на все наши усилия, какая-то информация, смутные слухи стали расползаться по коридорам и кабинетам института, грозясь вылиться в неприличный скандал с непредсказуемыми последствиями.
Поэтому, по совету добрых людей, я превентивно оформил академический отпуск по состоянию здоровья…
Во время академического отпуска, со справкой на руках, свидетельствующей о том, что мной полностью прослушан пятилетний курс медицинского института, чтобы не слоняться без дела и хотя бы частично реабилитировать себя в глазах родителей, я был пристроен в некое медицинское учреждение, готовившее кадры средних медицинских работников для здравоохранения республики.
Алкогольные виражи пришлось резко сбавить по нескольким причинам: я находился под относительным надзором и контролем; на новом месте мне предстояло утвердиться с самой положительной стороны, наконец, я подспудно чувствовал, что прежний образ жизни не шел мне на пользу, хотя полного отчета в этом еще не отдавал. В это время много читал, основательно готовился по предмету, который преподавал в училище, иногда встречался со старыми друзьями, но эти встречи, при всей их теплоте, проходили по известному стереотипу - разговоры, прогулки с обязательным приемом спиртного.
Переломным моментом в моем состоянии стал сакман. Я сопровождал наших студенток-сакманщиц в совхоз Улан-Хееч (старое название Аким Пески). В мои функции входило правильное распределение их по чабанским точкам и постоянный контроль: и чтобы они не баловали, и чтобы их никто не обижал. Мне также предписывалось доставить всех туда и обратно в полной целости и сохранности.
Месяц сакмана прошел для меня под знаком тотального пьянства. Каждый управляющий фермой, гуртоправ, чабан считали своим долгом угостить меня до положения полной невменяемости. Как в калейдоскопе мелькали: ужины на сайгачьем пункте, где мы закусывали трехдневными ягнятами, шкурки которых шли затем на выделку дорогих смушек (косточки новорожденных ягнят буквально таяли во рту); вакхическое возлежание вокруг большого эмалированного таза, наполненного до краев казахским бешбармаком, поедаемым исключительно руками, залитыми по локоть жиром; подушкой могла служить спина шелудивого пса, шерсть которого обильно покрывала кошму отвратительными клочьями, особенно вокруг таза с едой; какие-то выезды в степь на пикники, хотя красавица-степь была вокруг и везде, и специально выезжать куда-то не было совершенно никакой необходимости.
Иногда, лежа на спине среди высокого ковыля, устремив в бесконечность неба нетрезвые глаза, я в форме кучевых облаков пытался угадать свою дальнейшую судьбу и жизнь, но это была игра пьяного воображения и только. Одно облако напоминало своим видом белый пиджак, и это было знамением, но я то время не мог понять его значения.
Возложенные на меня начальством функции я выполнил, но вернулся с сакмана зеленый от пьянства, как капустный лист. В этот же вечер с помощью моих друзей я по обыкновению напился, и напился весьма основательно. Повод же был - благополучное окончание окотной компании, без "санитарных" потерь среди моих сакманщиц, нежелательных беременностей, краж невест кавказцами, поножовщины между претендентами на руку, сердце и прочие органы иной неподеленной красотки!
Утром, как ни тяжело мне было на этот раз, я категорически решил не похмеляться. Начать новую жизнь, что ли, взбрело мне в голову? В начале дня я, вроде, кое-как справлялся с неуемной нервной дрожью, перебоями в сердце, которое то колотилось, словно яйцо в крутом кипятке, то я вообще переставал ощущать его биение, беспричинными тревогой и беспокойством. Но когда руки и ноги начали неметь и холодеть, а перебои в сердце грозились перейти в его окончательную остановку, то появился натуральный страх смерти. Я не описываю это состояние в медицинских терминах, поскольку повесть рассчитана на читателя не медика, а пьющие врачи и так все поймут.
Реальное осознание того, что мне скоро, наверняка, придет "кирдык", привело к появлению двигательного возбуждения: мне не сиделось на одном месте, с другой стороны, и бесцельное блуждание по двору не приносило даже видимости облегчения. Вопреки сложившемуся общественному мнению, что алкоголики похмеляются исключительно из-за личной распущенности и от нежелания терпеть посталкогольные "мучения", в данном случае такое утверждение было совершенно несостоятельным. Так называемый банальный похмельный синдром можно и должно контролировать, но то, что наблюдалось в данный момент у меня, в "алхимии" - наркологии называется алкогольным абстинентным синдромом; тут требовалась медикаментозная помощь.
С ледяными, трясущимися конечностями и пульсом с перепадами от "бухающего" до нитевидного, когда он едва-едва определяется, с перебоями-экстрасистолами в работе сердца, с тревогой и страхом неминуемой кончины я метался по дому и двору, клянясь всеми святыми, что никогда не прикоснусь к проклятому зелью. Не исключаю, что в некоторых случаях я подспудно "накручивал" свое состояние, но, полагаю, не очень в этом усердствовал, по крайней мере, не делал это сознательно. Гораздо позже, когда я стал углубленно штудировать специальную наркологическую литературу, для меня стало ясно, что в этот день я условно перешагнул порог, отделяющий 1–ую стадию болезни от 2-ой.
Поскольку мое состояние становилось все хуже и хуже, обеспокоенная мама вызвала "скорую помощь". Приехавшая бригада, не особенно интересуясь причинами недуга, накачала меня по самое "не могу" сердечными, успокоительными, разными другими препаратами, оставив в состоянии то ли полудремы, то ли полузабытья. Через дверь комнаты, где я лежал на кровати, доносились приглушенные звуки работающего телевизора, голоса родных, но как-то в отдалении, в нереальности…
На верстаке невидимого портного аккуратно лежала раскроенная белая ткань; оставалось подыскать нитки, тесьму, фурнитуру, атлас или саржу для подкладки…
На следующий день мой коллега-приятель Гришин, однокашник по институту, узнав о вчерашнем кризе, авторитетно и даже с укоризной в голосе заявил: "Ты что, о синдроме отмены не слышал? Пил себе пил больше месяца, а потом резко завязал. Знаешь, сколько народа сковырнулось из-за этого? Золотое правило: похмелиться нужно было обязательно! Тоже, мне, абстинент нашелся!"
Что тут скажешь. Нужные слова в нужное время!
Академический отпуск закончился, и я снова выехал в волжский город для окончания учебы. Все покатило своим обычным порядком. Даже случай после сакмана мало чему меня научил, разве что - похмеляться в обязательном порядке, по совету коллеги Гришина. Жевательных резинок в то время не было, "железный занавес", расценивающий этот, казалось бы, невинный освежитель зубов и полости рта, как признак буржуазного разложения, продавался из-под полы только у фарцовщиков. Но достаточно было прибегнуть к народным средствам: выпить пол чайной ложки растительного масла, пожевать мускатный орех или пару листиков лаврушки, а затем натянуть в клинике на физиономию двухслойную марлевую маску, и ни одна кинологическая собака не учуяла бы, что за снадобье употреблял этот субъект утром, пожалуй, только испортила себе нюх. Можно было только косвенно догадываться о чем-то по характерному, масляному блеску глаз, но догадки - не из области неопровержимых доказательств.
К неприятным симптомам прибавились следующие. Если прежде первой утренней порции мне хватало практически на весь день, то нынче часа через три-четыре я начинал ощущать нестерпимое желание повторить, что и приходилось делать всеми правдами и неправдами. И не было уже той легкости кайфа, легко кружащего голову и делающего окружающую обстановку радужной и искрометной. Появилась бессонница, поэтому прежде чем отойти ко сну, нужно было выпить стакан вина или рюмку водки. Жеребячье веселье все больше сменялось перепадами настроения, подавленностью и раздражением. Даже к дамскому полу, к которому я всегда проявлял должный пиетет, появились грубость, плоские шуточки и довольно цинично-потребительское отношение. Все вокруг незаметно окрашивалось в какие-то мрачные мизантропические тона.
Общий фон настроения был иногда настолько паршивым, что волей-неволей вспоминались времена с более высоким жизненным тонусом, когда даже опасные "пируэты" воспринимались с юмором. В связи с этим на ум приходила история двухгодичной давности, которая могла иметь трагический финал.
Повышенное женолюбие в сочетании с увлечением алкоголем создавали рискованные ситуации, граничащие с возможностью стать калекой; об этом должен неукоснительно помнить каждый пьющий, любитель поволочиться за любой юбкой.
Трудовой семестр после сестринской практики по окончании третьего курса проходил у нас, студентов-медиков, в связи с форс-мажорной ситуацией по холере Эль-Тор в обсерваторах и баклабораториях. Там платили хорошие деньги, особенно, когда высевался холерный вибрион; тогда шла двойная оплата. Даже нам, выполняющим далеко не самую квалифицированную работу, причитался приличный куш. В предвкушении неплохой получки, я высмотрел в Центральном Универмаге импортные дорогие туфли из коричневой замши. Конечно, это были далеко не "Синие замшевые ботинки", о которых пел в одноименном, популярном рок-шлягере Элвис Пресли, но все-таки!
Получив зарплату в 300 с лишним рублей, я посетил Универмаг и вышел из него, прижимая к груди коробку с замшевой "мечтой". В кармане оставалось не менее половины первоначальной суммы, а по тем временам это были порядочные деньги. По вековой традиции, покупку необходимо было обязательно обмыть, иначе обувь или натрет ноги, или порвется на следующий день. Я поднялся от Универмага на Брод и дошел до кафе-забегаловки под названием "Дружба". Был еще день, народу на Броде слонялось мало, и, как назло, не попадались знакомые, с кем можно совместно разделить радость и совершить обряд обмывания. Пришлось зайти в кафе одному.
Когда я пропустил пару порций, то обнаружил, что за соседним стулом у буфетной стойки восседает чертовски привлекательная, как раз в моем вкусе, девушка: темноволосая, со смешливыми глазами и припухшими губами женщины-подростка (бэби-вумен). Что хороша, то хороша! И фигура ладная, и ноги без изъянов и дефектов, безупречной линии, я бы сказал. Незнакомка первой заговорила со мной, всем своим видом показывая, что заинтересована моей персоной. Что еще нужно нам, глупым и наивным мужчинам, чтобы закружилась голова, к тому же, уже подогретая спиртным! Меня даже не насторожили татуировки на ее руках и некоторая вульгарность речи.
Напоминаю современной молодежи: в годы моей молодости татуировки наносили себе на тело только уголовники и папуасы с острова Новая Гвинея.
После нескольких "медляков" - медленных танцев тело в тело я совсем разгорячился, тем паче, что моя новая знакомая многообещающе прошептала на ухо, что проживает у родной тетки, которая нынче в отъезде. Следовательно, у нас есть возможность провести ночь вместе. Мне хотелось побыстрее слинять из кафе и направиться в гости, но моя подруга все медлила, будто что-то выжидая, предлагая выпить еще, то по одному, то по другому поводу. Наконец я расплатился, прикупил бутылку дорогого марочного вина для смачивания глотки в перерывах между утехами, и мы вышли на свежий воздух. Была уже ночь или поздний вечер.
К новой подруге мы пошли пешком. Шли довольно долго, моя спутница, тесно прижавшись к плечу, о чем-то болтала; в попадавшихся подворотнях мы подолгу и страстно целовались, но другие мои шаловливые попытки пресекались нежным: "Потом! У нас будет много времени!"
Постепенно уличные фонари стали попадаться все реже и реже. Мы забрели в частный сектор в районе Селенских Исад, где царила почти полная тьма, которую немного рассеивал тусклый свет луны, прятавшейся большей частью за ночными тучами, и лишь на мгновенья украдкой выглядывавшей из-за их краев. Внезапно, когда мы, казалось, уже добрались до места, у палисадника какого-то частного дома, будто из воздуха материализовалось несколько темных крупных мужских фигур, тут же взявших меня в плотное кольцо. Спутница моя словно растворилась. Уверенные руки бесцеремонно отобрали у меня коробку с обувью и бутылку, а механический голос спокойно произнес: "Бабки доставай, фраер!"
Я совершенно правильно оценил ситуацию, понимая, что если начну залупаться, то мне или проломят чердак и пересчитают ребра, или, что того хуже, просто сунут перо в бок. Поэтому я безропотно отдал оставшиеся холерные деньги, никак не меньше сотни. Мне попались благородные разбойники, оценившие правильность и разумность моего поведения. Они не стали меня бить, ограничившись напутствием: "А теперь - вали отсюда".
На обратном пути я шел сильно раздосадованный, не знаю, чем больше: или тем, что по пьяной беспечности не разглядел в "бэби-вумен" обычную "наводчицу", в результате чего лишился покупки и заработанных за месяц денег, как последний лох; или, что обломалась ночь любви, на которую я так себя настроил. Я, несомненно, получил материальный и моральный ущерб, но не потерял веру в человечество и не пострадал физически, что, вполне, могло произойти.
Поэтому никогда не следует забывать рекомендации Виктора Цоя, предупреждавшего нас с вами: "…Следи за собой! Будь осторожен!.."…
К зиме на шестом курсе я сошелся с Володей Суриковым, рядовым пожарной части, страстным поклонником Мика Джеггера и обладателем однокомнатной квартиры в военном городке, которую он постоянно пытался перестраивать, переделывать, всячески стремясь улучшить дизайн, вероятно, надеясь в душе преобразовать однокомнатную хрущобку в пентхауз. Но вся перестройка пока ограничивалась натаскиванием в квартиру ворованных кирпичей с соседней стройки, надорванных мешков с цементом, каких-то рулонов и упаковок, так что спать приходилось на узеньком пространстве среди строительного материала, музыкальной аппаратуры, магнитофонных пленок и виниловых грампластинок в затасканных конвертах.
Володя был крайне молчалив, и расположил меня к себе, потому что не докучал своими рассуждениями об эти чертовых музыкальных, изрядно поднадоевших "проблемах", хотя, должен признаться, эрудирован он был в рок-музыке изрядно. С ним было хорошо, потому что мне тоже импонировали "роллинги", а также его немногословность. Выпив в полном молчании, нам достаточно было просто переброситься словами: "А теперь поставим "Beggars Banguet" - "Пир нищих", там во вступлении к "Sympathy For The Devil" - "Симпатия к дьяволу" Чарли клево стучит".
И не нужно было словоблудить о том, что голос Мика в этом рок-стандарте звучит почти по-мефистофельски, потому что обрыдли уже до чертиков все эти многословные обсуждения и словопрения, практически однообразные, не добавлявшие ничего нового.
По части употребления слов Суриков мог запросто посоревноваться с известным Чингачгуком. Нам с ним вполне хватало: "послушаем музон", "клево", "лажа", "кайфово", "в лом", "ништяк", "батл вайн" - бутылка вина, "задринчить вайну"- выпить вина, "кумар", "отходняк" - похмелье, "попса" - примитивная музыка, эстрада, "жаба" - любимая девушка, "надо позвонить чувихам", "мочалки вчера выжрали вайну за нас обоих", "возьмем еще бормотухи". Идеальный и изысканный запас слов для двух молодых людей, один из которых через полгода собирался стать врачом, а другой не имел никаких определенных планов, - он просто жил.
Во многом благодаря этому долговязому, прыщавому, молчаливому любителю "роллингов", спящему среди строительного мусора и евшему с бумаги, мы едва не попали в передрягу, которая закономерно могла закончиться тесным знакомством с пенитенциарной системой.
Однажды в нем проснулся гурман. Поздней, зимней, ненастно-мерзкой ночью, когда общественный транспорт давно уже находился в утепленных депо и автопарках, а на улицах даже бродячих собак с огнем не сыскать, мы возвращались с какой-то гулянки к нему домой в военный городок. Топать пешком предстояло еще прилично. Наш путь пролегал мимо известного "Лебединого озера". Все, кто бывал в старой Астрахани, помнят этот уютный уголок, особенно привлекательный в теплое время года.
Небольшой прямоугольный пруд в самом центре, к которому полого спускались зеленые травяные газоны; лишь у самой воды была укреплена невысокая сетка-рабица от граждан, желающих искупаться в жару или слишком любящих пообщаться с плавающей фауной. На зеленоватой глади пруда на небольшом плотике покачивался аляповатый деревянный, расписанный в псевдорусском стиле домик, в котором круглогодично жили белые лебеди и один черный. Плот с домиком свободно плавали в любом направлении, но в основном держались центральной части; видимо, удерживались тросом, укрепленным ко дну. Лебедям регулярно подрезали крылья, поэтому летать они не могли; так что пресловутая сетка больше была предназначена от посягательств лихих людей, чем препятствием для птиц, которые не могли упорхнуть из гнезда и лишить достопримечательности город. Лебеди привыкли к людям и доверчиво подплывали к берегу, чтобы взять пищу из рук.
В конце 60-х - начале 70-х годов, у одного из берегов пруда-озера находилась старомодная деревянная беседка-мороженица (сооружение малых архитектурных форм), выступающая на толстых сваях-опорах далеко над поверхностью пруда. Летними вечерами, когда на город опускалась долгожданная прохлада, сюда приходили целыми семьями. В соседней булочной детям покупали свежий хлеб и они, ломая его крупными кусками, свесившись с перил, бросали эти куски в воду. Под верандой в воде пруда буквально кишели огромные, величиной с доброго поросенка, откормленные сазаны, которые набрасывались на хлеб. Создавалось впечатление, что кроме стремительно снующих жирных рыбьих спин внизу ничего не было.
Это любимое горожанами место было окружено рядами плакучих ив, обмакивающих концы своих ветвей в воду, белые лебеди охранялись властями города и чувствовали себя полновластными хозяевами водоема. Место, что и говорить, было замечательное! Потом какому-то умнику-градостроителю не глянулась "безвкусная" деревянная веранда, и ее заменили, разумеется, для улучшения ландшафта, на серо-бетонное "ушлепище". После чего "Лебединое озеро" бесповоротно потеряло свое очарование.
И вот мы с Суриковым, продрогшие до костей, шествовали вдоль берега пруда, и мой зоркий товарищ заметил, что в одном месте сетка-рабица отсутствует, а красивая белая птица легкомысленно подплыла прямо к берегу.
Неожиданно со спазмом в голосе Суриков хрипло выдавил из себя:
- Давай поймаем лебедя!
- На кой хрен?