- Не ври! - сказал он.
- Я не вру! - сказала она.
- Врешь! - сказал он.
- Нет! - сказала она.
Мистер Шортли снова повалился на постель.
- Поляк навряд ли сам это придумал, - сказала миссис Шортли. - Его наверняка священник подговаривает. Это его работа.
Священник частенько навещал Гизаков и всякий раз наносил визит миссис Макинтайр. Прогуливаясь с ним по ферме, она показывала ему все свои усовершенствования и слушала его раскатистую трескотню. Миссис Шортли вдруг осенило: уж не хочет ли он пристроить на ферму еще одну польскую семью. Когда их будет две, здесь, пожалуй, кроме польского, ничего и не услышишь! Негров уволят, и здесь будут сразу две польские семьи против них с мистером Шортли. Она представила себе войну слов, увидела, как польские и английские слова наступают друг на друга, упрямо продвигаясь вперед, - причем не фразы, а именно отдельные слова, отрывистые, резкие, визгливые, - а потом они схватились вплотную. Она увидела, как польские слова - грязные, не ведавшие реформации всезнайки - швыряют мусор в чистые английские, пока все не становится одинаково грязным. Потом она увидела, что все они свалены в кучу в одной комнате, все грязные мертвые слова - их слова и ее слова тоже - свалены, совсем как те голые трупы в кинохронике. Боже, спаси меня от гнусной власти сатаны! - возопила она про себя и с этого дня с новым рвением принялась за чтение Библии. Она упивалась Апокалипсисом, начала цитировать пророков и вскоре более глубоко проникла в смысл своей собственной жизни. Она ясно увидела, что в основе мирозданья лежит некий таинственный план, и ничуть не удивилась догадке, что в этом плане особое место уделено и ей, ибо она - человек сильный и твердый. Она поняла, что всемогущий господь создал сильных людей, чтобы они выполняли назначенное им, и почувствовала, что, когда ее призовут, она будет готова. А пока ее дело - следить за священником.
Его посещения раздражали ее все больше и больше. Прошлый раз он ходил и подбирал с земли перья. Он нашел два павлиньих пера, четыре или пять индюшачьих и одно старое коричневое куриное, сложил их в букет и увез с собой. Эта дурацкая выходка не обманула миссис Шортли. Вот он тут весь как на ладони - приводит на чужие земли орды иностранцев сеять распри, разгонять черномазых, водворять вавилонскую блудницу в самую гущу праведников! Всякий раз, как он появлялся на ферме, она норовила куда-нибудь спрятаться и не сводила с него глаз, пока он не уезжал.
А в один воскресный вечер ей было виденье. У мистера Шортли болела нога, и ей пришлось вместо него загонять коров. Она медленно брела по выгону, скрестив на груди руки и глядя на далекие низкие облака, которые напоминали рыб, выброшенных волною на берег большой голубой бухты. Поднявшись на невысокий холм, она в изнеможении вздохнула - вес у нее был огромный, а годы уже немолодые. Порой миссис Шортли чувствовала, как сердце, словно кулачок ребенка, сжимается и разжимается в груди, и, когда у нее появлялось это чувство, мысли полностью выключались, а она двигалась неизвестно куда и зачем, словно гигантская пустая оболочка собственного существа. Однако сейчас она, не дрогнув, преодолела подъем и, чрезвычайно довольная собой, остановилась на гребне холма. Вдруг она увидела, что небо раздвинулось, словно занавес в театре, и перед нею предстала гигантская фигура, золотисто-белая, как солнце в послеполуденный час. Фигура не имела определенной формы, и вокруг нее быстро вращалось несколько огненных колес, в центре которых сверкали свирепые черные глаза. Необъятные размеры фигуры мешали разобрать, движется она вперед или назад. Миссис Шортли зажмурилась, чтобы лучше видеть, и тогда фигура стала кроваво-красной, а колеса - белыми.
Громовой голос произнес одно-единственное слово: "Пророчествуй!"
Она стояла на холме, слегка пошатываясь, но все еще держалась очень прямо. Глаза у нее были крепко закрыты, кулаки сжаты, соломенная шляпа низко надвинута на лоб.
- Дети нечестивых пародов будут истреблены, - громко произнесла она. - Ноги на месте рук, ступня на лице, ухо в ладони. Кто уцелеет? Кто уцелеет? Кто?
Потом она открыла глаза. Небо было полно белых рыб. Они лениво лежали на боку, и невидимое течение уносило их прочь, а кусочки солнца, утонувшие где-то позади, время от времени всплывали на поверхность, словно их смывало в противоположную сторону. Тяжело передвигая одеревеневшие ноги, миссис Шортли пересекла выгон и добралась до коровника. Словно в забытьи, она прошла сквозь коровник, не сказав ни слова мистеру Шортли, выбралась на дорогу и остановилась только тогда, когда увидела перед домом миссис Макинтайр автомобиль священника.
- Опять он здесь, - пробормотала она. - Явился, разрушитель.
Миссис Макинтайр и священник прогуливались по двору. Чтоб не столкнуться с ними, миссис Шортли свернула налево и зашла в кормовой склад, небольшой сарайчик, в одном углу которого были свалены разноцветные мешки с отрубями, в другом валялась куча устричных раковин, а на стенах висели грязные старые календари с рекламой кормов для телят и различных патентованных средств. На одном календаре был изображен бородатый джентльмен в сюртуке, с бутылкой в руках, а под ним стояла надпись: "Этот пищеварительный бальзам сделал меня человеком!" Миссис Шортли всегда питала симпатию к этому почтенному джентльмену, словно он был ее добрый знакомый, но сейчас все ее мысли были сосредоточены на опасности, которой грозило присутствие священника. Она встала перед щелью в дощатой стене и сквозь нее увидела его и миссис Макинтайр, подходивших к индюшатнику, который находился за кормовым складом.
- Аххх! Посмотрите на этих птичек! - воскликнул священник и, подойдя к индюшатнику, заглянул за проволочную сетку.
Миссис Шортли скривила губы.
- Так вы не думаете, что Гизаки захотят от меня уйти? - спросила миссис Макинтайр. - Что они захотят уехать в Чикаго или куда-нибудь еще?
- Ну зачем же им уезжать? - Прижавшись длинным носом к сетке, священник скрюченным пальцем подманивал индюшонка.
- Из-за денег, - сказала миссис Макинтайр.
- А-а-а-а… Ну, прибавьте им плату, - равнодушно отозвался он. - Надо же им как-то сводить концы с концами.
- Мне тоже надо сводить концы с концами, - проворчала миссис Макинтайр. - Придется, значит, избавиться кой от кого другого.
- А эти Шортли вас устраивают?
Индюки явно интересовали его гораздо больше, чем она.
- За последний месяц я пять раз заставала мистера Шортли в коровнике с сигаретой, - сказала миссис Макинтайр. - Пять раз.
- А негры разве лучше?
- Они лгут, воруют, и за ними все время нужен глаз.
- Тц-тц-тц. Так кого же вы хотите уволить?
- Я решила завтра предупредить мистера Шортли, что через месяц он свободен, - объявила миссис Макинтайр.
Священник, казалось, почти ее не слушал. Он просунул в сетку палец и безостановочно крутил им, подманивая индюшат. Миссис Шортли так тяжело плюхнулась на открытый мешок с отрубями, что вокруг нее поднялись клубы пыли. Она вдруг осознала, что смотрит прямо перед собой на противоположную стену, где джентльмен с календаря рекламировал свое изумительное открытие, но совершенно его не видит. Она смотрела перед собой, не видя ничего вообще. Потом она вскочила и бросилась к дому. Лицо ее стало багрово-красным, как раскаленная лава.
Дома она распахнула все шкафы, вытащила из-под кроватей картонные коробки, старые потрепанные чемоданы и принялась без передышки бросать в них содержимое шкафов, даже не сняв своей широкополой шляпы. Обеих девочек она заставила работать тоже. Когда мистер Шортли вошел в дом, она на него даже не взглянула. Одной рукой продолжая укладывать вещи, она указала другою на дверь.
- Подведи машину к заднему крыльцу! - крикнула она. - Нечего тут сидеть и ждать, когда тебя выгонят!
Мистер Шортли еще ни разу в жизни не усомнился во всеведенье своей жены. Сразу поняв, в чем дело, он только скорчил кислую мину, вышел из дома и отправился за автомобилем.
Они привязали на крышу машины обе кровати, поставили между ними два кресла-качалки, засунув в середину свернутые тюфяки, а поверх всего водрузили корзину с курами. В кузов затолкали старые чемоданы и ящики, оставив небольшое местечко для Энни Мод и Сары Мэй. На погрузку ушел весь вечер и полночи, но миссис Шортли твердо решила уехать с этой фермы не позже четырех часов утра, чтобы мистеру Шортли больше не пришлось возиться с доильным аппаратом. Лицо ее все это время попеременно краснело и бледнело.
Незадолго до рассвета, когда начал моросить дождик, семейство Шортли было готово к выезду. Все четверо влезли в машину, кое-как втиснувшись между свертками, ящиками и узлами с постелью. Старомодный черный автомобиль тронулся с места, скрежеща сильнее обычного, словно сердито протестуя против непосильного груза. Сзади на ящиках примостились обе белобрысые костлявые девчонки, а где-то внизу под узлами - щенок гончей и кошка с двумя котятами… Словно перегруженный, давший течь ковчег, автомобиль медленно отошел от лачуги Шортли, миновал белый дом, где крепко спала миссис Макинтайр, не ведая о том, что нынешним утром мистер Шортли не придет доить ее коров, оставил в стороне торчавшую на вершине холма лачугу поляка и выехал на дорогу к воротам. По дороге плелись друг за другом оба негра - они шли помогать мистеру Шортли доить коров. Негры взглянули на машину и пассажиров, но даже в то короткое мгновенье, когда тусклые желтые фары осветили их лица, они, казалось, вежливо ничего не заметили или, во всяком случае, ничего не поняли, словно то была не набитая домашним скарбом машина, а всего лишь сгусток тумана, что клубится на дороге в предрассветный Час. Не оглядываясь и не замедляя шага, они тихонько поплелись дальше.
Темно-желтое солнце начинало всходить на небе, таком же гладком и сером, как шоссе, по обеим сторонам которого простирались безжизненные, заросшие сорняками поля.
- Куда ехать? - в первый раз за все время спросил мистер Шортли.
Миссис Шортли сидела, подогнув одну ногу, а вторую поставив на ящик под таким углом, что колено вдавилось ей в живот. Локоть мистера Шортли приходился у нее под самым носом, а босая левая нога Сары Мэй торчала над спинкой переднего сиденья, касаясь материнского уха.
- Куда ехать? - снова спросил мистер Шортли и, снова не получив ответа, обернулся и посмотрел на жену.
Багровый румянец медленно заливал ей лицо - казалось, будто жаркая кровь, набирая силу, готовится к последнему яростному броску. Хотя одна нога у нее была поджата, а колено второй чуть ли не упиралось в подбородок, миссис Шортли сидела очень прямо. Ее льдисто-голубые глаза как-то неестественно потускнели. Можно было подумать, что они обратились внутрь. Внезапно она схватила локоть мистера Шортли, ногу Сары Мэй и изо всех сил потащила их к себе, точно хотела приспособить себе две лишние конечности.
Мистер Шортли выругался и быстро затормозил, Сара Мэй взвизгнула, но миссис Шортли, очевидно, решила незамедлительно навести порядок в машине. Она дергалась из стороны в сторону, хватая все, что попадалось ей под руку - голову мистера Шортли, ногу Сары Мэй, кошку, край торчащего из узла белого одеяла, свое толстое лунообразное колено, - и тянула все это к себе. Внезапно выражение ярости на ее лице сменилось изумлением и она бессильно выпустила все из рук. Один ее глаз повернулся к другому, потом оба остановились и она затихла.
Девчонки, не понимая, что с ней происходит, наперебой спрашивали: "Куда мы едем, ма? Куда мы едем?" Они думали, что она дурачится, а отец, молча уставившийся ей в лицо, притворяется мертвым. Они не понимали, что совершилось величайшее событие ее жизни и что она навеки перемещена из того мира, который был ее миром. Их пугало расстилавшееся впереди гладкое серое шоссе, и они все более тонкими голосами твердили: "Куда мы едем, ма? Куда мы едем?" - между тем как их мать, всем своим грузным телом отвалившись на спинку сиденья, голубыми стекляшками глаз, казалось, созерцала впервые раскрывшиеся перед ней бесконечные просторы ее истинной родины.
II
- Ну что ж, - сказала миссис Макинтайр старому негру. - Обойдемся без них. Все они так, приходят и уходят - что черные, что белые.
С граблями в руках она стояла посреди телятника, который Астор чистил, и то выгребала откуда-нибудь из дальнего угла кукурузный початок, то тыкала в пропущенную им грязную лужу. Узнав об отъезде Шортли, она очень обрадовалась. Значит, ей не придется их увольнять. Люди, которых она нанимала, всегда рано или поздно от нее уходили - такой уж это народ. Из всех ее работников Шортли были лучшими - если не считать Перемещенного Лица. Они ведь не совсем голытьба, а миссис Шортли просто хорошая женщина, и, пожалуй, без нее будет даже скучновато, по, как говаривал, бывало, судья, нельзя одновременно и невинность соблюсти и капитал приобрести, а мистер Гизак вполне ее устраивает.
- Да, видали мы, как они приходят и уходят, - с удовольствием повторила она.
- А мы с вами как были тут, так и есть, - отозвался старик. Он нагнулся и начал выгребать мусор из-под кормушки.
По его тону миссис Макинтайр прекрасно поняла, что он хочет сказать. Лучи солнца, пробиваясь сквозь щели в потолке, падали ему на спину, как бы разрезая ее на три части. Она смотрела на сплюснутое лицо старика и на длинные руки, крепко вцепившиеся в мотыгу. Может, ты и был тут до меня, подумала она, но я наверняка останусь здесь, когда тебя давно уже не будет.
- Я полжизни провозилась с никчемными людишками, - строго проговорила она, - но теперь с меня хватит.
- Что черные, что белые - разницы нет, - сказал старик.
- С меня хватит, - повторила миссис Макинтайр, одергивая ворот темного халата, который она накинула на плечи вместо плаща. На голове у нее была широкополая черная соломенная шляпа. Двадцать лет назад она заплатила за нее двадцать долларов, а теперь прикрывалась ею от солнца.
- Деньги - корень всех зол, - продолжала она. - Судья это каждый день повторял. Он говорил, что лучше бы их совсем не было. Что вы, черномазые, оттого так и обнаглели, что в обращении ходит слишком много денег.
Старик негр хорошо помнил судью.
- Судья, он говорил, что мечтает дожить до того дня, когда у него не будет больше денег нанимать черномазых, - сказал он. - Когда, говорит, такой день настанет, мир опять перевернется с головы на ноги, вот что он говорил.
Миссис Макинтайр наклонилась вперед, подбоченившись и вытянув шею.
- Ну так вот, у нас этот день, можно сказать, почти что настал. Я вам давно говорю - глядите в оба. Я больше со всякими бездельниками возиться не стану. У меня теперь есть человек, которому нужно работать!
Старик знал, когда ответить, а когда и промолчать. Немного выждав, он сказал:
- Видали мы, как они приходят и уходят.
- Впрочем, Шортли еще далеко не худшие, - сказала она. - Я отлично помню этих Герринов.
- Это те, что были перед Коллинзами.
- Нет, перед Рингфилдами.
- Ох уж эти Рингфилды! - вздохнул старик.
- Вся эта публика попросту не хочет работать, - сказала миссис Макинтайр.
- Видали мы, как они приходят и уходят, - повторил он, словно рефрен, - но такого, как этот, - тут он нагнулся, чтоб заглянуть ей в лицо, - такого, как этот, у нас еще отродясь не бывало.
Кожа у старого негра была цвета корицы, а глаза до того потускнели от старости, что казалось, будто они завешаны паутиной.
Миссис Макинтайр пристально на него посмотрела и не отводила глаз до тех пор, пока он снова не нагнулся и не выгреб из-под тачки кучу стружек.
- Поляк уже вычистил коровник за то время, что мистер Шортли только еще раздумывал да собирался, - с расстановкой проговорила она.
- На то он и есть из Полячии, - проворчал старик.
- Не из Полячии, а из Польши.
- В Полячии не то, что у нас, у них там все по-другому, - сказал он и принялся бормотать что-то невнятное.
- Что ты там болтаешь? Если хочешь что-нибудь про него сказать, говори громко.
Неестественно согнув колени, старик отскребал снизу дно кормушки.
- Если ты видишь, что он делает что-нибудь дурное, ты должен сразу же мне сказать.
- Не то чтоб дурное, а так… другие так не делают, - пробормотал старик.
- Ничего ты про него не знаешь, - отрезала миссис Макинтайр. - Он здесь, здесь и останется.
- Такого, как он, у нас еще отродясь не бывало, - сказал старик и вежливо усмехнулся.
- Времена меняются. Знаешь, что сейчас делается с земным шаром? Он просто пухнет. На нем развелось столько народу, что выжить могут только самые ловкие, бережливые и энергичные, - сказала она, отстукивая по ладони в такт словам "ловкие, бережливые и энергичные".
В дальнюю дверь стойла ей была видна дорога, ведущая к коровнику. У открытого коровника стоял мистер Гизак с зеленым шлангом в руках. Во всем его облике чувствовалась какая-то скованность, заставлявшая миссис Макинтайр даже в мыслях подходить к нему с опаской. Наверно, это оттого, что с ним так трудно разговаривать, решила она. Когда ей нужно было что-нибудь ему сказать, она сразу начинала кричать, мотать головой и размахивать руками, и всякий раз при этом чувствовала, что из-за ближайшего сарая подглядывает или подслушивает кто-нибудь из негров.
- Нет и нет, - заявила она, усаживаясь на кормушку. - Я теперь твердо решила, что бездельников с меня хватит. Очень мне надо на старости лет возиться со всякими Шортли, Рингфилдами и Коллинзами, когда на свете полно людей, которым нужно работать.
- А откуда вдруг взялось столько лишних? - спросил негр.
- Люди думают только о себе, - отвечала она. - Слишком много детей наплодили. Это в наше время ни к чему.
Старик взялся за тачку и, пятясь, покатил ее из телятника. На пороге он остановился, наполовину в тени, наполовину на солнце, и принялся жевать беззубыми деснами, словно позабыв, куда хотел ехать.
- Вот вы, цветные, никак не поймете, что вся эта ферма только на мне и держится. Будете плохо работать - у меня не хватит денег и я не смогу вам платить. Все вы тут от меня зависите, а ведете себя так, словно дело обстоит наоборот.
По лицу старого негра невозможно было определить, слышал он ее слова или нет. В конце концов он вместе с тачкой выбрался из телятника.
- Судья всегда говорил, что знакомый черт лучше незнакомого, - проворчал он и покатил прочь.
Миссис Макинтайр встала и пошла за ним. На самой середине ее лба прямо над рыжей челкой внезапно обозначилась глубокая вертикальная складка.
- На этой ферме давно уже не судья платит по счетам! - крикнула она ему вслед.