Встретимся через 500 лет! - Белов Руслан Альбертович 13 стр.


В конце коридора, перед дверью с надписью "Выход", Дзета и сопровождавший его человек свернули направо и, пройдя зимний сад, вошли в светлую комнату с большим окном. Отрешенно постояв у него минуту, Дзета поднялся на табуретку, стоявшую посреди комнаты, сунул голову в свисавшую с потолка петлю и повесился. Спустя час цинковый гроб с телом покойного дребезжал в похоронной машине, мчавшейся по ночному городу.

2. Никто не мог

Эркюль Пуаро самозабвенно ровнял усики маникюрными ножницами, когда в палату проник Гастингс, угловатый от новостей.

– Говорите, Артур, я же вижу, что-то случилось, – сказал Пуаро отражению Гастингса в зеркале.

– Мадемуазель Генриетта подверглась нападению… Ночью. В своих апартаментах.

– Она жива?! – смерчем повернулся Пуаро. Ножницы в его руке устрашили бы и головореза.

– Да… Но…

– Что но!? Да говорите же, истукан!

– Он ее… он ее ранил…

– Ранил?!

– Да…

– У вас, Гастингс, галстук набок съехал. Не мучьте меня, поправьте его скорее. Вот так, хорошо. Ну, так что с ней?

– Горло порезал… – пальцы Гастингса, оторвавшись от галстучного узла, изобразили характерный жест. – Сейчас Бензапирен обрабатывает рану.

Гастингс в санатории считался записным остряком. Считался после того, как за глаза назвал профессора Анри Перена Бензапиреном.

– Молчите, Артур, молчите! Как вы можете злословить, когда жизнь мадмуазель Генриетты в опасности, и этот самый ваш Бензапирен борется за ее жизнь.

Пуаро, сделавшийся ниже ростом, подошел к окну, стал рассматривать заснеженный парк, сосновый лес вдали, жививший пейзаж зеленью хвои и тусклым золотом стволов. "Снова Потрошитель, – думал он, пытаясь хоть на чем-то задержать глаза. – Уже третья жертва… Бедная женщина…"

Эркюль Пуаро поступил в клинику профессора Перена за два месяца до начала описываемых здесь событий, поступил с расшатанной нервной системой и запущенным полиартритом, лишившим его возможности самостоятельно передвигаться и навек (по приговору хваленых британских эскулапов) приковавшим к инвалидной коляске.

И что же? Не прошло и нескольких дней, как Перен, этот самородок, этот чудо-врач, поставил его на ноги, поставил с помощью лекарственного электрофореза и нескольких углубленных психотерапевтических сеансов. "Вы, всемирно известный сыщик, в настоящее время являетесь моим оппонентом, – не уставал повторять он Пуаро в процессе лечения. – И вы, всемирно известный сыщик, со своим артритом, являющимся не чем иным, как вашим человеческим следствием, следствием вашего образа жизни, иначе – квинтэссенцией вашего ума, неминуемо проиграете мне, ибо я никому не проигрываю".

И он выиграл. Выиграл, оставив в душе Эркюля Пуаро, никогда никому до того не проигрывавшего, неприятный осадок сокрушительного поражения. Да, поражения. Пуаро, как и профессор Перен, никогда никому не проигрывал. Никому, кроме своей болезни. И вот, нашелся человек, обычный лягушатник, который победил эту болезнь, и, следовательно, победил самого Пуаро. Победил, оставив в своих иронических глазах недвусмысленный вызов: "Я сделал свое дело, теперь дело за вами, прославленная ищейка".

Пуаро понял смысл этого невысказанного заявления, лишь узнав, что в санатории завелся Джек Потрошитель. Первой его жертвой стала всеобщая любимица Моника Сюпервьель, второй – официантка Лиз-Мари Грёз, благоволившая Гастингсу. Профессор Перен, конечно же, сообщил префекту полиции департамента о каждом из этих событий, но уже после того, как снежные лавины до весны засыпали единственную дорогу, связывавшую санаторий с остальным миром.

Когда самоопределившийся взгляд Пуаро приклеился к трем дубам, возвышавшимся над Первым корпусом (на одном, как гвоздями прибитый, сидел зловещего вида ворон), в номер вошел профессор Перен – сухощавый человечек лет пятидесяти двух, в белом халате и докторской шапочке с красным крестиком, светлых брюках, из-под которых выглядывали черные, до блеска начищенные полуботинки (шнурок левого, воспользовавшись моментом, распустился). В глубоко посаженных черных глазах профессора нетрудно было разглядеть пытливый ум, недюжинное упорство, готовность сострадать, еще что-то. В данный момент в этом букете главенствовала глубокая озабоченность, по-видимому, причинявшая главе клиники физическую боль.

– Здравствуйте, Пуаро, – поприветствовав Гастингса офицерским кивком, обратился он к спине сыщика.

Пуаро обернулся. Невзирая на небольшой рост и забавно круглую голову, он выглядел более чем достойно, к тому же знаменитые его усы выглядели, как всегда, воинственными. Никто, даже давний друг, не смог бы усмотреть на лице сыщика и тени растерянности, минутой ранее им владевшей.

– How do you do, my doctor? Fine weather, is not it?

– Погода выглядит неплохо, да и вы тоже, Эркюль. Лет так на шестьдесят, выглядите.

Пуаро, семеня, как Дэвид Суше, изображавший его в известном сериале, подошел к профессору.

– Вашими стараниями, профессор, вашими стараниями. Бог мой!!! – ужас овладел его лицом. – У вас шнурок на правом ботинке распустился!

Пуаро был изысканный щеголь, даже пятнышко на чужом костюме, не говоря уж о распущенных шнурках, доставляло ему невыносимое страдание.

– Я, собственно, пришел предложить средство, – попустил профессор замечание мимо ушей, – которое поможет вам скинуть еще лет двадцать пять-тридцать…

На вертолетной площадке затарахтел снегоуборочный агрегат. Перен, приказывавший Садосеку не громыхать после обеда, мстительно сжал губы.

– Вы хотите предложить мне поймать Джека? – пристально посмотрел Пуаро профессору в глаза.

– Да, я хочу предложить вам найти его. Пациенты взволнованы, весной я могу недосчитаться десятка клиентов. Из-за этих лавин их уже и так меньше на целую дюжину. Вот, слышите, еще одна сорвалась.

– Вы знаете, профессор, я опустил занавес… – сказал сыщик, лишь только снегоуборочная машина Садосека перемолола гул лавины.

– Не кокетничайте, Пуаро, вы ведь мой должник. Мне нужны пациенты… – посмотрел глава клиники на распятие, висевшее в красном углу комнаты. Христос на нем был очень похож на Пуаро. А тот молчал. Лицо его изображало абсолютную беспристрастность. Профессор, с удовольствием за ним понаблюдав, повернул свой ключ к Пуаро на последний оборот:

– К тому же нападение на мадмуазель Генриетту может повториться…

– Может повториться… – повторил сыщик, воочию видя растерзанной женщину, поразившую его ум.

– Несомненно. Маньяки не любят провалов. Вы ведь не оставите ее в опасности?

– Никто никогда не мог вывернуть мне руку, профессор Перен… – отвернулся Пуаро к окну. – Но вам это удалось.

– Я в два счета поставлю ее на место, – сказал, потерев рукой левое плечо, вероятно, болевшее. – С чего, my dear friend, вы хотели бы начать следствие?

– Сначала… сначала я хотел бы осмотреть мисс Монику Сюпервьель.

– Нет проблем. Вы можете это сделать минут через пятнадцать, – сказал Перен, достав из кармана серебряную коробочку со своими пилюлями.

– Где?

– Думаю, это лучше будет сделать внизу, в морге… – проглотил профессор пилюлю.

– В морге?! – Пуаро не любил моргов, в которых так много желтых безжизненных тел, красноречиво иллюстрирующих скоротечность земного существования.

– Да. Там меньше глаз и больше света.

– Хорошо. Я буду в назначенное время. И прошу… – Пуаро замолчал, смущенная улыбка одолела его лицо.

– Что?

– Скройте бюст Моники… И… Ну, вы понимаете.

– Хорошо, я скрою их, – снисходительно улыбнулся профессор, знавший из сеансов психотерапии, что знаменитый сыщик знаком с определенными частями женского тела лишь посредством осязания в кромешной тьме.

3. Это мог сделать только сведущий врач

Моника Сюпервьель лежала на операционном столе в пронзительном свету софитов. Лицо ее и грудь покрывали вафельные полотенца, тело ниже пояса и ноги – простыня. Отметив (механически), что девушка весьма неплохо сложена, Пуаро занялся делом.

– Так… Шея дважды рассечена, – констатировал он в полголоса, – три или четыре нисходящих разреза брюшины, несколько – поперек. Сквозь разрезы просматриваются органы пищеварения, кишечник.

Багровевшая под грудями девушки филигранная надпись "Шлюха", сделанная по-английски, заставила сыщика поморщиться, другая, над лобком, также на английском – "Jack RIP.", осудительно покачать головой. Подышав полной грудью для оживления своих серых клеточек, Пуаро еще раз осмотрел поражавшую воображение картину.

– What is it?.. – пробормотал он удивленно, добравшись до лобка Моники. – Змея…

– Мне кажется, это стилизованная цифра "пять", – сказал Гастингс, рассматривая черную змейку, неспешно ползшую по гладко выбритому лобку девушки. Как известно, Ист-Эндскому Джеку Потрошителю инкриминируется пять жертв, называемых каноническими.

– Sorry, профессор, нет ли у вас под рукой анатомического атласа? – неопределенно посмотрев на друга, обратился Пуаро к Перену.

– Гастингс, не могли бы вы подать его мистеру Пуаро? – попросил профессор, стоявший по другую сторону операционного стола. – Он там, на тумбочке.

Гастингс вручил атлас Пуаро. Тот полистал его, нашел нужную страницу (с изображением внутренних органов человека), стал смотреть то на рисунок, то на тело.

– Это мог сделать только сведущий врач, – заключил он спустя некоторое время.

– Не думаю, – отрицая, покачал головой профессор. – Дайте мне атлас.

Получив атлас, профессор раскрыл его на нужной странице, расположил на бедре девушки, стал указывать пальцем то в книгу, то в те или иные органы пищеварения, говоря при этом:

– Смотрите, вот неточность. Вот еще одна. И еще. Глазам дилетанта эти огрехи ничего не говорят, но сведущий врач себе бы их не позволил. А вот еще одна вопиющая, смотрите.

Указывая на вопиющую ошибку, профессор коснулся тела девушки указательным пальцем.

– Ой, щекотно! – засмеялась та.

4. В глазах потемнело

Да, Моника Сюпервьель, любимица санатория, была жива и невредима. Относительно, конечно, невредима. Относительно, потому что дважды рассеченная шея, разверстая брюшная полость, внутренние органы, включая кишки, подернутые жирком, а также две надписи, упомянутые выше, были искусно вытатуированы на бело-бархатной коже ее животика. Закончив осмотр "картины маслом", сыщик попросил девушку одеться и пройти в кабинет профессора, где он, Эркюль Пуаро, спустя пятнадцать минут будет ее ожидать, дабы задать несколько вопросов по существу дела.

В указанное время симпатичная полька, немало смущенная недавней презентацией своих органов пищеварения, предстала перед глазами Пуаро; тот предложил ей сесть за стол лицом к окну, сам с Гастингсом устроился напротив. Профессор Перен прямо сидел в своем кресле. Он выглядел удрученным.

– Итак, мисс Моника, я хотел бы узнать от вас, как это произошло, – масляно посмотрел Пуаро на девушку, когда та села.

– А я не знаю, как все это случилось, – виновато сморщила Моника носик. – Вечером шестого января на меня опять это накатило. Я приняла таблетки, попыталась заснуть, но ничего не вышло. Поднялась, походила по комнате взад-вперед, пытаясь думать о другом, и тут нашлась… Ну, вы знаете, что. Придя в себя, полежала на полу, потом умылась и легла спать в одиннадцать с чем-то. Спала как убитая. Утром Жерфаньон даже стучался в дверь, крича, что опоздаю на процедуры, и вы, профессор, – посмотрела на Перена трепетно, – меня взгреете. Около десяти часов потащилась, полусонная, в ванную принять душ, сняла ночную рубашку и, нате вам! увидела это. Вы не поверите, поначалу я подумала, что все на самом деле, что животик мой распорот, и все наружу, и все вот-вот выпадет на пол. В глазах у меня потемнело, я бы упала, если бы не схватилась за край ванны. В общем, устояла кое-как, пришла в себя. Потрогала печень, желудок, горло, рассмотрела поближе татуировку, и… и засмеялась. Вы не поверите, но со второго взгляда она мне очень даже понравилась. Синяки на шее скрывает – можно без нашейного платка ходить и носить открытые платья. А надписи? "Шлюха" под грудью, согласитесь, очень даже пикантно выглядит, а "Джек Пот" над этим самым местом, так это же уписаться можно, как уморительно…

Профессор Перен недовольно постучал серебряной коробочкой с пилюлями по стеклу, покрывавшему стол. Девушка недоуменно посмотрела на коробочку.

– Так вы считаете, что татуировку вам сделали в вашей спальне? – притянул ее взор недовольный голос Пуаро.

– Да, конечно. А где же еще?

– Сколько драм играется за закрытым занавесом! – не упустил профессор возможности озвучить очередной театральный афоризм из своей коллекции.

– Ну, вас, сонную или одурманенную, могли куда-нибудь отнести или отвести? – напомнил о себе Гастингс, почеркав "Паркером" в своей записной книжке.

– Нет, ничего такого я не помню…

– Такую более чем искусную татуировку можно сделать лишь за три-четыре часа, если не пять. И вы ничего не почувствовали? – голос Пуаро стал ледяным.

– Нет, не почувствовала, – смущенно посмотрела Моника. – Наверное, он дал мне во сне чем-то подышать или снотворное какое…

– А… – посмотрел Пуаро на профессора.

– Нет, – покачал тот головой. – Хищение соответствующих медикаментов в клинике исключено.

– А… Ну, я имею в виду…

– Признаков насилия наш гинеколог не обнаружил, – сказал Перен убежденно. – За исключением, конечно, нескольких вытатуированных "ранок" на поверхности внешних губ.

– Странно… – проговорила девушка.

– Что странно? – спросил Пуаро.

– Засыпая следующим вечером, я вспомнила, что той ночью мне было очень хорошо… Точнее, когда этот человек возник, весь в черном, я сильно испугалась, но потом он стал говорить приятные слова, ласкать, и мне стало хорошо…

– А можете вы его описать? – зарумянился Пуаро, подумав, что любому человеку, случись ему ласкать это непосредственное существо, вряд ли бы пришло в голову говорить неприятные вещи.

– Нет… Я пыталась его представить, но напрасно.

– Ну, скажите хотя бы какого цвета у него глаза? – спросил профессор.

– Карие. Нет, серые… Или голубые.

– Понятно, – усмехнулся Пуаро. – А волосы на лысине у него были длинными и короткими, не так ли?

– Да… – беспомощная улыбка завладела лицом девушки.

– А вы подозреваете кого-нибудь? – спросил Гастингс, улыбнувшись шутке Пуаро.

– Подозреваю? – не поняла капитана Моника.

– Ну, кто, по вашему мнению, мог на это решиться?

– Ума не приложу…

– Понятно. А недоброжелатели у вас есть?

– Нет, – решительно затрясла головой девушка. – В Эльсиноре – нет.

– Ну, может, вы с кем-нибудь были не слишком любезны? – спросил Пуаро.

– Я?! Была не слишком любезна?! – серые ее глазки расширились. – Что вы имеете в виду?!

– Ну, может, отказались с кем-нибудь потанцевать или выпить в баре аперитива? – В санатории употребление алкогольных напитков, в разумных, само собой разумеется, дозах, не возбранялось.

– Нет… Никому не отказывала, да и не предлагал никто… Знаете, контингент у нас определенный, все дорожки песком посыпаны, хотя Катэр в гололед его не использует.

– Ну, хорошо. Вы сейчас идите, а завтра утром, проснувшись, тут же попытайтесь хоть что-нибудь вспомнить.

– Хорошо, постараюсь, – поднялась Моника со стула. – А он больше не придет?

– Кто?

– Этот татуировщик. Мне кажется, он придет опять… Сегодня ночью, завтра или послезавтра, но придет.

– Я прикажу установить за вашей палатой наблюдение, – сделал профессор запись в ежедневнике.

– Да? – посмотрела девушка огорченно.

– Да, – ободряюще улыбнулся профессор. – А чтобы вы окончательно успокоились, скажу, что от ваших татуировок через полгода останутся одни воспоминания – они сделаны нестойкими красками.

– Нестойкими красками?.. – огорчилась девушка. – Как жаль…

– Вы свободны, мадмуазель, – улыбнулся тот. – Через десять минут у вас душ Шарко.

– Я помню, профессор, – кивая, удалилась Моника.

5. Nuthouse

– А теперь, я думаю, вы хотите осмотреть мадемуазель Лиз-Мари Грёз? – вопросил профессор Перен, когда дверь за Моникой Сюпервьель затворилась.

– Certainly, doctor, Но не в морге – я сыт им по горло, – рассеянно ответил Пуаро. По его лицу невозможно было понять, о чем он думает – о предстоящем ужине или деяниях Потрошителя.

– К сожалению, должен вас покинуть, – встал с места Гастингс. – Через десять минут я должен быть у диетолога.

– Конечно, конечно, идите, – разрешил профессор, сосредоточенно крутивший телефонный диск.

Смущенный Гастингс ушел, осторожно притворив за собою дверь. И Перен, и Пуаро знали о нежных его чувствах к мадмуазель Лиз-Мари. И сообразили, что причиной ухода со сцены верного оруженосца Пуаро было нежелание лицезреть девушку в составе следовательского консилиума.

– Будьте любезны, пригласите к телефону Лиз-Мари, – соединился профессор с обеденным залом. – Ах, это вы, мадмуазель? Извините, не узнал, богатой будете. Зайдите, пожалуйста, в мой кабинет… Хорошо… Жду.

Положив трубку, Перен обратился к Пуаро:

– Ну как? Появились у вас какие-нибудь соображения?

– Соображений нет, есть просьба.

– Говорите.

– Не мог бы я ознакомиться с историями болезни пациентов? Может быть, обнаружится какой-нибудь талантище в области нанесения изображений на полотна, в том числе, телесные?

Назад Дальше