Инженер вывернул руль, свет фары лег желтым клипом на снежный вал, образованный торившим дорогу снегоочистителем. Митхас махнул с безнадежным видом рукой, но все же поднял глаза на инженера:
– Как?
– Снег глубокий, застрянем, – вздохнул инженер. – Пешком придется догонять.
Саша спрыгнул с седла, метнулся к противоположной обочине.
– Нет, – сообщил оттуда, – здесь тоже в объезд не пробиться.
Митхас достал из кармана пистолет, сказал, передавая инженеру:
– Первый выстрел – небо, не остановится – нога. Не убей, народ будет судить.
Выбрался из коляски, попросил Сашу:
– Помогай, пожалуйста, кабина сесть, там буду вас ждать.
Саша подвел Митхаса к грузовику, ухватился за ручку двери, потянул на себя, но тут же, растерянно охнув, захлопнул дверь и отскочил в сторону, рванув за собою милиционера.
– Он тут! – крикнул инженеру. – Стреляйте!
– Нет, нет, – испугался Митхас, – нет, самосуд нельзя!
Прыгнул – откуда только силы взялись! – обратно к двери, распахнул и, заслоняясь створкой, приказал:
– Бросай оружие, выходи!
Инженер вскинул на всякий случай пистолет, повторил вслед за Митхасом:
– Выходи!
Лишь после этого разглядел в свете лупы, что сидящий в кабине человек по-странному неподвижен, левая рука висит плетью, правая уцепилась за баранку руля, в нее же бессильно уткнулась и голова. Не отводя глаз и не опуская пистолета, инженер подался вперед, вновь потребовал:
– Выходи!
Нет, и после этого сидящий за рулем не выказал признаков жизни. Мелькнула мысль: не покончил ли с собой? Инженер бросился к нему, но его опередил Митхас – вывернулся из-за двери, вцепился в сидящего.
– Че… чего н-надо? – внезапно услыхали они.
– Он же пьяный! – определил подступивший к двери Саша.
– Это я пья… пья-ный?
Человек приподнял голову, силясь еще что-то сказать, посмотрел на них из-под надвинутой на лоб шапки.
– Павел? – в голос воскликнули все трое.
Оказалось, это был один из подсобных рабочих отряда,
местный житель, два дня назад подвернувший ногу и не выходивший это время на трассу. Инженер вспомнил, парни рассказывали, на руднике у Павла невеста, так что можно было не допытываться, зачем тому вздумалось угонять машину.
– Останешься с ним, – сказал Саше. – Подошлю за вами трактор.
Тронул за плечо Митхаса, с потерянным видом топтавшегося у кабины, вернул пистолет. Митхас поставил его на предохранитель, сунул в карман, спросил у себя вслух:
– Где теперь этот сволочь искать?
Инженер тоже задавал себе такой вопрос и тоже не находил ответа. Он вернулся к мотоциклу, завел, подрулил к Митхасу.
– Садись, по дороге будем думать.
Отъехали назад что-нибудь с километр, повстречались с лошадью, запряженной в сани-розвальни. Инженер притормозил, крикнул укутанному в тулуп вознице:
– Не проехать вам здесь, дорогу грузовик перегородил, а в объезд – снег глубокий.
Возница не отозвался, даже не обернулся – выструнил вожжи, подстегнул лошадь. Митхас взглянул на нее, пробормотал:
– Ничего, конь нога длинный, снег шагает, сани тащит.
Инженер не стал спорить, прибавил газа. Однако только-только набрал скорость, Митхас ткнул кулаком в бок, прося остановиться.
– Чего ты? – склонился к нему инженер. – Мутит опять?
– Это чей конь ехал? – спросил вместо ответа Митхас.
– Задай вопрос полегче: для меня все кони на одно лицо. Тем более ночью.
– Крути руль назад, – распорядился Митхас. – Скорей!
– Будешь выяснять, чей конь встретился?
– Это конь сельпо, я узнавал, однако-то.
– Ну, так что? Пусть себе…
– Крути руль, скорей! Конь сельпо, а Василий санях нет. Конь есть, тулуп есть, а Василий нет… Чужой человек санях!
Инженер, наконец, понял, о чем подумалось Митхасу, поспешно развернул мотоцикл.
– Фа-ра, – невнятно проговорил Митхас, перевешиваясь в который уже раз через борт коляски, – фара…
Инженер догадался: Митхас опасается, как бы Захаров, если только это он, не открыл стрельбу, увидев, что мотоцикл пустился следом. Выключив свет, дал глазам привыкнуть к разбавленной луною темноте, крутнул регулятор газа. Мотоцикл послушно рванулся вперед.
Холодный ветер хлестал по лицу, высекал слезы, задувал в рукава полушубка, проникая до самых плеч. Хорошо еще, зима не успела пока набрать силу, не вызверилась.
– Ты живой там у меня? – скосил глаза на коляску.
– Погоняй! – отозвался Митхас.
Куда там, мотоцикл и без того опасно юзил на скользкой дороге, то и дело подскакивал на неровностях; своевременно среагировать на них без света было просто невозможно.
Странно, проехали уже довольно далеко в обратном направлении, а все не могли настигнуть возок. Будто
сквозь землю провалился. Верно, Захаров гнал лошадь вскачь.
Неожиданно темноту впереди проколол неспокойный свет движущихся фар, а немного погодя стал различим и гул мотора: со стороны рудника спешила навстречу какая-то автомашина. Получалось, ей удалось обойти изыскательский грузовик по целику. Не иначе, катил мощный вездеход.
– Фара, – подсказал Митхас.
Инженер и сам уже подумал о том, что следует, наверно, включить ближний свет – подать о себе знак водителю этой махины, чтобы заранее поубавил скорость. И поприжался бы к обочине, давая возможность с ним разминуться.
Встречная машина и в самом деле пошла тише, а когда поравнялись, вдруг затормозила, дверца кабины распахнулась, инженер услышал:
– Эдуард Антоныч, вы чего вернулись?
Инженер остановил мотоцикл.
– Саша, ты?
– Так ведь что получилось-то, Эдуард Антоныч…
Саша выпрыгнул из кабины изыскательского грузовика, принялся возбужденно рассказывать, как оставшись с Павлом, начал пилить того – дескать, запорол двигатель, угнав машину без воды в радиаторе, а Павел стал доказывать, что вода там есть, поскольку он ее перед выездом со двора самолично туда залил; ну, Саша проверил – точно, радиатор полный, выходит, мотор просто заглох.
– Я решил: думаю, раз так, надо попробовать завести…
– Конь встречал? – прервал Сашино повествование Митхас.
– Думаешь, это Сап… Захаров в санях? А я ведь толком даже не глянул.
– Погоняй! – ткнул Митхас под бок инженера.
Инженер убрал свет, прибавил оборотов.
– А я? – взмолился Саша.- Может, мне развернуться да следом за вами?
– Давай, только свет выруби.
Вскоре миновали то место, где давеча стоял поперек дороги грузовик. Следы, оставленные им на обочинах при развороте, были видны и без света.
Дальше дорога пошла под уклон, спускаясь в неглубокий ложок. Митхас предупредил:
– Лог едем, там наледь, однако-то.
На льду мотоцикл могло занести или, того хуже, развернуть, инженер сбросил газ, непроизвольно сжал рукояти руля. И с тревогой подумал о том, что если наледь обширная, они, чего доброго, начнут буксовать, потеряют время. С лошадью тут им не потягаться.
И лишь успел так подумать, из темноты донеслось жалобное, похожее на стон ржание. Инженер, не отдавая себе отчета, с силой придавил педаль тормоза. Они остановились. Митхас вырвал из кармана пистолет, приказал шепотом:
– Уйди! Скорей!
Инженер, недоумевая, спрыгнул с седла, но остался стоять возле мотоцикла.
– Скорей! – прошипел Митхас остервенело.
Инженер повиновался – отступил в сторону, и, едва успел это сделать, Митхас дотянулся, включил фару. Выходит, прогнал его, оберегая от возможной пули.
Митхас включил фару, и свет, выплеснувшись на дорогу, оконтурил в полусотне шагов от них завалившиеся на обочину сани и сбитую с ног лошадь; обессиленная гонкой, она беспомощно колотилась в оглоблях, скребла по льду копытами.
Неподалеку от саней валялся тулуп, Захаров скрылся.
Инженер метнулся было к лошади, но Митхас остановил, кивнув на подъехавший грузовик:
– Саша делает, ты след находи.
Подбежал Саша, мгновенно оценил ситуацию, сказал инженеру:
– Догоняйте, я займусь тут.
Инженер нашарил в кармане складень, сунул Саше:
– Сбрую разрежь!
Сам кинулся по наледи в обход саней и тут же наткнулся на странную борозду; она протянулась вверх по ложбине, откуда и наплывала наледь. Не составляло труда определить: здесь что-то волокли, явно тушуя след.
Инженер метнулся обратно к мотоциклу, крикнул Митхасу:
– Здесь!
Махнул рукой в сторону от дороги.
– Гони! – отозвался Митхас.
Увы, какое там – гони: по наледи мотоцикл еще прополз, а как только встретился сугроб, колеса стремительно вбуравились по ступицы, мотор заглох. Не по зубам пришлась мотоциклу снежная целина. Точнее, не по колесам.
Инженер обернулся, намереваясь позвать Сашу, чтобы подтолкнул, но увидел: тот успел поднять лошадь и вернулся за руль грузовика. Машина нетерпеливо рванулась с места, прочертила по наледи крутой вираж и, выслав дозором свет мощных фар, обогнула мотоцикл, устремилась к истокам ложбины. Для нее этот снег не являлся преградой.
Инженер оценил обстановку, оглянулся на спутника.
– Останься, а!
Митхас тоже, как видно, оценил создавшееся положение: покорно кивнул, протянул пистолет.
– Конь бери, – посоветовал.
Спереди донесся хлесткий на морозе звук выстрела. Инженер ждал его и все равно вздрогнул.
– Саша, не рискуй! – крикнул, как мог, громко. – Не лезь под пули с голыми руками, я сейчас…
– Конь бери, – повторил Митхас.
– Некогда с конем, видишь же!
Вскинул пистолет, выстрелил в воздух и побежал по колее, оставленной грузовиком – по умятому сдвоенными колесами снегу; ноги, слава богу, не проваливались.
Впереди томилась зловещая тишина. Прибавил шагу, крикнул еще раз:
– Саша, не лезь!
И тут же притормозил, увидев на снегу бесформенную темную кучу. Взял пистолет наизготовку, приблизился: оказалось – брошенный чемодан, окруженный покиданными в беспорядке вещами. Догадался: Захаров решил избавиться от лишнего груза, прихватив с собой лишь самое ценное.
Обогнув кучу, устремился дальше по колее. Ложок извернулся – раз и еще раз, – и тотчас за вторым поворотом дорогу преградил застрявший в сугробе грузовик.
– Саша! – позвал.
Ночь безмолствовала.
Обошел по глубокому снегу машину, увидел теряющуюся в темноте цепочку следов. Снова окликнул:
– Саша!
Нет, парень будто в бездонье провалился.
Инженер побежал, стараясь попадать в углубления следов. Внезапно ударил новый выстрел. И почти сразу следом за выстрелом – прерывающийся Сашин голос:
– Все, Эдуард Антоныч… Все…
– Ты не ранен?
– Все, обратал гада!
– Держи, я сейчас…
Повернул на голос, побрел, проваливаясь до колен, по целику. Странное бессилие овладело вдруг им, будто эта точка, поставленная Сашей, лишила его какой-то неосознанной возможности подвести самому решающую черту, как бы отняла у него право, только ему принадлежащее, выстраданное право увидеть агонию зверя.
– Саша, где ты?
– А вот они – мы!
Заснеженные кусты раздвинулись, показалось понуро склоненная лисья шапка, следом выбрался и Саша; левой рукой он удерживал заведенную за спину кисть Захарова, правая тяжело зависла вдоль тела.
– Подстрелил он тебя? – рванулся навстречу инженер.
– Нештяк, царапина… Достаньте вот, за пазухой.
– Что здесь?
– Тетрадь…
Испугавшись, что может разрыдаться на глазах у ненавистного человека, он поспешно сунул тетрадь в карман, подтолкнул Сашу вперед. Лишь когда выбрались к машине и остановились возле капота, справился с собой, упрекнул Сашу:
– Я же кричал, чтоб не лез, убить ведь мог он тебя.
– Какое: у него, оказывается, немецкий парабеллум, значит, патроны еще военных времен. Он бойком чакает, а все впустую, осечка за осечкой.
– Но стрелял же!
– Так всего два патрона и сработали.
Саша пребывал в том лихорадочно-приподнятом состоянии, какое обычно наступает после только что пережитой смертельной опасности, втолковывать ему сейчас, что поступал опрометчиво и даже глупо, не имело, судя по всему, смысла.
– Куда угодило-то? – спросил лишь.
– В мякоть повыше локтя.
– Надо взрезать рукав и наложить жгут.
– Надо бы, да чем взрежешь, ни у меня, ни у вас ножа нет… Ваш складень возле лошади посеял.
Все это время, пока они разговаривали, Захаров стоял с безучастным видом, не поднимая головы, и за все это время инженер пи разу не посмотрел ему в лицо – боялся посмотреть, знал: не удержит тогда себя, кинется на него, а то, чего доброго, разрядит пистолет. И сейчас, непроизвольно вслушиваясь, как дышит рядом с ними этот человек, он подсознательно стремился заглушить эти звуки разговором с Сашей.
– Порядок? – донесся знакомый голос из-за грузовика.
– Порядок, Митхас!
Милиционер подошел к ним, придерживаясь за борт, протянул руку за пистолетом. Протянул руку, но вдруг зашатался и тяжело осел на снег.
– Ай-я, ит котон, – пробормотал, теряя сознание, – совсем как девушка стал.
На следствии Захаров, против ожидания, не юлил, напротив, им овладела болезненная откровенность, и он, хотя и без подробностей, рассказывал, рассказывал, будто спешил снять с души непомерную тяжесть, какую носил все эти годы. Страшная исповедь касалась не только поры сотрудничества с гестапо – цепочка преступлений потянулась и в послевоенные годы, когда, заметая следы, он добывал себе "чистые" документы ценою жизни советских людей. Последним по времени было убийство Сапрыкина, который подался в тайгу от семейных неурядиц.
Отвечая на вопрос следователя, почему не ушел с фашистскими хозяевами, Захаров признался, что его никогда не оставляла мысль уйти за кордон, но удерживала тетрадь, содержавшая сведения о золоте. Все надеялся отыскать месторождение, запастись впрок драгоценным металлом, а тогда и податься в "свободный мир". С пустой мошной, понимал он, там на особую свободу рассчитывать не приходилось.
AB ORIGINE
Когда профессионально-терпеливое выражение на лице следователя сменилось явным непониманием, Похламков предложил несмело:
– Может, еще раз? С самого начала?
– С самого начала – это одно, – в голосе следователя тлело раздражение, – а второе – последовательность. Строгая последовательность.
– Последовательность, – кивнул с готовностью Похламков.
– Почему вы то и дело прыгаете с начала на конец, с конца – на середину? Постарайтесь излагать события одно за другим.
– Одно за другим…
– И никаких эмоций и комментариев! Это мне положено комментировать, а от вас требуется голая суть.
– Суть…
Он ждал, не будет ли еще каких пожеланий, но следователь молчал, приготовившись, как видно, услышать эту самую суть, и Похламков, спохватившись, поспешил заверить:
– Я постараюсь!
– Постарайтесь. В ваших же интересах. Итак, ab origine.
"Что ты мне свою ученость показываешь, сухарь чертов! – чертыхнулся про себя Похламков. – У такого одна забота – как бы задурить человеку голову".
Так подумал, а вслух, само собой, сказал совсем другое:
– Простите, не расслышал в конце…
– Давайте, говорю, как вы и хотели, ab origine. То есть с самого начала.
Похламков покивал, завел глаза под лоб.
– Считаю, начать надо с утра…
Утро выдалось из рядовых рядовое. Похламков, как всегда, пришел в мастерскую минут за двадцать до открытия, подождал у порога, пока Феня домоет полы и кинет ему под ноги дымящуюся тряпку, потоптался на ней, затем, не надевая халата, сел в кресло, оглядел в зеркале проступившую за ночь седину на щеках и потребовал не оборачиваясь:
– Прибор.
И услышал, тоже как всегда, недовольное:
– Обождите вы, Иван Федорович: рук ополоснуть не успела – ему прибор!
Тут подошел Валька, начал, по своему обыкновению, паясничать:
– Как ты с начальством разговариваешь, Федосья! Товарищ заведующий мастерской просят подать приборчик, а ты…
– Кончай, Валька, язык шлифовать! – остановил Похламков. – Иди лучше, побрей меня.
– Это мы – раз и два, вот только вывесочку пристрою.
Именно па этом этапе в обычный ход событии и вклинилась необычность, вокруг которой после все и нагромоздилось.
– Какая еще вывесочка тебе потребовалась? – удивился Похламков. – У нас над входом все расписано.
– Там общая, а я над личной хлопочу.
Парикмахерская у них на два кресла: одно возле окна, второе, Валькино, в глубине комнаты, у задней стены. К этой стене он и прикрепил свою "вывесочку" – оправленную в дюраль стеклянную дощечку с красными буквами:
ВАС ОБСЛУЖИВАЕТ МАСТЕР, БОРЮЩИЙСЯ ЗА ЗВАНИЕ УДАРНИКА КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА
– А? – произнес Валька хвастливо, усаживаясь в кресло и проверяя, как будет читаться отсюда. – На полбанки! художнику пришлось отдать.
– Всего и только? – удивилась Феня, ставя перед Похламковым прибор для бритья. – Так это и делается просто-запросто?
– Ну, не совсем так просто, – возразил Валька. – Сначала в наш местком заявление написал, что хочу бороться, а потом уже…
– И чего вдруг надумал?
– Так куда не придешь, везде… Или мы хуже людей?
Достал из шкафа салфетку, повязал вокруг шеи Похламкову, принялся намыливать ему лицо. Похламков, пузыря на губах пену, проговорил с ухмылкой:
– Значит, на полбанки? Недорого, в общем-то.
Валька не уловил насмешки, спохватился:
– А что, Иван Федорович, может, и для вас заказать?
– Не надо. Погляжу сначала, как ты станешь бороться.
Валька раскрыл бритву, поправил на ременной точилке и, картинно отогнув мизинец, склонился над Похламковым. Он вел лезвие без лишней суеты, не мельчил движении, по в то же время и не размахивался на полщеки, как поступают иные лихачи; Похламков, профессионально оценивая работу ученика, думал с удовольствием о том, что у парнишки точный глаз и легкая рука.
Правда, отнести его к прямым своим ученикам он не мог, Валька пришел после курсов, но если говорить о доводке, молодой мастер прошел ее здесь, под руководством Похламкова. А умелая доводка никак не малоценнее тех курсов.
Зазвонил телефон, и Валька, отняв лезвие от щеки Похламкова, потянулся к трубке:
– Спутник красоты на проводе!
Похламков поморщился, хотя и сам не понял – отчего. Выражение это слышал из уст Вальки не впервые, только прежде оно вызывало улыбку, а теперь почему-то царапнуло.
Какая-то тень легла вдруг на душу, что-то похожее па обиду или ревность.
Поколение Похламкова числило себя брадобреями – и тем было довольно. Нынешним мастерам подавай высокие материи, они тебе и спутники красоты, и ударники коммунистического труда… Ударник! Неужели это все, как говорит Феня, просто-запросто: на полбанки художнику – и пошел шагать на вершину?..
Валька кончил говорить по телефону и стал намыливать помазок, готовясь продолжить бритье, но Похламков сказал:
– Пустяк остался, сам добреюсь.
– Бритва, что ли, беспокоила? – вскинулся Валька. -Так поправлю сейчас, это же нам – раз и два!