Поезд трогается, скоро и Дьяков, и терриконы теряются в ночи, а купол еще долго виден из вагонного окна. Будет все же обидно, если Дьяков, переезжая в новое помещение, разрушит башенку – пусть бы осталась памятником мужеству.
ЯКУТСКИЙ ЗЛОУМЫШЛЕННИК
1
Происшествие это в Якутске вспоминают до сих пор, хотя прошли годы и годы.
Незадолго перед революцией местные промышленники, забогатев, решили соорудить себе вместо деревянных изб каменные особняки. А у купцов как было? Если дом из камня, так не просто дом, а хоромы, крепость – с дюжим, полуторааршинной толщины фундаментом, с такими же дюжими стенами, и нигде чтоб – ни щелочки.
Ни щелочки и ни дырочки, кроме окон и дверей, понятно, а окна и двери, соответственно, – на запор.
В этакую крепость не то что вору – деду-морозу на порог ноги не поставить. Да куда там ноги – волоса из бороды своей серебряной не просунуть!
Того купцам и надо было. И не ведал никто из них, какую шутку сыграет с ними за это дед-мороз.
Первыми почувствовали неладное домочадцы купца Савелия Митрохина, чей особняк построен был раньше других.
– Чтой-то в дому у нас потрескивает ночами, Савельюшка, – пожаловалась купцу жена. – Потрескивает и навроде бы скрыпит, будто нечистая сила по углам шарится.
– Сама ты нечистая сила, дура-баба, – посмеялся тот. – Ночь для какой надобности человеку дадена? Чтобы спать. А ты в ухи себе разное воображение напущаешь.
Однако очень скоро поскрипывание и потрескивание стали явственно слышны и в дневную пору, когда дом бывал полон всяческих иных звуков. А еще через какое-то время по одной из стен – от пола до самого потолка – проскользнула ужом жирная трещина.
Митрохин увидел ее, проснувшись, словно от толчка, на рассвете. Сначала ему подумалось, что это ребятишки, балуясь, исчертили стену углем, но, засветив ночник и подойдя к стене вплотную, он понял, что ребятишки ни при чем.
Постоял перед трещиной, потом примостил ночник между цветочными горшками на подоконник и сходил на кухню за ножом. Длинное лезвие зашло в трещину по рукоятку. Получалось, разорвало не известковый слой, не штукатурку – саму стену. Стена была капитальная.
Нож выпал из обессилевшей руки.
Такие трещины-ужи расползлись скоро по другим стенам, по потолку, а в кухне, кроме всего, стало выворачивать на ребро половицы. В довершение обнаружилось, что ближайший к воротам угол дома начал с наружной стороны крошиться.
Собрал Митрохин семейный совет: что делать, как дальше жить? Купчиха надоумила:
– Батюшку надоть бы, пущай молебен отслужит.
Взял Савелий отрез доброго сукна под мышку, пошел
к попу. Тот к подарку отнесся благожелательно – принял, но, едва Митрохин пустился про беду свою рассказывать, вскинул к небу руки:
– Знаю, сыне, все знаю, бо не ты один от лихоимства сего пострадавший есть. Молебен же в сем деле – не вспомога: злоумышленника искать надобно.
Оказалось, почти все якутские богатеи, понаставившие дома из камня, перебывали уже у попа, жалуясь на одну и ту же напасть.
Поп наставлял: ищите злоумышленника, всем миром ищите.
Всем миром… Молва, говорят, страшнее хулы: никто из пострадавших не решался доверить свою тайну другому, каждый делал вид, будто у него в доме как есть все в порядке. Ну, а попытки искать "злоумышленника" в одиночку ни к чему не привели.
Кончилось тем, что на втором году жизни в особняке Савелий Митрохин скомандовал домочадцам:
– Покуда потолок еще не обрушился нам на головы, кочуем-ка отседова в старую избу!
Примеру Митрохина последовали и остальные владельцы каменных хором. И вовремя: покинутые здания скоро превратились в груды развалин.
2
О таинственном недуге, что сразил каменные особняки якутских богатеев, я был наслышан и до своей поездки на Север. Но только, что называется, на месте происшествия мне открылось во всей полноте коварство тамошнего "злоумышленника".
Я прилетел в Якутию в феврале, в первой его половине, когда мороз там был еще в полной силе: даже в дневное время красная рапира в термометре замирала у пятидесятой черты. В тот день, о котором пойдет рассказ, мне нужно было зайти в местное отделение Союза писателей, а так как от гостиницы это недалеко, я отправился пешком.
Запала моего хватило метров на двести, не больше, после чего, поборов смущение, я стал спрашивать у сопровождавшего меня якутского писателя Ивана Кононовича Данилова, нет ли поблизости какого-нибудь магазина.
– Смотря что вы собираетесь покупать? Вот, например, "Детский мир", там вон, подальше, – канцелярские товары, за ними…
Не дослушав, я кинулся опрометью в "Детский мир" – нет, не за покупками, а чтобы… обогреться. Да, чтобы обогреться, хотя одет был в полном соответствии с суровыми требованиями сибирской зимы.
Так, от магазина к магазину, мы и двигались дальше. А в это время навстречу нам шли молодые люди в легких демисезонных пальто, в щегольских полуботинках, в шелковых носочках – шли спокойно, деловито, без суетливости, которую мог бы продиктовать мороз.
Мог бы, но почему-то не диктовал. Я не удержался, спросил одного из юношей, как он этак вот играючи переносит стужу?
– А вы откуда? – спросил он в свою очередь.
– Из Новосибирска…
– А-а, понятно: южанин!
Посрамленный, я больше не забегал в магазины.
Конечно, бравада молодых якутян не могла служить мерилом общепринятых взаимоотношений со здешним климатом, но вместе с тем мне было известно, что пятидесятиградусный мороз воспринимается тут как обыденность, ибо совсем не редкость дни, когда температура опускается ниже шестидесяти. И даже в такие дни жизнь не замирает, люди стойко переносят леденящее дыхание Севера.
Люди переносят, да, а вот машины частенько не выдерживают. Я разговорился с одним из местных шоферов – спрашиваю:
– Ну как, Федор Филиппович, не пугают вас морозы?
– Мне – что, – отвечает, – я тут родился, тут вырос, а вот машина у меня из теплых краев. Под шестьдесят как завернет, лучше не выезжай из гаража: через десять минут покрышки потрескаются, как стекло от брошенного камня,- потрескаются, и потом кусочки резины, будто угольки с головешки, отваливаются.
Хрупкими, как стекло, становятся при сильных морозах и некоторые металлы…
Металлы! А человеческому носу тогда каково? Прикрывая его варежкой, я сказал Данилову:
– По-видимому, я не сделаю открытия, если скажу, что мороз – главная помеха в освоении Севера?
– Конечно, мороз создает трудности,- согласился Иван Кононович, – но мы научились привлекать его на свою сторону. Особенно во всем, что касается пятого состояния вещества.
Нет, я не ослышался: он так и сказал – "пятого".
Но… Но спросите себя, сколько состояний вещества вам известно, и большинство из вас не пойдет дальше классических трех – твердого, жидкого, газообразного. Физики назовут еще четвертое – плазму, хаотическое скопище положительно и отрицательно заряженных частиц, образовавшееся в результате разрушения атомов электрическими разрядами или миллионноградусными температурами.
Итак – четыре. Какое же новое состояние вещества открыл Данилов?
– Не я открыл, – запротестовал он, отвечая на мой недоуменный вопрос, – честь открытия принадлежит казаку Якутского острога Якову Светогорову. А было это в 1685 году…
3
Якутск стоит на Лене-реке, из нее и воду пьет. Только мутна в Лене вода, особенно весной, в разлив. Вот и надумал здешний воевода после весеннего разлива 1685 года обзавестись колодцем, а колодец тот взялся за сходную цену выкопать Яков Светогоров.
Первый метр прошел казак без труда, а дальше лопата уткнулась.в грунт, напрочь скованный морозом. Этакий ледяной монолит.
– Не оттаял ишшо,- сообщил казак воеводе.
– Не сходи с ума, дурень: июнь на дворе.
– Сам погляди не то…
Убедился воевода, что казак не врет, порешил:
– Погодим ден несколько, должон оттаять.
Но сколько ни годили, земля оставалась мерзлой. Воевода приказал Якову:
– Пробивайся в глыбь, не до центру же она промерзла, где-то и вода должна быть.
Лето в Якутии короткое, казак углубился на семь сажен (около 15 метров), воду так и не увидел, а тут морозы ударили.
– Ну и бес с ей, – плюнул воевода, – будем пить речную, коли в наших местах колодезная вода вся льдом взялась.
Но казак оказался упорнее воеводы: с наступлением лета 1686 года вновь взял в руки лопату и кирку и до самых морозов пробивался сквозь заледеневший грунт. К семи прошлогодним добавил еще шесть сажен, однако не то что воды, но и талого слоя не достиг.
В очередном донесении в Москву воевода сообщил:
"А в Якуцком-де, государь, земля и среди лета вся не растаивает".
Через сорок семь лет после этого знаменитый исследователь русского Севера Витус Беринг начал Вторую Камчатскую экспедицию, в которой принял участие член Российской Академии паук Иоганн Гмелин. Академик заинтересовался, почему земля к востоку от Енисея "и среди лета вся не растаивает". Собранный им материал лег позднее в основу теоретических обобщений Михаила Васильевича Ломоносова.
"Теплота и огонь в недре земном жительствуют беспрерывно, – писал Ломоносов в работе "О слоях земли". – И так надлежит посмотреть далее, есть ли там холод и мороз, оным противный. Правда, что обширные Сибирские стороны… землю в глубине около двух пли трех футов во все лето замерзлую имеют".
Около двух или трех футов? Нет, это было явно ошибочное представление. Яков Светогоров прошел, в общей сложности, 13 сажен, что равно 91 футу, а до талого слоя так и не добрался.
Какова же в действительности толщина "замерзлой земли"?
Выяснением этого интересного вопроса решил заняться служащий Русско-американской компании в Якутске Федор Шергин. Средство для выяснения одно – колодец, и Шергин, подобно своему предшественнику Якову Светогорову, вооружился киркой и лопатой. Начал он пробивать колодец в 1829 году и продолжал работу, с перерывами на зимние месяцы, на протяжения семи лет, вплоть до 1836 года.
Копая, он время от времени промерял глубину рейкой, длина которой соответствовала его собственному росту. Рост же у Федора был средний – 2 аршина 5 вершков, и когда он промерил колодец последний раз, оказалось, что в нем могли бы поместиться, став друг на друга, 70 человек.
70 человек такого роста, как Шергин,- это больше 116 метров, а вода в колодце и не ночевала.
И талый слой тоже.
Федор бросил бесполезную работу. Впрочем, бесполезной она представлялась лишь ему самому, так как именно его колодец послужил толчком для изучения одного из удивительных явлений природы. Народ назвал это явление вечной мерзлотой, в середине девятнадцатого века народное название узаконила для себя и наука.
Было установлено, что вечная мерзлота охватывает примерно четвертую часть суши земного шара, а в нашей стране ею занята без малого половина территории (47 процентов). Толщина мерзлотного слоя бывает самой различной, колеблясь от нескольких метров до полутора километров (в районе Якутска слой этот составляет
214 метров, так что Шергину, не оставь он свою затею, пришлось бы еще углубиться на 98 метров).
Вот она, выходит, какая наша планета: на двух третях ее поверхности разлились моря и океаны (причем общий объем воды в них таков, что, если бы ее равномерно распределить по всему земному шару, она покрыла бы его слоем чуть ли не в четыре километра толщиной), а на оставшейся суше – только уже в глубине, скрытая от глаз, – расползлась на 37 миллионов квадратных километров вечная мерзлота.
Не так уж много, получается, выделила природа в распоряжение человека "добротной" суши.
4
– Но почему вы называете вечную мерзлоту пятым состоянием вещества? – спросил я у Данилова. – Разве по своим свойствам вечная мерзлота не может быть отнесена к разряду твердых веществ?
– Только на первый взгляд, – предостерегающе вскинул руку Иван Кононович, – только на первый взгляд!.. Впрочем, я в этой области – не специалист, тут надо потолковать с работниками Института мерзлотоведения. Хотите к ним поехать?
Якутск, несмотря на свою более чем трехвековую историю, в основном состоит из деревянных построек (причина все та же – вечная мерзлота), рубленые "в лапу" дома его тянутся на добрый десяток километров по берегу Лены, и над каждым – труба, а из трубы – дым. Он перемешивается зимой с туманом, поднимающимся от наледей на реке, и образует нечто, вроде смога. И когда этот смог наваливается на город при пятидесятиградусном морозе, это уже чего-нибудь да стоит.
Мы проехали с зажженными фарами по окутанным туманом городским улицам, выбрались на окраину – и вдруг в глаза ударило солнце. Кончился город – кончился и туман. Вокруг, ослепляя, ошарашивая своим сказочным великолепием, ликовал яркий морозный день.
– Да, у нас вот так, – вздохнул Данилов, увидев, как я поражен этой неожиданной переменой.
Машина миновала широкие ворота в деревянной ограде, и впереди, в окружении сосен, как бы вылепленный из подступивших к нему сугробов, поднялся трехэтажный каменный дворец. На черной мраморной доске я прочел: "Академия наук СССР. Северо-Восточное отделение Института мерзлотоведения им. В. А. Обручева".
Данилов познакомил меня со многими якутскими "мерзлотниками", но в глубины мерзлоты (и в переносном и в буквальном смысле слова, о чем дальше расскажу) провел нас Николай Сергеевич Иванов – заведующий лабораторией тепло- и массообмена.
Ведь вот как удивительно складываются порою человеческие судьбы. Уроженец Бодайбо, знаменитого в Сибири города золотодобытчиков, Коля Иванов приехал после средней школы в Якутск, чтобы поступить в здешнем педагогическом институте на физико-математический факультет, а по окончании целиком посвятить себя двум проблемам, которыми "заболел" еще в седьмом классе: претворению в жизнь мечты Алексея Толстого о гиперболоиде и раскрытию закономерностей гравитации. С этим он начал учебу. А закончил с мыслью, что нет на свете ничего важнее, чем проникнуть в сокровенные тайны пятого состояния вещества.
– Конечно, пятым состоянием мы называем вечную мерзлоту в шутку, – говорит Николай Сергеевич, и добрая улыбка освещает его лицо, – но давайте тем не менее заглянем в Большую Советскую Энциклопедию… Вот прочтите этот абзац…
"Вода в мерзлых породах находится преимущественно в твердом состоянии, но помимо льда присутствует некоторое количество жидкой фазы воды и пар".
– Одна в трех лицах, так сказать, – подытоживает ученый.- Вот по этой причине – а, возможно, и по ряду других, пока не вскрытых наукой, – вечная мерзлота ведет себя порою совершенно непредвиденным образом. Главное, о чем ни на минуту нельзя забывать, имея с нею дело, – это теплобоязнь: вечной мерзлоте противопоказан обогрев.
У Николая Сергеевича "музыкальные" пальцы – длинные, крепкие, он сцепляет их, повернув руки ладонями вниз и положив перед собою на стол, начинает рассказывать о первых попытках возведения в Якутске каменных зданий. Голос его звучит негромко, сцепленные пальцы не позволяют жестикулировать, но в интонациях то и дело прорывается волнение, без которого он не в состоянии говорить ни о чем, что касается вечной мерзлоты.
Собственно, самой первой постройкой из камня была в городе бывшая воеводская канцелярия, поставленная еще в 1707 году. Неизвестно, кто руководил работами, но что это был человек с большими инженерными задатками – несомненно: ему удалось избежать нарушения теплового режима грунта, и каменное детище его не подверглось разрушению и по сей день. Правда, чтобы проникнуть в эту тайну, потребовалось бы сделать подкоп под фундамент.
Эта вот канцелярия и ввела в заблуждение якутских промышленников, возжаждавших обзавестись каменными хоромами. Смотрят купцы на нее, на канцелярию эту, – стоит, можно сказать, от века этакая махина, и хоть бы ей что. Так почему им, купцам, коли деньжонки водятся, не отгрохать себе терема на века?
– Казалось им – строят на века, – говорит Николай Сергеевич, подрагивая сплетенными пальцами, – прочно, массивно, ни щелочки нигде, ни дырочки, а того не учли, что нельзя вечную мерзлоту разлучать с морозом: почва под домами начала оттаивать, это привело к образованию
пустот, и под тяжестью каменных стен начались просадки. Вот вам и "злоумышленник"!..
Как же строить на вечной мерзлоте? Так – чтобы на века?
Еще каких-нибудь двадцать лет назад никто не мог бы с уверенностью ответить на этот вопрос. Опыт строительства многоэтажных зданий, заводских корпусов, электростанций в северных районах страны накапливался постепенно, от дома к дому, на ощупь, через "синяки и шишки", пока не вылился в стройную систему, которую определяют образно словами – "дома на ходулях".