Сергей Волков
– Вообще, дружище, – директор тюрьмы взял меня за локоть. – Мне жаль отпускать вас… Тут не часто встретишь образованного человека, к тому же, вы не закончили каталог нашей библиотеки. Ну да, может ещё и свидимся…
Я открыл было рот, но он нетерпеливо замахал руками:
– Знаю, знаю… Вы ни в чём не виноваты. Все твердят одно и тоже, только это не моё дело. Как говориться, получите и распишитесь.
Директор выложил на стол вещи, изъятые у меня ещё при аресте и я молча сунул в карман к растрепанному ежедневнику, складной перочинный ножик, да несколько монет по два и пять пфеннигов.
– Это тоже ваше, – педантичный служака кивнул на ключи от городской квартиры и железнодорожный билет.
Я усмехнулся, на пожухшем кусочке картона в графе "дата отправления" значилось – 4 августа 1968 года.
В то лето, я – только окончивший курс искусствовед, исключительно самоуверенный и исполненный честолюбивых планов, получил неожиданное предложение приехать в имение Ранненкопф, в Красных Горах, для работы над диссертацией. Нельзя сказать, что меня не обрадовала возможность сменить обстановку и вместо пыльных, пахнущих плесенью, архивов провести пару месяцев на природе.
Вручив мне рекомендательное письмо к хозяину-барону, добряк-профессор взялся рассуждать какая удача для молодого учёного – возможность знакомства с ранней готикой, во всём её первозданном величии. А, покуда, забравшись, по обыкновению вглубь веков, преподаватель застрял где-то между гвельфами и гибеллинами – как знать, думал я, не улыбнётся ли мне из стрельчатого окна, какой-нибудь башенки, юная фея. Я живо представил себя в величественном зале с огромным камином. Напротив, в жёстком дубовом кресле с высокой резной спинкой, белокурую голубоглазую девушку. Маргарита, или быть может, Леонора, несомненно умирает от тоски на каникулах…
– …вы ведь не боитесь приведений? – уловил я вопросительную интонацию наставника.
Привычка, выработанная во время лекций, ещё на начальном курсе, вернула меня в кабинет.
– "Привидений"? – я улыбнулся.
В наш прагматичный век куда больше беспокоятся о биржевых индексах, нежели одиноких, позабытых всеми, выходцах с того света. Сама мысль надеть на шею ладанку представлялась мне столь же экзотичной, как скажем, идея оснастить фосфорным циферблатом солнечные, вот уже три сотни лет украшавшие ворота университета, часы. В замке, с увешанными гобеленами покоями, оружием и латами по стенам, который нарисовало моё воображение, не нашлось места призракам.
Мы простились. Было ли в вопросе старика-профессора нечто предопределяющее? Так или иначе, я не обратил на это внимание. Хотя, если говорить о знаках свыше, даже в купе второго класса, наполненном жёлтым светом электричества и приглушённым стуком, уносивших меня в ночь колёс, сидела молодая женщина с новеньким томиком "Свадьбы Дракулы", в глянцевом переплёте. Дама на миг оторвалась от чтения, заложив страницу пальчиком, чтобы улыбнуться в ответ на моё вежливое приветствие, и снова отдалась прерванному занятию. Книга, мягко прижатая к круглившимся в лёгкой блузке формам, в разрезе юбки, на бедре, виднелась широкая кружевная резинка чулка… Предчувствие! Если уж я и испытывал в тот момент какие ощущения, то лишь зависть к кровопийце-графу.
Впрочем, не стану забегать вперёд. Замечу только, что по прибытии, я не увидел ни фарфоровых раритетов за тёмным стеклом горок, ни гордых предков барона, в тяжёлых золочёных рамах с гербами, и был отчасти разочарован светлыми обоями "в цветочек", добротными, но ничем не примечательными, шкафами и стульями, словно по волшебству перенесёнными сюда из гостиной какого-нибудь почтенного буржуа, да простенькими литографиями на стенах.
Нынешний владелец замка, вернее того, что от него оставили две мировые войны, редко бывал в родовом гнезде. Обременённый заботой управления собственным издательством, он препоручил земли попечению фермера Лоренса, а готические постройки папаше Штеру, объединившему в одном лице управляющего, сторожа, а порой и экскурсовода, пускавшего, за небольшое вознаграждение, редких туристов полюбоваться залами и галереями, полными исторического значения и сквозняков. Барон, однако, не забыл распорядиться относительно моего приезда. Его поверенный, нарочно присланный из города адвокат, передал мне, с многочисленными оговорками, два десятка старинных миниатюр с изображением замка и семейную реликвию – пояс верности (заказанный печально известным Герхардом фон Ранненкопф для своей избранницы, накануне свадьбы), а управляющий предложил, на выбор, любую из верхних комнат спального корпуса. Я занял первую и швырнув чемодан на железную, отозвавшуюся отчаянным скрипом пружин, кровать, распахнул окно, выходившее в сад. Чувства, владевшие мной, были достаточно противоречивы. С одной стороны я досадовал на то, что так поспешно согласившись запереться в деревенской глуши, обрёк себя смертельной скуке. Но, ведь никто и не обещал мне прогулок в регулярном парке, под руку с красавицей-аристократкой. С другой стороны, утешал я себя, здесь как раз то место, где ничто не будет меня отвлекать. И положив поскорее закончить свою работу, устроившись на широком подоконнике, я принялся рассматривать изящную золотую, полученную от адвоката, вещицу.
Должно быть, усыпавшие прочную сетку самоцветы, подобранные в соответствии со средневековыми представлениями о мистических свойствах камней, равно как и хитроумный замочек обещали ревнивцу спокойный сон возле пылкой супруги. Но, что известно о нём, первом владельце пояса?
В летописях, начиная примерно с одиннадцатого века, встречаются нечастые упоминания Ранненкопфов, не тайна как отличился барон Пауль во время Семилетней войны. Но, пожалуй, никто не послужил так славе своего рода, как Герхард фон Ранненкопф – герой баллад и преданий, злосчастный дряхлеющий волокита, обвенчавшийся с пятнадцатилетней племянницей. Случись это в наш образованный век, когда все женщины, включая связанных узами брака, мечтают выйти замуж, и когда замок, в каком-нибудь живописном уголке и родовой герб, легко компенсируют недостатки, обусловленные возрастом супруга, история на том бы и закончилась. Однако, юная Гертруда фон Ранненкопф жила во времена, каковые принято именовать диким средневековьем и предпочла свадебному ложу, окружавший крепость ров с водой, обессмертив имя мужа и накормив не одно поколение миннезингеров.
Годы пощадили для нас несколько гимнов, написанных или переложенных с более ранних текстов, лет полтораста назад. Я с сожалением подумал о первоисточнике и тут, словно следуя ходу моих мыслей, до слуха донеслась песенка… Если перевести её слова с местного диалекта она звучала примерно так:
Прискакал Рыцарь на Белом коне
И навеки похитил моё сердце.
Он увёз его с собой в дальние страны
А я осталась – ждать и плакать,
Да петь свои печальные песни.
Звонкий голосок не мог обмануть меня. Значит Леонора всё же существует! Спрыгнув на балкон, опоясывавший первый этаж со стороны парка, и сбежав по разбитым ступеням, я тихо двинулся между деревьями.
Суровый отец позвал меня и приказал
Выйти замуж за Чёрного Всадника.
Едва дыша, я выглянул из-за куста шиповника. Девочка-подросток в васильковом платье прыгала, пританцовывая по небольшим валунам, у старого вяза. Видимо, удержать равновесие на гладком камне было нелегко, вот маленькая певунья взмахнула руками, изогнувшись худенькой спинкой, качнулась вперёд. Я невольно подался навстречу, наступив на сухой сук, который громко хрустнул под моим башмаком. От неожиданности девочка резко выпрямилась и, вскрикнув, в следующий миг, оказалась на траве. Нелепейшая ситуация. От своей ли неловкости, или потому что пойман с поличным, уж не знаю, из-за чего больше, я рад был провалиться сквозь землю, тогда как жертва моего любопытства не знала сострадания:
– Ты напугал меня!
В интонации слышался упрёк. Она откинула подол, осмотрев ссадину на коленке.
– Прости, – я помог девчонке подняться и та, сорвав подорожник, деловито поплевала на лист, прилепив его к ноге. – Что ты сейчас пела?
– Песню… – девочка дёрнула открытым плечиком.
Действительно, что ещё можно петь! Трудхен, как звали мою новую знакомую, была дочерью здешнего фермера и помогала в замке поварихе. На вид я дал бы ей лет четырнадцать. Ещё угловатая фигурка смотрелась почти по-детски, лишь под платьем чуть обозначилась грудь, да в мягком движении, каким она поправила свой крестьянский платок, не стесняясь, показав мышки с тёмными влажными завитками, уже угадывалось нечто по-настоящему женское. Я невольно отвел взгляд, словно любуясь панорамой громадного луга за замком, а когда обернулся, моей собеседницы и след простыл.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Металлическая дверь за спиной с грохотом захлопнулась, оставив меня одного в узком кривоватом переулке. Повсюду валялись опавшие листья. Рядом, в маленьком скверике, куда не заезжали автомобили, их скопилось особенно много. С удовольствием вдыхая запахи осеннего города, я прошёл туда, загребая как в детстве ботинками жёлтые шуршащие охапки, уселся на скамейку, поднял воротник плаща и сунул руки в карманы. Было прохладно, но уютно. Мои пальцы касались коленкоровой обложки ежедневника. А так как времени оставалось – хоть отбавляй, я извлёк тетрадь на свет, от нечего делать, раскрыв наобум: "Бергфрид ещё только показался за перелеском, а горизонт…". Это была третья глава начатого мною, по примеру Сервантеса, исторического романа.
"Бергфрид ещё только показался за перелеском, а горизонт так быстро затягивали тучи, что девушка забеспокоилась и Гнедая, почувствовав это, начала тревожно фыркать, запрокидывая голову. Скоро с неба упали первые капли и даль озарилась слабыми всполохами. Гнедая боялась яркого света, но ещё больше боялась грома. Случалось, разбуженная грозой среди ночи, Гертруда босиком перебегала широкий, устланный соломой двор, чтобы успокоить мечущуюся в дощатой клети, в самом углу конюшни, любимицу. Зачастую, такая задача была невыполнима, испуганная лошадь не подпускала хозяйку, легко высвобождая морду из нежных, заботливых рук, жалобно ржала, норовя вскинуться на дыбы. Помня об этом, Гертруда свернула к возвышавшемуся на холме старому отшельнику-дубу.Треснувший у корней почти надвое, ствол исполина смыкался на высоте примерно в рост человека, образовав в основании некоторое подобие грота, настолько просторного, что, пожалуй, и три, не слишком упитанных, пилигрима могли бы запросто переждать в нём непогоду. Однако, приблизившись,девушка поняла, что в желании укрыться подмогучими ветвями она не одинока. С краю, на обросшем мхом корне,сидел незнакомый мальчик. Худенький, белокурый, одетый в короткоешерстяное сюрко без опушки, какое носят простолюдины, должно быть сын купца, отправленный с поручением отцом. Гертруда ещё медлила в раздумье, не зная на что решиться, но мальчик уже придержал Гнедую, протянув руку, чтобы помочь ейсойти с лошади и красавица рассудила, что отказ выглядел бы не учтиво. Существует мнение, будто первое впечатление о человеке даёт наиболее верную его оценку и последующие наблюдения в лучшем случае лишь дополняют картину. Но Гертруде поначалу показалось, что незнакомец чуть не её ровесник, хотя и высок ростом. Открытое лицо его, с тонкими ещё девичьими чертами, не портила даже напускная суровость, призванная, вероятно, добавить облику некоторый оттенок мужественности. Мальчик отступил на шаг, представившись. У него на поясе Гертруда заметила узкую мизерикордию, в дорогой серебряной оправе, а по вежливым интонациям, по неожиданно низкому голосу, поняла, что мальчик немного взрослее, лет должно быть семнадцати и его место, конечно же, не в лавке торговца, а скорее в замке. Вильгельм,как звали путешественника, походил на младшего из её братьев – Питера. Прежде,товарища в детских играх, неутомимого выдумщика, бесстрашно рубившего деревянным мечём головы садовым розам и посвящавшим эти подвиги сестре. Сейчас, Питер вдали от дома добывал рыцарское звание. Вспоминая ли своего паладина, или тому сыскалась иная причина, но девушка отнеслась к новому знакомому внимательно, без труда узнав, что тот сирота и направлялся к другу покойного отца, её дяде барону Герхарду, да был ограблен ночью на дороге. Краснея, мальчик рассказал, как в последний миг сумел вырваться из рук разбойников, сохранив жизнь и коня, но лишившись меча и остатков звонкого серебра.
Потеря оружия уязвляла гордость, обжигая щёки юного воина, а утрата кошелька, вынужденным постом, добавила терзаний телесных. И выполняя обязанности хозяйки, Гертруда настояла, чтобы Вильгельм заехал к ним, сама не заметив как исчезла её робость, исчезла ещё до того, как прекратилась, прокатившаяся стороной, гроза. Слово за слово, девушкавместе со спутником пустилась в путь, к великому неудовольствию промокших лошадей, сердито подёргивавших ушами на уже редкие, далёкие зарницы. Успокаивая, Вильгельм ласково потрепал своего конька по гриве, а на дворе, не доверяя заботам челяди, сам взялся отвести его в стойло. Гертруда видела это из окна"южной" башни. Нет, она больше не хотела, чтобы мальчик был её братом"
К слову, с "южной" башней, правда уже реальной, меня связывает воспоминание о прекурьёзном эпизоде, произошедшем в первый же вечер по приезде в имение.
Читателя, если конечно эти записи когда-нибудь увидят свет, возможно, удивит то, что не смотря на крушение всех моих амбициозных планов, да что там – крушение, катастрофу, постигшую меня в замке, я не потерял охоту опять возвращаться туда вместе со своими персонажами. Но думаю, тому причина – добросовестность учёного. Ведь, даже сочиняя романтическую повесть, я по-возможности, придерживался фактов.
* * *
Итак – башня. Было не очень поздно. Я оторвался от дневника, в задумчивости глядя в окно на кроны деревьев, уже слившихся в плотную, словно придвинувшуюся к древним стенам толпу, когда моё внимание привлёк, негромкий, но явно не вязавшийся с привычными ночными шорохами, звук. Так и есть! Где-то наверху, мерно поскрипывали половицы. Вот шаги прекратились. Я замер, в саду зашептал ветер, вдалеке залаяла собака и снова всё смолкло. Прошло минуты две. Неужели почудилось? Сообразив, что моя спальня расположена в верхнем ярусе покоев, и выше – только чердак с его бесконечным голубиным воркованием, тонущем в чёрных рёбрах стропил, я предположил было, что так стонут старые, терзаемые жучком перекрытия, вспоминая возможно лучшие дни, которые… Тсс! Лёгкое шуршание послышалось снова, на этот раз, за стеной, отделяющей комнату от узкого коридора. Быстро погасив лампу и пробежав на цыпочках по холодному полу, я тихонько приоткрыл дверь, отчётливо разглядев метрах в четырёх удаляющуюся девичью фигурку. Одетая в длинную, полупрозрачную распашонку, незнакомка уверенно двигалась по неосвещённому проходу. Вот уже глаза различают одну только её рубашку. Ещё мгновение и светлое пятно поглотил мрак и если бы не тонкий аромат шафрана, разлившийся повсюду, возможно я принял бы это за сон. Теперь то, что в кабинете моего профессора вызвало улыбку, отнюдь не представлялось чем-то нереальным. Странствующие по воздуху рыцари и гномы; являющиеся из вод утопленницы; и зачарованные красавицы – герои сказаний и кинолент моментально пронеслись в моём сознании. Нет, исключено! Это верно, маленькая Трудхен ходит во сне. Мне доводилось читать о подобных случаях, у школьниц, на зыбкой возрастной грани между ребёнком и девушкой. Не могу сказать, что толкнуло меня вперёд, желание проверить свою догадку или простое любопытство, но, позабыв обо всём, я беззвучно проскользнул в коридор и в двух десятках шагов, заметил слабый, как показалось мне тогда – призрачный свет, пробивающийся из-под двери угловой башни. Почти не дыша, с колотящимся сердцем, я прильнул к замочной скважине.
В просторном, без особой отделки, помещении, у окна, склонившись над чугунным умывальником, стояла маленькая Трудхен, энергично водя зубной щёткой за щекой. Никакой плавности движений, никакой прозрачной накидки. На девочке были только трусики и без одежды она смотрелась совсем худышкой, зато её распущенные, откинутые на спину, волосы, спадали гибкими волнами и я, невольно, залюбовался их каштановым великолепием, когда позади раздался строгий, с деревянными нотами, голос:
– Что вы ищете, молодой человек, в чужой спальне?! – пожилая кухарка, в ночном халате, буравила меня негодующим взором. Оставалось лишь принести извинения и откланяться.