***
Это типичное кафе, где собираются гимназисты, и поэтому много их там сейчас находится. Они ведут дискуссии на религиозные или философские темы. Гимназистки посещают джаз-фестивали, устраивают первые вечеринки, а за прекрасным церковным концертом следует и первый поцелуй. Один гимназист за мраморным столиком говорит своему подобию противоположного пола, что сейчас настала, по всей вероятности, пора, чтобы их отношения, их первое поверхностное знакомство, переросли в нечто иное, гимназистка все еще называет это товарищескими отношениями, что воспринимается гимназистом как необъяснимая холодность с ее стороны. Однако он некоторым образом ощущает, что именно это и придает их отношениям какую-то прочность, что он и высказывает. "И на вечеринке в прошлый четверг это вновь пришло мне в голову, - говорит школьник тихо и нежно, - и тем более отрадны символы, которые с такой восхитительной непосредственностью могут выразить то, что невозможно передать словами".
Ханс прислушивается к диалогу, звучащему для него, словно иностранная речь, скользит взглядом по различным сортам мороженого пастельных тонов, по выжатым чайным пакетикам и чашкам с шоколадом, но тут же испуганно забирает взгляд обратно, заметив, что взгляд этот никому не нужен.
В заключение школьник сообщает школьнице, кто кого поцеловал в тот памятный день 27 марта; до истины, вероятно, не под силу будет докопаться самому искушенному хронисту.
Ханс мысленно спрашивает себя, при чем тут какой-то такой искушенный и что значит слово хронист.
Школьница говорит о том, что радуется каникулам, и еще о том, что знаменательный день ее первого бала, бесспорно, прошел под счастливой звездой, потому что с самого начала и до последней своей минуты тот несказанно волнующий вечер оставил у нее лишь прекрасные воспоминания. "Мы танцевали друг с другом, и все мне казалось таким искрометным и радостным". Хотя оба учащихся гимназии говорят только в прошедшем времени, но употребляют они его настолько оживленно, что в их устах прошедшее все равно предстает как живое настоящее.
Ханс слышит еще, что сосед, который, конечно же, не имеет никакого понятия о том, сколько всего может и должен уметь настоящий мужчина, был в Альпах, катался на лыжах в Этцтальской долине. Как и всегда, когда он бывает в горах, он беспрестанно думает о школьнице, которая сидит с ним рядом. "На первый взгляд может показаться странным: какая же здесь связь? Объясняется же это тем, что ввиду величия гор я погружаюсь в глубокомысленные раздумья, а разве дружба, любовь и верность - не суть проявления человеческой глубины?" - ставит вопрос школьник, школьница же сообщает в ответ, что тоже ездила кататься на горных лыжах, только в другое место. И вновь их связывали лишь слова на бумаге. "И телеграмма, которая до тебя так и не дошла: Счастливой Пасхи et basia mille. Бригитта".
Ханс хочет заказать пива, а потом еще повторить, но Софи уже заказала для него кофе и коньяк. Софи облачена в молчание, дополняющее темную плиссированную юбку и темный пуловер. Погружен в молчание и Ханс, но уже в дополнение к дорогостоящей одежке ее брата. Вокруг него точит лясы сама невинность, треплются сынки и дочки, как будто им за это деньги платят, чешут языком о таких же невинных вещах, делах и поступках. Ханс же не сынок и не дочка, потому что он сын того, кто был никем.
Пратер в первых лучах утреннего солнца, мокрая трава, мокрые листья, блаженство такого раннего вставания, кивающая лошадь, искрящаяся снежная пыль, звон стальной лыжной окантовки по вечному насту горного склона, веселый визг, когда кто-нибудь летит в снег, а потом - вечеринка в узком кругу, горная хижина, пунш или глинтвейн, альпийские песенки и танцы под гитару или гармонику, а после всего - тот самый шаг за дверь на скамеечку, когда все переглядываются вам вслед, взгляд на усеянное звездами зимнее небо, первый поцелуй и кто-то, срывающий для тебя звезду.
Хансу страсть как хочется попробовать такой вот настоящий бисквитный торт с целой горой сливочного крема, чего Софи ему не разрешает. А еще ему нельзя много пить, а потом горланить песни или сплевывать куда попало.
Увлекательные автомобильные прогулки, во время которых старшие братья или сестры попеременно берут на себя роль шофера: отец к окончанию школы подарил небольшое авто, и тебе потом тоже подарит. Домашние музыкальные вечера в гостиной, стены которой отделаны деревянными панелями, отец играет на виолончели, мама - на фортепьяно, по профессии она врач, сестрички и братья играют на флейте или на скрипке, обожаемые родителями сверху донизу, канун Нового года в вилле на респектабельном Земмеринге, хохот, хихиканье, поцелуи, молодежь тащит провиант, необходимый для развеселой вечеринки, в дом, наверх, что с работой имеет столько же общего, сколько, к примеру, мойка собственного автомобиля с загрузкой доменной печи, с каким удовольствием, с какой огромной радостью Ханс перетаскивал бы грузы и потяжелее, такие тяжелые, что все бы только диву давались, на него глядючи. Хлопотливое нетерпение перед отъездом к Троицыному дню в романтический старинный монастырь, чтобы в духовных упражнениях и созерцательном погружении в себя найти путь к самому себе, тому самому, которого утратил, чтобы потом, по окончании, говорить, что совершенно невозможно описать атмосферу этих дней Пятидесятницы. Они любят часто повторять, что невозможно выразить в словах какую-либо атмосферу, но используют для этого невероятное множество слов, не верится даже, что все их может знать один-единственный человек, но им они все известны. "Троица, - говорит школьник, который успел уже стать студентом, - Троицын день - напоминание о силе, о Святом Духе - или, быть может, за этим кроется что-то иное?"
Ханс навостряет уши, потому что уж наверняка за этим кроется что-то иное. Да не любовь ли к девушке? Сила излучения данного переживания, скорее всего, совершенно исключает что-либо иное! После завтрака ведутся дискуссии о верности и тому подобном, потом объединенными усилиями сооружается какой-нибудь обед, а после него - снова побеседовать о долге и страсти. Иные богослужения так прекрасны и глубоки и при этом настолько скромны - просто до костей пронимает.
Хансу позволили все-таки съесть еще и мороженое, и он взволнованно шлепает ложечкой по непривычной зелено-розово-коричневой жиже, поросенок этакий.
- Ну не свинья ли я чумазая? - задает вопрос Ханс, в ответ на что Софи улыбается.
- А теперь мне все-таки хочется кусок шоколадного торта.
- Да тебе плохо станет.
Никто и никогда еще не видел, чтобы Софи что-то ела, и все-таки она как-то питается, потому что ведь она сохраняет в себе жизнь, ходит повсюду, а значит, расходует калории.
Празднование дней рождения, когда все любят всех и ничтожно мелкие неурядицы лишь усиливают любовь вместо того, чтобы разъедать ее, подобно дымящейся азотной кислоте; прохлада церкви, вольнолюбивые слова, но в меру, гитарные аккорды, единение и согласие сплоченной компании, после чего уже настала пора прощаться с отцом Клеменсом. Как жаль! Доклады с показом диапозитивов, веселые и в то же время интересные. Вечерние прогулки под звездами на приобретенной в собственность земле или неподалеку от нее. Нечто, обозначающее новое начало, новую почку, которая должна распуститься. "Вечное есть тишина - звук преходящ", - заносится в соответствующий дневник. Солнышко, родители, которые понимают друг друга, посещение древних замков, расставания, грусть, к которой примешивается радость, потому что новые встречи вполне вероятны, братья и сестры, помогающие пережить разлуку с помощью остроумных настольных игр, братья и сестры, которые даже ссорятся смеясь, фортепьяно, Дебюсси, полотна импрессионистов, озеро, овечки, мельница в лесу, золотистые облака, пешие походы с рюкзаками за спиной. Встречи накоротке, далеко идущие планы, концерты Хофбургской придворной капеллы, джаз-клубы, лимонад, бассейны, головокружительный спуск по склону Гемайндеальпе, жаль, снега маловато, травмы от падений на лыжах, которые, однако, быстро заживают, забавы, помогающие забыть про больничную постель. Чувства, которые захватывают, сюрпризы в дни рождения, певцы на домашних вечерах, когда слушали Фишера-Дескау, помнишь? Постель, в которой придется полежать пару деньков, температура, которая скоро проходит, посещения картинных галерей, похвальная оценка, полученная за классную контрольную по латыни, что надо обязательно отметить. В гостях у бабушки. Дождь, темное небо, уличные огни, заднее сиденье в машине, булочки с салями, морщинки от смеха, фото на память, шелковая косынка, интегральные уравнения, отрывок из Цицерона, размышления о том, можно ли ради истины делать других несчастными или нет. Что есть правда, что есть ложь и что есть лицемерие? Новые пластинки, тихие беседы при свечах. Красивые платья - и самое первое вечернее платье, надеваемое для посещения Бургтеатра, который очень понравился. "Дон Жуан" в Венской опере тоже очень понравился. Мальчик, которого знаешь только по теннисному корту и помнишь, что у него сильная резаная подача, вдруг помогает тебе снять пальто в гардеробе, его словно подменили, а потом он целует тебя в парке. Переходит тем самым границу, которая разделяет ребенка и взрослого. Серьезное событие, которое празднуется всей семьей. Момент, когда все представляется бессмысленным, когда лица оказываются пустыми масками, когда стоишь перед бездной, когда не видишь уже никакого выхода и т. п. и страдаешь, есть множество выражений, точно описывающих данное состояние. Проблема эта в тот же самый момент подвергается подробному обсуждению в узком кругу друзей, которое оканчивается общим взаимопониманием, чем автоматически заканчивается и сама проблема. Любовь. Лишь невежде подобает злиться, мудрый понимает, или еще одно изречение, где под конец человек ближе всего оказывается к любви Божественной. Что-то скрепляется длительным поцелуем и завершается миром. Разговоры на французском и на английском.
Верхние зубы Ханса впиваются в нижнюю губу, всю изгрыз, там сейчас дырка будет, что все-таки лучше, чем если бы перед тобой возникла принципиальная пропасть. Однако существует принципиальное взаимопонимание между ним и Софи, потягивающей через соломинку лимонад. У ее матери сегодня с утра снова был истерический припадок с воплями, после чего она поехала в свой банк, где ей что-то надо было сделать. Ханс, как всегда, играет мускулами, отнюдь не в прятки, он ерзает на стуле туда-сюда, как будто полные штаны наложил, доверительно подмигивает Софи и повествует, в свою очередь, о колоссальной попойке, во время которой один или несколько его приятелей ни с того, ни с сего принялись выступать, стали дебоширить, да еще как, разбили что-то вдребезги. Говорит он слишком громко, все слышат, никто не понимает, но окружающие проявляют терпимость по отношению к тому, чего не понимают; там же, где терпимости недостает, ее создают посредством обмена мнениями.
Даже если здесь кто-то и расстается с кем-то, то все равно глаза блестят в ожидании новой встречи, которая, конечно же, состоится скоро, пока, чао-чао, серый фольксваген-"жук" ползет прочь и исчезает за поворотом, но многое остается с тобой: дружба и человечность. Девушка под добродушные подтрунивания своего семейства, которое как раз обедает, вдруг, как ужаленная, вскакивает из-за стола и бежит встречать своего молодого человека, которого она ждала так долго и который только что вернулся из альпинистского похода. После чего вся семья сообща предпринимает что-нибудь. Все эти ниточки общности, пронизывающие помещение, словно густой туман, приводят Ханса в бешенство. Он в ярости разрезает ложкой остатки мороженого в металлической чашке, срывая таким образом зло на невинных продуктах питания.
Рассказы о переходах через глетчеры, прощание с family. Sister-heart Кристина, посвященная в веселую проказу. Дорога на почту и полуторачасовая прогулка, уютные часы отдохновения, проводимые в баре у дядюшки Зеппа. Паренек, спускающийся к ней с горы после того, как он на эту гору взобрался. "Совершенно особенное чувство, исходящее от меня к тебе и от тебя ко мне. Старушка, приветливо кивающая нам". Погуляли, поболтали, пообедали. Гулянья под трели жаворонка. Кто-то больше всего на свете любит смотреть на траву и на небо.
Ханс улавливает токи, блуждающие во всех направлениях, струясь от одного к другому и от другого к одному. Что же это, что же там такое перетекает? Лица, к которым оно относится, не знают этому названия, во всяком случае, знают имя не прямое, но косвенное, с которым все это немедленно вступает в соединение: ТЫ! Трогаемся в сторону больницы, что на Земмеринге, эстакады, тоннели. Подъем на Йоккельгоф, приведение комнат в порядок, обед и сиеста, лень писать письма на каникулах, полоска тумана и голубое небо, которое смеется, что ему, собственно, совсем и не нужно. Множество тем, на которые можно поговорить. Взаимное понимание. Ханс поперхнулся, закашлялся, из него обратно в блюдце выливается полчашки кофе, который Софи ему заказала. Перемешанный со слюной кофе поднимается внутри него все выше и выше. В его мозгу зияет большая дыра, которую можно было бы обозначить в самом общем смысле как Ничто. Когда гимназисты разговаривают друг с другом, тогда они просто существуют друг для друга, и как раз в этой незамысловатости наружной формы находит свое выражение "беспредельная глубина содержания", говорят они на два голоса. Зачастую любопытно бывает понаблюдать за окружающими людьми, для этой надобности следует присесть на пенек. Цель совершенно очевидна и называется любовью.
Неистощимый запас, которым живут молодые люди, окружающие Ханса, иногда дает возможность заметить мимолетную встречу двух украдкой брошенных взглядов, а также то, как они ненадолго задерживаются друг на друге. Если сидишь на стволе поваленного дерева посреди хвойного леса и наслаждаешься солнышком, то тут можно про часы позабыть, не про золотые часы, конечно, но про часы, золотыми часами отмеряемые.
Ханс невольно бросает взгляд на свои старые наручные часы, не позабыл ли он их где-нибудь. Еще нет.
Софи молчит, и все в ней тоже молчит. При этом она ничего не лишается ни здесь, ни где бы то ни было. Время от времени она приветствует кого-нибудь из знакомых. Когда она обменивается с ним парой слов, сразу же чувствуется некая необычная общность. Ханс полагает, что подобное, возникающее между ним и ней, является любовью. Она потрясает его, потому что она вообще всегда потрясает любящего человека, но Ханса она потрясает гораздо сильнее, потому что ему незнакомы такие вещи, с которыми ее можно было бы сравнить. Беспомощный, он брошен на произвол любви.
Теперь другой школьник сравнивает двух людей, понимающих друг друга, с двумя полусферами, которые точно подходят друг к другу и, соединяясь, вместе дают шар. Разговор, естественный, непринужденный, полный доверительности, идет о совершенстве этой пространственной геометрической фигуры.
Говорят о расставании, когда задумываешься, не следует ли при нем чувствовать себя так же, как и при встрече, лишь несравненно богаче одаренным, ведь встречу ты уже получил в дар. Ханса еще никто ничем не одаривал, кроме Софи (брюки и джемпер), мать время от времени покупала ему что-нибудь нужное. Софи спрашивает Ханса, какого он мнения о преступлениях. Райнер хочет пойти на преступление, и она думает, что теперь и ей этого тоже хочется.
- Эти детишки надоели мне до смерти, тебе - нет? Ты ведь привык к совсем другим вещам, чем такая вот школьная болтовня.
Ханс, который ничего не хочет так сильно, как быть школьником, говорит, что ему случалось уже взламывать сигаретные и другие автоматы, однако теперь хочется вести порядочную жизнь, чтобы добиться одной женщины, но он не говорит, какой, нет-нет, вслух признаться он не решается.
- Это Анна? - спрашивает Софи.
- Нет-нет, - говорит Ханс, - никакая не Анна, но я не проболтаюсь, кто это на самом деле, - и пялится на Софи телячьими глазами, чтобы она догадалась, что речь идет о ней. Софи не в состоянии понять, что могло бы значить такое дурацкое выражение лица, и спрашивает, полагает ли он, что противозаконное деяние помогает человеку избавиться от комплексов. Слово комплексы Ханс не понимает.
- Если еще коньяку выпить, я тут, пожалуй, спою что-нибудь веселое или отделаю парочку гимназистиков, каких ни попадя.
- Нет, серьезно, есть здесь своя привлекательность - вонзать пальцы во что-нибудь живое.