Освободили нас наши, а мы как чумные – ни радоваться не можем, ни плакать. Оцепенение. Психологический ступор. Потом через сборно-пересыльный пункт Наркомата обороны под конвоем – в спецлагерь НКВД для проверки. Сдался в плен? Десять лет лагеря, только уже на Родине. Что ж… Я никогда не роптал…
Спецконтингент. Опять работа, лесозаготовки. Тут хоть радость была, что не под землёй, а на воле, в лесу. И работал на своих, не на врагов. Так что это было совсем другое дело, хотя тоже тяжко…
Вот там произошло второе счастье в моей жизни. Там я встретил отца Захарию, нашего духовника. Тогда его иначе звали, это он в монашестве – Захария. Он срок отбывал как священник. Ему ещё тяжелее моего приходилось: у меня жена с одной дочкой, а у него жена с четырьмя детишками малыми без него осталась – с голоду помирать.
И, хотя были мы ровесники, он за отца мне стал: такая силища в нём духовная была. Он меня научил молиться. Это было моё самое ценное приобретение. Божий дар. Глас хлада тонка – и неземная тишина, покой душевный среди лагерных бесчинств.
А про превратности судьбы он мне всё объяснил, сказал так:
– И думать не смей, что всё, случившееся с тобой – без попущения Божия. Что кто-то тайком, без ведома Божия, ночью руку протянул – и тебя сюда доставил. Промысл Божий – он непостижим… Поймёшь, когда испытания и скорби закончатся, – тогда всё поймёшь и Господу спасибо скажешь. За каждую скорбь в ножки поклонишься… А пока вооружись терпением и совесть храни.
Вот я сейчас только понял. Отец Иоанн Крестьянкин говорил: "Господь всевидящ, а мы весьма близоруки". Видишь: девяносто лет мне, и Господь удостоил меня великой милости – схимы. Давно Стёпка умер, лет тридцать тому, и Настя умерла. А я молюсь за них за всех. И буду молиться. От судеб Твоих не уклонихся, яко Ты законоположил ми еси.
– Отец Феодор! А после лагеря вы к жене и дочке разве не поехали?!
Схимник помолчал и сказал неохотно:
– Поехал, не удержался. Знал, что не нужно ехать. Поехал. Ночью, крадучись, как тать, зашёл в родную деревню, тихо постучался в ближнюю к лесу избушку. Боялся потревожить, боялся помешать. Что предчувствовал – то и оказалось. Тётка моя престарелая, единственная родственница, долго не могла меня узнать, сначала кричать хотела: за разбойника приняла. Я ей как в детстве:
– Ненька, ненечка, то я – племяш твой.
Всплеснула руками: они меня давно похоронили, шутка ли – четырнадцать лет. Рассказала она мне, что Настя ждала меня всю войну и после войны три года. Любила меня Настя. А потом вышла замуж за Степана, и растут у них двое сыновей. А дочка моя уже невеста почти.
Весь день я в баньке сидел, а как стемнело, прошёл огородами к родной избе, посмотрел на свет в окнах, посмотрел, как дружная семья за столом вечеряет. Настя постарела, но всё ещё прежняя – моя Настя. Девушку видел невысокую, ладную такую, на стол накрывала – всё в руках так и мелькало. Неужели доченька моя?!
Долго стоял. Потом развернулся и ушёл.
Вот тебе, сынок, и мгновение! Если бы не успел я войти в военкомат – по-другому бы судьба сложилась… Только прошлое не имеет сослагательного наклонения… А ты говоришь…
Не переживай, надолго ты в этом городском монастыре не задержишься. Месяца два-три от силы – и к нам вернёшься. И Афон от тебя никуда не уйдёт.
– Как три месяца? Почему три? Как вы это знаете? Предполагаете так, да?
Отец Феодор только улыбнулся. Тяжело поднялся со скамейки:
– Пора, отец Валериан. Внезапная догадка пронзила инока:
– Отец Феодор, дочь вашего фронтового товарища – это ведь на самом деле ваша Кнопочка?!
Старый схимник отвернулся и медленно пошёл по тропинке.
Послесловие
В городском монастыре потрудился отец Валериан два с половиной месяца и вернулся к родной братии. Он стал особенно нежно относиться к старому ворчливому схимонаху, отцу Феодору, а отчего – никто не знает. А сейчас отец Валериан находится в отпуске – на Афоне.
Монахиня Мария
Моросит холодный сентябрьский дождь. Сырой осенний ветер заставляет забыть о летних солнечных денёчках. В такую ненастную погоду хорошо дома пить горячий ароматный чай или читать книгу в мягком кресле под тёплым пледом. Посматривать изредка, как дождевые капли бьют в оконное стекло, как ветер качает макушки деревьев, – и наслаждаться домашним уютом.
А в Оптиной толпа паломников не уменьшается. Едут люди поклониться преподобным старцам Оптинским, невзирая на непогоду. На сквозняках ветров и судеб – не сидится им в тепле. Жертвуют покоем и домашним уютом ради чего-то высшего.
О людях, чья жизнь была вся – жертвенной, вся – служением Богу и ближним, мне рассказали недавно.
Жила в тридцатые года одна дружная семья: мама, папа, три сестрички -
Машенька, Вера, Саша, и любимый всеми дедушка.
Но лихие ветры перемен вторглись в эту мирную жизнь. Сначала арестовали дедушку: он был глубоко верующим человеком, помогал в церкви. Его отправили в тюрьму, а потом в лагерь. Началась война, и папа погиб на фронте, вскоре умерла мама. Девочек забрали в детский дом.
Дедушка в лагере поддерживал верующих людей. Крепкий, старой закалки, он сравнительно легко переносил голод и холод, много молился и довольствовался скудной пайкой, будучи приучен к суровой крестьянской жизни. Вообще, интересно: часто подвижники-молитвенники обходятся такой малостью, что для изнеженных людей будет непосильным испытанием.
Оптинский игумен А. рассказывал мне про сестёр своего отца. Обе труженицы, жизнь прожили в трудах, молитве, часто голодали. Сейчас одной восемьдесят пять, а второй под восемьдесят. Обе схимонахини в монастыре. По-прежнему проводят дни в трудах и молитвах.
Отец А. вспоминает, как в детстве замечал, что тётушки его отправляются работать в поле с краюхой хлеба да фляжкой воды. И работали ведь целый день. Косили, окучивали, пололи. Соседки советовали им питаться получше, кушать хотя бы по праздникам мясо. В те годы магазинные прилавки изобилием не отличались, но в деревне мясо было: свиней выращивали, телят. А сёстры, приходя с поля, съедали кусок хлеба с парой картофелин, выпивали стакан молока, а потом молились допоздна. Утром снова шли в поле.
И вот советчики их, кто любил мясные деликатесы, любил вкусно да жирно покушать – давно умерли, а сёстры бодры и здоровы. И что удивительно: бывает, похудеют в летнюю жару или приболев, а когда пост начинается – поправляются и тело крепнет.
Я удивляюсь этому рассказу: как же так, ведь в посту, наоборот, худеешь.
Отец А. улыбается:
– Вот так. Господь вразумляет, что сила и здоровье не только в еде. Преподобный Серафим Саровский снытью питался – травой, а Господь питал его ещё и Своей благодатью… А посади на эту траву человека неверующего, привыкшего к мясной пище да к деликатесам всяческим, так он и помрёт от голода…
Дедушка Марии обходился малым. Поддерживал ослабевших. Давал свой адрес монахам и монахиням, которым после разгрома их монастырей возвращаться было некуда.
Когда он отбыл свой срок и приехал домой, нашёл семейное гнездо разорённым. Тогда старик устроился работать сторожем на кладбище и поселился в избушке, предназначенной для сторожа.
Деду по старости и по неблагонадёжности не отдавали внучек. Лишь каким-то чудом он смог забрать из детдома одну из них, Марию. Остальные сёстры приедут в эту кладбищенскую избушку уже став взрослыми.
Когда из заключения освобождались знакомые дедушке монашествующие, они приезжали к нему, чтобы прийти в себя, окрепнуть, подыскать жильё. Две старенькие монахини, не найдя пристанища, так и остались жить в кладбищенской сторожке вместе с дедушкой и Машенькой.
Дед часть своей зарплаты откладывал, также копил деньги, которые давали ему в благодарность за помощь в похоронах близких их родственники. Эти деньги, конечно, можно было потратить на нужды семьи: покушать повкуснее, одежду купить.
Но дед накопленные деньги тратил иначе. Он тайно выкупал в тюрьме тела монахов и священников, чтобы не похоронили их штабелями в яме, наспех закидав землёй, а хоронил их сам. Машенька на всю жизнь запомнила, как привозил дедушка ночью на тележке тела мучеников, пострадавших за веру, как одевал на них сшитое монахинями облачение, как перекладывал их тела в собственноручно изготовленные гробы. А монахини читали по покойным Псалтирь.
Господь хранил подвижников и избавлял от опасностей. Как-то раз сторожка загорелась. Дым появился под крышей, и сразу же пошло пламя. Машенька стояла на улице испуганная и смотрела, как дедушка с монахинями выносят самое ценное, что было в домике: иконы и духовные книги. Пожарная служба находилась далеко, на помощь позвать было некого, и избушка должна была неминуемо сгореть.
Неожиданно, к изумлению всей семьи, приехала пожарная команда и быстро затушила огонь. Оказывается, как раз в момент начала пожара начальник пожарной службы стоял на вышке с биноклем в руках и смотрел по сторонам. Увидев дым на окраине города, он отправил туда свою команду.
Это было настоящим чудом, так как очень часто и выехавшие по вызову пожарные не успевали затушить огонь, и дело заканчивалось пепелищем.
Шли годы, умерла старшая монахиня, за ней дедушка, и подросшая внучка осталась со второй монахиней вдвоём. Мария окончила школу и собиралась пойти работать. Но старенькая монахиня не благословила её работать в миру.
– Как же я жить буду, на какие деньги? – спрашивала девушка.
И монахиня ей отвечала:
– Будет у тебя работа, и самая лучшая. Такая, при которой ты никогда нуждаться не будешь.
У монахини с собой было множество бумажных иконок. И она научила Марию их украшать. Делать к ним оклады, вырезать металлические веночки и цветы, вставлять иконочки под стекло.
В то время икон почти не было, приобрести их было практически невозможно.
А Мария оказалась очень ловкой ученицей и научилась чудесно украшать бумажные иконочки. И люди с радостью у неё их покупали. Денег платили немного, но ей всегда их хватало. И даже получалось откладывать.
Скопив деньги, Мария выкупала у неверующих людей старинные иконы, которые пылились на чердаках и в подполе. Нередко находила она иконы на свалке, пробитые гвоздями, расколотые на части. Возила их в Киево-Печерскую Лавру к настоящим реставраторам, платила деньги за восстановление старинных образов. Так Мария спасала иконы. И это стало её служением. Служением, которому она посвятила всю свою жизнь.
С одной иконой, святителя Николая Чудотворца, у неё были связаны особенные воспоминания. Икона эта принадлежала второй старушке-монахине, и была, по словам её, непростой. Слово "чудотворная" монахиня по смирению не употребляла. Когда её, ещё молодую насельницу монастыря, арестовали, она успела передать любимую икону на сохранение в надёжные руки. А потом, после долгих лет заключения, икона вернулась чудесным образом к своей владелице.
Монахиня очень почитала святителя Николая Чудотворца и каждый день вместе с Машенькой читала ему акафист. Машенька вспоминала, что икона казалась ей живой: святитель Николай смотрел на молящихся, и выражение лица и глаз его менялось в зависимости от их скорби или радости. Как будто он радовался или скорбел вместе с ними.
Умирая, монахиня благословила икону Марии. Но у неё стал требовать эту икону священник ближайшего храма, настаивая на том, что она была обещана ему для церкви. Пригрозил придти к Марии домой вместе с прихожанами и милицией и забрать икону силой.
Мария не знала, как правильно поступить: старенькая монахиня, заменившая ей мать, благословила не расставаться с иконой, а с другой стороны, как отказать священнику?
Решилась ехать в Москву к Патриарху Пимену за советом. Как только и смогла решиться на такое – долго потом вспоминала с недоумением. К Патриарху ей попасть не удалось, но седой, старенький батюшка с добрыми глазами в патриаршей приёмной терпеливо выслушал плачущую женщину, коротко помолился и сказал:
– Ну что же, если икона действительно обещана этому священнику и его прихожанам, то пусть они её сами и возьмут. Пригласи их в дом и предложи самим забрать икону. Пусть решит святитель Николай Чудотворец.
Мария вернулась домой в недоумении: как же сможет сам Николай Чудотворец решить такой вопрос? Видно, заберут её любимую с детства икону, и ничего тут не поделаешь.
Но решила смириться: может, в храме-то нужнее икона, пусть уж забирают. На следующий день и пришли: священник с прихожанками и милиционер с ними. Мария их встретила приветливо, пригласила в дом и сказала:
– Если вам эта икона обещана была, то можете её сами и забрать.
А сама стоит и плачет тихонько да молится Николаю Чудотворцу. Вошли они, потоптались в комнате перед образами, а потом как-то смешались, растерялись, да и вышли во двор. И говорят между собой:
– Какая там икона?! Какая-то маленькая да невидная совсем! Нам такая и без надобности.
Поразилась Мария: икона-то большая была, а не маленькая. Никак её не назовёшь невидной-то. Поняла она, что чудесная икона как бы скрылась для пришедших так, что они её и не увидели. Святитель Николай Чудотворец сам всё решил.
В Оптину пустынь Мария приехала уже пожилым человеком. Поселилась в Козельске, окормлялась у оптинских духовников. Привезла с собой много икон и все их пожертвовала монастырю.
Когда Марии было под семьдесят, она заболела. Обратилась к врачам. Поставили ей диагноз – онкология и предложили операцию. Мария от операции отказалась. Поехала сразу же из больницы в Оптину и отправилась прямиком к оптинскому старцу Илию (Ноздрину). Старец благословил монашеский постриг.
Постриг Марию в монахини скитоначальник Оптиной пустыни игумен Тихон. Оставил ей имя Мария, только в честь другой святой. Сорок дней прожила после пострига монахиня Мария. Отец Тихон пособоровал её и причастил перед смертью. Вот такая была её монашеская жизнь. Даровал Господь ей перед упокоением принять ангельский чин.
Судьбы человеческие и суды Божии… Все мы живём не в океане хаоса, а в потоке Божия Промысла. Всё от него – и болезнь и лекарство. Только Он один знает, сколько душа должна подвергаться испытанию и искушению, чтобы быть годной для вечности. И какая милость Божия, когда уходит человек в ангельском чине, исповедавшись и причастившись! Получив то, о чём просим мы в молитве: "Даруй нам, Господи, кончины непостыдной, мирной, Божественных Таин причастной"….
Истории отца Бориса
Молитва священника
Всё утро протоиерея отца Бориса, настоятеля храма Всех Святых, одолевали воспоминания. Прошлое вспоминалось так ярко, так отчётливо, как будто было вчера. А ведь прошло уже лет пятнадцать… Да, пожалуй, не меньше…
Отец Борис только что отслужил Литургию. Высокий, широкоплечий, плотный, с чёрной, начинающей седеть бородой, батюшка благословлял народ. Люди подходили ко кресту. Их было много – выстроилась целая очередь. Глаза радостные. Они ждали его взгляда, улыбки, внимания. Пастырской заботы. И он смотрел на своих прихожан с отцовской любовью.
Вот пожилая пара. Недавно молился за них, оба болели одновременно. Отправлял к ним молодых сестёр с прихода. А вот из поездки вернулся Михаил. Давно ли отслужили молебен о путешествующем, а уже месяц прошёл. А вот Татьяна с мужем Алексеем и сыночком. Отец Борис вспомнил, как крестил одновременно и сына и отца. Алексей сначала Таню и в храм отпускать не хотел. А потом пришёл один раз вместе с ней и остался. Сейчас один из самых активных прихожан, помогает и в ремонте, и с другими поручениями. А вот и старая Клавдия, она в храме днюет и ночует. Провожая старушку взглядом, отец Борис вдруг вспомнил, как пятнадцать лет назад ко кресту подходили одна эта самая Клавдия да сторож Фёдор. А больше прихожан в старом храме не было. И он один шёл мимо полупустой свечной лавки к выходу, а старинные иконы в полутьме смотрели так печально…
Батюшка закрыл врата, а прихожане не спешили расходиться. Уходили только те, кто особенно торопился, а остальные, как обычно, потихоньку собирались в трапезной на воскресный обед. Трапезная была большая, и приход дружный. А тогда, в самом начале своей службы в этом храме, он с трудом мог накормить не только Клавдию с Фёдором, самому приходилось туго. Да… Почему именно сегодня так лезут в голову воспоминания?
В высокие и узкие окна алтаря с ажурными решётками бил то ли снег, то ли дождь, а может, это был снег с дождём. Свет от разноцветных лампадок и жёлтые огоньки свечей в алтаре казались такими добрыми, такими тёплыми и родными по сравнению с хмурыми, еле брезжащими сумерками зачинавшегося ноябрьского дня. И воспоминания снова нахлынули, да так ярко, что батюшка даже присел на стул. Да, тогда было такое же сырое и холодное ноябрьское утро. Отец Борис запомнил его на всю жизнь. Пожалуй, оно стало одним из поворотных в его судьбе.
Знаете, как бывает: вот идёт-идёт человек по жизненному пути и доходит до какой-то развилки. И от этой развилки идут несколько дорог. Да, да, те самые дороги, которые мы выбираем. А с ними – выбираем свою судьбу. Жаль, что часто и не замечаем мы этой развилки, торопимся, несёмся на полной скорости. И только спустя годы, вспоминая прошлое, отчётливо видим себя на перепутье, у этого пересечения дорог и судеб.
Тогда тоже была суббота, и вот также отслужил он Литургию. Только храм был пуст. Старая Клавдия жалась к печке, а вечно хмурый Фёдор сразу после службы пошёл за охапкой дров. В храме было холодно, и две старушки с клироса, закутанные в видавшие виды шали, побрели к выходу. Они не успели открыть дверь, как она распахнулась сама, и вместе с порывами ветра и снега вбежала женщина лет сорока пяти. Одета она была не совсем по-церковному: в брюках, в дублёнке и меховой шапке вместо платка. Но шапка была несколько набок, дублёнка полурасстёгнута, а по щекам забежавшей в храм текли слёзы. Она неуклюже подбежала к отцу Борису и, упав в ноги, зарыдала. Отец Борис с трудом смог успокоить её, усадить на скамейку и расспросить о случившемся несчастье.
Оказалось, что женщину зовут Елизаветой. Дочка её, Таня, и только что родившийся внучок Егорка находятся в реанимации. Они всей семьёй так ждали этого ребёночка! Имена давно придумали. Если девочка – Леночка, а если мальчик – Егорка.
– Наш Егорка родился! Крошечка наша, солнышко ненаглядное! Танечка, доченька моя бедная! Кровиночка моя!
Женщина опять зарыдала, и отец Борис с трудом добился от неё, что роды прошли неудачно, у дочери большая потеря крови, она впала в кому, а ребёночек родился в состоянии асфиксии и с какой-то патологией. Оба на аппарате искусственного дыхания, и мрачный реаниматолог сказал, что прогноз плохой. А знакомая и опытная медсестра, подслушав совещание срочно собравшегося в реанимации консилиума, шепнула Елизавете, что и дочка и внучок её умирают, и вопрос только в сроках отключения аппарата.
– Бабушка наша старенькая сказала мне к вам бежать, в церковь. Велела просить помощи у Бога и ваших, батюшка, молитв! Помогите, пожалуйста, помогите, батюшка! Ну пожалуйста! Вы можете! Ведь можете?! Вы же священник! Бог вас послушает! Кого же ему слушать, как не вас! Танюшка моя! Егорушка маленький!