Там никого не оказалось, но она не удивилась, так как поняла, что приехала раньше. Прислонив велосипед к дереву, она пошла в маленькую оливковую рощу, раскинувшуюся на склоне возле церкви, чуть ниже. Из-за летнего зноя трава в роще была сухая и ломкая, но в тени деревьев они могли бы наслаждаться прохладой и уединением.
С каждой минутой ожидания Эмма волновалась все больше, время от времени с тревогой поглядывая на часы. Теперь он опаздывал, значит, уже не придет - она почему-то была уверена в этом. Какая легкомысленность - пикник с парнем, которого впервые увидела, и даже не знала его имени: абсурд. Ну, конечно, он не придет.
Но он пришел. Подняв невзначай глаза, она вдруг увидела его, и сердце чуть не выскочило у нее из груди. Он не извинялся за опоздание, просто опустился на землю рядом с корзиной для пикника и улыбнулся. Она взяла корзину, вынула бутылку и налила в два стакана изысканное, прохладное вино. Один стакан передала ему, заметив в его взгляде удивление, как будто он не был приучен к вину, что в краю виноградных лоз представлялось маловероятным.
Он поднес стакан к губам и стал пить маленькими глотками, слегка сдвинув брови.
Она не могла оторвать от него глаз. Он был таким, каким предстал накануне, - возможно, еще более красивым. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев, создавали загадочную светотень, и при каждом его движении казалось, что он излучает свет.
Она снова наполнила стаканы. Затем передала ему рулет, и он с серьезным видом приступил к трапезе, все еще не проронив ни слова, хотя это не имело никакого значения. Она предложила ему грушу, которую он аккуратно разрезал и ел с нескрываемым удовольствием. Но panforte он не рискнул попробовать, впрочем, она и не настаивала.
Потом он поднялся и жестом предложил ей последовать его примеру. От неожиданности она послушалась, тогда он сделал несколько шагов и заключил ее в объятия, крепко прижав к себе. Она не сопротивлялась, просто обвила руками его шею, ощутив под пальцами по-детски гладкую кожу. И вдруг она почувствовала, как ее волосы затрепетали на ветру, и увидела свет, а потом еще больше света; словно пушинка, она парила в воздухе, не в силах разглядеть ничего вокруг, ослепленная таким обилием света.
Он опустил ее на землю, и она лежала, закрыв глаза. Когда она очнулась, его уже не было рядом, он ушел - хотя провел с ней лишь несколько минут, - и все, приготовленное для пикника, валялось в беспорядке, словно пронесся ураган. Стаканы откатились в сторону, но уцелели; все остальное было перевернуто невообразимым образом.
Эмму не удивило его исчезновение; вот если бы он остался, это показалось бы ей странным. И она не чувствовала себя брошенной или несчастной; ее переполняло редкое спокойствие и решительность. Она убрала последствия погрома, вытерла стаканы и сложила все в корзину. Направляясь к велосипеду, на мгновение оглянулась и поехала вниз по белой тропинке домой.
Дома она поставила корзину на большой кухонный стол. Поднялась наверх, сбросила одежду и приняла душ. Тело было разгоряченным, струи колющей холодной воды, смывая пыль, остужали ее нервное возбуждение. Потом она надела махровый халат и прилегла на кровать, не пытаясь постичь, что произошло. Но интуитивно она осознавала свое посвящение в тайну и помнила только ветер и свет, который, казалось, был повсюду.
Несколько дней она не выходила из дома. Синьора Сабатино наведалась к ней, чтобы убедиться, все ли в порядке, и ушла успокоенная. Эмма читала или сидела в беседке, мечтая. Рядом лежали листы бумаги - начатые, но не законченные письма, хотя она все время была ими занята. Потом она оставила тщетные попытки что-либо написать, лишенная возможности говорить о том, что завладело ею целиком. Как ей быть? Как рассказать об этой встрече?
Наконец, спустя неделю или чуть позже, она отправилась к синьоре Сабатино и попросила разрешения поужинать вместе с ней вечером.
- Ну конечно. Мы приготовим что-нибудь особенное. Приходи.
Когда наступили сумерки, она пришла в уютную старинную кухню синьоры Сабатино, где было тепло от дровяной печи и где она чувствовала себя в полной безопасности. Они сидели и разговаривали о пустяках, по сути - ни о чем, и в свете этой беседы ее признание прозвучало очень естественно:
- Я ходила на пикник. Со мной там был парень, которого я пригласила.
Синьора Сабатино оторвала взгляд от противня с выпечкой и с любопытством посмотрела на нее.
- Кто это был?
- Не знаю.
- Не знаешь?
- Нет. - Эмма вздохнула и добавила, немного смущаясь: - Что-то необычное произошло - я так толком и не поняла что. Я…
Синьоре Сабатино сразу все стало ясно.
- Где это было? - спросила она. - Как вы познакомились?
Эмма рассказала, ожидая услышать в ответ осуждающую нотацию. Но ничего подобного не последовало - только серьезные, взвешенные слова:
- Знаешь, в тех местах водятся ангелы. Они всегда там были. Моя мать видела их, и дядя тоже. Тебе очень повезло. Парень, которого ты повстречала, - ангел, понимаешь? Ты это понимаешь? Ангел!
Как ни странно, она не удивилась, вероятно, потому, что сама думала о том же. Синьора Сабатино права: разумеется, в Италии есть ангелы, и так было всегда. Это подтверждали картины - целая иконография ангелов в сельской местности Тосканы, ставшей уже классической, - ангелы Боттичелли, Фра Анжелико. Ангелы на небесах, с большими крыльями, ослепительно белыми, как полуденный зной, ангелы на колесницах; они стояли группами на грозовых облаках, воинствующие посыльные, славные эскадроны. По мнению синьоры Сабатино, во встрече с ангелом не было ничего предосудительного. Где-нибудь в другом месте это могло показаться странным, но здесь не считалось редким явлением.
Чуть позже она поняла, что беременна. Никаких внешних признаков не было, просто появилось необыкновенное чувство благоденствия, легкости, которое и вызвало у нее подозрение. Вскоре ее догадка получила подтверждение, и она поехала в Сиену, чтобы купить в аптеке возле собора тест на беременность. Женщина-фармацевт посмотрела на нее с жалостью и после короткого колебания спросила успокаивающим тоном:
- Может, вам нужна чья-нибудь помощь? Лучше всего обратиться к монахиням. Они примут… - Она замолчала - в аптеку вошел мужчина и начал подыскивать себе зубную щетку.
- Спасибо. Со мной все в порядке.
- Я просто спросила. Я не имела в виду никакого проступка.
- Да, спасибо. Я знаю.
Цвет изменился, как и было описано в инструкции. Она села на край ванны у маленького окошка, устремив взгляд вдаль, на холмы по другую сторону долины. Абсолютно невозмутимая, как будто речь шла о чужом диагнозе, словно к ней это вообще не имело никакого отношения. Неизбежность происходящего можно было сравнить с ударом молнии, выигрышем в лотерею или неизлечимой болезнью. Не причастная к случившемуся, она теперь ждала ребенка.
В иных обстоятельствах Эмма действовала бы трезво и рационально, изучив разные возможности. Она пошла бы к врачу - непременно пошла бы - и сделала бы то, что многие делают в наши дни. Это ее право, разве нет? Более того, именно так и стоило поступить. Она мысленно нарисовала картину своей жизни - учебу в университете и все остальное, - там не было места для ребенка, по крайней мере, сейчас. Несчастный случай можно исправить, клинически, осторожно.
Но это не несчастный случай. И не ошибка. Поэтому нет и сожаления об опрометчивой близости. Она была избранницей, ее выделили; это благовещение. Она не прервет беременность, у нее родится ребенок здесь, в Италии.
А потом? Она оставит себе этого ребенка. Невозможно отказаться от такого подарка, как ребенок ангела.
Синьора Сабатино должна обо всем узнать, и она поспешила рассказать ей. На какой-то миг смотрительница дома притихла, а потом по-матерински обняла Эмму, всхлипывая и гладя ее волосы, лепеча какие-то слова, которые та не могла разобрать.
- Я помогу тебе, - сказала синьора Сабатино. - Переберусь в большой дом. Так будет лучше.
Эмма не спорила.
- Я позабочусь о том, чтобы подготовить все к рождению ребенка. Найду акушерку - в конце концов, тут поблизости живет одна женщина, не раз принимавшая роды. Я приглашу ее на несколько дней раньше.
Эмма была поглощена ее планом, предполагающим женское взаимопонимание. Мужчин к таким делам не допускали; роды - прерогатива женщин. И это успокаивало. Женщины не задают вопросов, они заняты только матерью и ребенком.
- Не говори никому об отце, - решилась попросить Эмма. - Пусть все думают, что он был обычным парнем.
Синьора Сабатино кивнула, приложив палец к губам в знак молчания.
- Не дело говорить об ангелах, - откликнулась она. - Ангелы застенчивы, огласка может спугнуть их. Но отец, вероятно, появится, чтобы увидеть своего ребенка. Он об этом узнает.
На следующей неделе Эмма возобновила прогулки к церкви и винограднику. Она была спокойна, так как не надеялась его увидеть. Остановившись возле церкви, она опустила монету в бездонную щель и стала спускаться с холма. Вот и то место, где они сидели во время пикника, но она не подошла туда и не задержалась возле фермы, где, как ей тогда казалось, он мог жить.
Обычно днем она лежала в прохладной спальне и читала. И только позже, когда солнце пряталось за холмами, спускалась вниз, чтобы поговорить с синьорой Сабатино, или сидела на воздухе, слушая стрекотанье цикад. Теперь ребенок уже давал о себе знать; она чувствовала его беспокойные движения и была этим взволнована. Однажды, когда синьора Сабатино положила руку ей на живот, младенец активно зашевелился в утробе, и набожная женщина быстро перекрестилась.
Месяцы прошли незаметно. К октябрю Эмма стала медлительной и тяжелой и носила теперь просторные платья, которые сшила для нее синьора Сабатино. По настоянию синьоры Сабатино она собралась пойти на прием к врачу. Тщательно осматривая себя, она пощекотала живот, и младенец пнул в ответ ножкой, заставив ее улыбнуться. Все вроде в порядке, как ей говорили, но не мешает удостовериться. Отклонения можно легко обнаружить. А в остальном - пусть проверяют ее сколько хотят, но они никогда не догадаются, при всей их научной искушенности, как был зачат этот ребенок.
Синьора Сабатино поехала вместе с ней в больницу в Сиене. Они молча сидели в приемной, прежде чем Эмму вызвали в стерильно чистую комнату, где ее облачили в просторный халат, а потом уложили на стол. Мелькали какие-то инструменты, следовали объяснения врача, но она оставалась безучастной. И вдруг ей показали на экране ребенка, маленький, мутный пульсирующий круг.
Врач посмотрел на экран и вышел из комнаты. Он привел с собой еще нескольких эскулапов, которые принялись внимательно рассматривать изображение, тихо переговариваясь. Затем они продолжили обследование. Она стояла перед экраном и поворачивалась по их указанию, а они напряженно изучали картинку и на что-то показывали.
Когда все закончилось и рядом с ней снова была синьора Сабатино, врачи наконец сообщили результат. Они сделали это мягко, тот, что заговорил первым, слегка коснулся ее руки.
- Нам очень жаль, - сказал он, - и, разумеется, вам будет неприятно это узнать, но обследование показало, что у вас деформация плода.
Она не промолвила ни слова, а синьора Сабатино сердито огрызнулась.
- У вашего младенца на спине какое-то инородное образование, - поддержал своего коллегу другой врач. - Мы не можем точно определить, что это, но факт есть факт. Такое бывает. И мы считаем, что вам сейчас надо очень хорошо подумать, стоит ли продолжать беременность, несмотря на довольно большой срок.
Они выжидающе смотрели на нее. Синьора Сабатино, прищурившись, подалась вперед и зашептала ей на ухо:
- Этого надо было ожидать. Не забывай, что отец ребенка - ангел. У малыша есть крылья. Не говори им ничего. Они не поймут. Пойдем отсюда.
Эмма кивнула в знак согласия.
- Спасибо, - поблагодарила она, повернувшись к врачам. - Я подумаю над тем, что вы сказали.
Она стала подниматься, один из эскулапов подскочил к ней и взял ее за руку.
- Послушайте, вам не следует уходить, - настаивал он. - Лучше не рисковать. Подумайте, уже завтра мы могли бы… мы могли бы все сделать.
В ее взгляде, брошенном на него, сквозило смятение. В этом платье она выглядела нелепой, беззащитной и ей было трудно возражать врачам. Но она знала, что не изменит своего решения.
- Нет, - твердо сказала она. - Сейчас я пойду домой. Спасибо.
Вскоре она написала отцу: "Произошло нечто такое, о чем мне очень нелегко говорить. Я прошу тебя лишь об одном: ничего не предпринимай. В противном случае мне придется уйти из дома. К сожалению, другого выхода нет.
Через три месяца у меня родится ребенок. Не важно, как это случилось и кто его отец. Пожалуйста, никогда не спрашивай об этом. Если ты любишь меня, то выполнишь мою просьбу. Не пытайся как-либо повлиять на ситуацию - словами или уговорами. И не звони мне. Если хочешь меня увидеть, приезжай, но ни во что не вмешивайся. В любом случае, что бы ты ни сделал, уже ничего не изменится".
Она ожидала, что отец получит письмо через четыре дня, а на пятый приедет. Он примчался на шестой день прямо из аэропорта Пизы в автомобиле, взятом напрокат, подняв клубы пыли на подъездной дороге. Она наблюдала за ним из окна, пока он парковал машину и поднимался с сумкой по лестнице к входной двери. А потом услышала голоса внизу, когда он разговаривал с синьорой Сабатино, и что-то вроде крика.
Подойдя к двери ее комнаты, отец деликатно постучал, прежде чем повернуть ручку, и вошел. Но тут же замер на пороге, и она увидела, что он плачет - слезы скатывались с его лица, оставляя темные пятна на рубашке. Почувствовав прилив нежности, она подбежала к нему и обняла.
- Моя любимая, - всхлипывал он. - Моя самая дорогая. Моя девочка.
- Со мной все в порядке, папа. Правда, все хорошо.
- Что произошло? Что случилось с тобой? Как это…
Она приложила ладонь к его влажной щеке.
- Ничего не случилось. Я беременная. Вот и все. В наши дни это не такое уж трудное дело.
Он опустил глаза.
- Ты должна была сказать мне об этом раньше… намного раньше.
- Чтобы ты уговорил меня избавиться от ребенка?
Он не поднимал глаз.
- Если необходимо.
Она пристально посмотрела на него.
- Я берегу этого ребенка. Понимаешь? Мне он дорог.
Отец отвернулся, приложив к глазам смятый белый носовой платок.
- Думаю, ты должна мне хоть что-нибудь объяснить, - попросил он, изо всех сил пытаясь сдержать свой голос. - Нельзя просто поставить меня перед фактом!
- Что ты хочешь узнать?
- Ну, конечно же об отце. Кто отец ребенка? Где он?
- Это не имеет значения. Он ушел. Его здесь больше нет.
- А имя? Ради бога, скажи мне хотя бы его имя! - Он говорил высоким, полным страдания, надтреснутым от горя голосом.
Она нахмурилась, и тут его осенила ужасная догадка.
- Ты не знаешь… - еле слышно прошептал он. - Ты просто не знаешь, ведь так?
Она ничего не ответила, но сделала несколько шагов навстречу. Он съежился и инстинктивно попятился, отскочив в ужасе, а она продолжала стоять, потрясенная тем, какую боль ему причинила.
Отец собирался остаться на три дня. Утром они обсудили это, когда он принял условия, которые она изложила в своем письме.
- Я не буду больше расспрашивать тебя, - сказал он. - Но взамен, пожалуйста, пообещай, что ты никогда, никогда не усомнишься в том, что можешь прийти ко мне, если тебе захочется поговорить об этом. Я все для тебя сделаю, дорогая, все. Ты же знаешь, ведь так?
Она подбежала к нему и обняла.
- Обещаю тебе, - шептала она. - Обещаю.
- Я разговаривал с синьорой Сабатино, - сообщил он, и вздохнув, продолжил - медленно, как будто каждое слово давалось ему с трудом: - Она сказала мне то, что меня успокоило. Она сказала, что ты не была… на тебя никто не нападал. Это все, что я на самом деле хотел услышать. Относительно всего остального я не возражаю. Просто есть такое - одно-единственное, - что невыносимо для отца. Ты это понимаешь?
- Да.
- Теперь нам надо подумать, чем я могу помочь. Ты уверена, что хочешь здесь остаться? Тебе правда не хочется вернуться домой?
- Я хочу остаться, - ответила она. - Здесь я по-настоящему счастлива.
- Хорошо. А как насчет медсестры? Давай я организую ее приезд сюда, скажем, за несколько недель до рождения ребенка?
Эмма тряхнула головой.
- Синьора Сабатино позаботится обо мне. Она замечательная сиделка.
Он засомневался.
- Она уже плохо справляется…
- Она как раз то, что надо.
- Куда ты поедешь? - спросил он после короткой паузы. - Будешь рожать ребенка в Сиене?
- Возможно. Посмотрим, что врач предложит. Очевидно, у них есть акушерка. Она могла бы принять роды здесь. Меня бы это больше устроило.
- Надеюсь, ты прислушаешься к тому, что скажет врач?
В его голосе послышалась тревога.
- Разумеется, папа. Я не глупая. - Она успокаивающе похлопала его по спине.
Наконец им обоим стало легче. Эмма поняла, что отец смирился со сложившейся ситуацией, и они стали говорить на другие темы. Он обещал снова приехать, как только сможет и когда это позволят его дела, а она обещала звонить ему каждую неделю. Они расстались нежно. Какое-то время Эмма наблюдала, как автомобиль отца спускается вниз по дороге в город, ожидая, пока он полностью не исчезнет из виду, и тогда она снова будет взрослой.
В последние несколько недель она стала ленивой и пассивной. Беременность проходила у нее легко, без особого дискомфорта, и ей трудно было представить, что чувство удовлетворенности внезапно сменит боль. Когда появилось первое предупреждение и она почувствовала толчок, перспектива родов все еще казалась ей достаточно отдаленной, чтобы испытывать такие муки. Она позвала синьору Сабатино, которая поспешила к телефону и вызвала акушерку. Вернувшись, она уложила Эмму в постель, села рядом и не отходила ни на шаг, держа ее за руку.
Акушерка прибыла быстро и сразу стала готовиться к родам. Это была крупная женщина с большими, мужскими руками. Подвернув рукава, она протерла ладони жидкостью с резким запахом и измерила у Эммы пульс, глядя на часы, которые достала из кармана. Потом попросила прокипятить несколько полотенец и села на стул возле кровати.
- Однажды мне уже приходилось принимать в этом доме роды, - сказала она. - Давным-давно. Ребенок был очень крупный.
Эмма закрыла глаза. Боль возвратилась, словно огнем облизав ее тело, но она не боялась. Появился свет - она почувствовала его, и тут все началось. Разрыв плоти, страдание. Свет.
А затем огонь поднялся, вызвав оглушительный рев, свет стал ослепительно ярким, и она услышала крик. Акушерка подошла к ней сбоку, синьора Сабатино стояла сзади. Мелькнул белый сверток, и снова раздался крик. Она увидела, как синьора Сабатино наклонилась, взяла у акушерки сверток и положила его ей в руки.
- Мальчик, - провозгласила синьора Сабатино. - Твой маленький мальчик! Eccolo!
Эмма нежно держала ребенка, рассматривая его морщинистое личико и глаза, уже открытые, пытающиеся сосредоточиться. Она заплакала.