6
Это утро должно было стать моим последним в доме Патимкиных, однако днем, когда я начал сваливать свои вещи в чемодан, Бренда сказала мне, что могу распаковываться - ей удалось выцыганить у родителей еще неделю, и я смогу остаться до Дня труда, до свадьбы Рона; на следующее утро Бренда уедет в колледж, а я вернусь на работу. Так что мы пробудем друг с другом до самого конца лета.
Мне полагалось бы ликовать, но, когда Бренда побежала вниз по лестнице, чтобы вместе с семьей ехать в аэропорт - им надо было встретить Гарриет, - я испытывал не радость, а тревогу: меня все упорнее преследовала мысль, что, когда Бренда вернется в Редклифф, это будет для меня конец. Я был убежден, что даже табурет мисс Уинни недостаточно высок, чтобы увидеть с него Бостон. Тем не менее я побросал свои вещи обратно в ящик и в конце концов сумел сказать себе, что не было никаких признаков окончания нашего романа, и всякое мое подозрение или опасение порождены моей неуверенной душой. Потом я пошел в комнату Рона и позвонил тете.
- Алло? - сказала она.
- Тетя Глэдис, - сказал я, - как дела?
- Ты заболел.
- Нет. Я прекрасно себя чувствую. А позвонил потому, что остаюсь еще на неделю.
- Почему?
- Я тебе сказал. Мне здесь хорошо. Миссис Патимкин предложила мне остаться до Дня труда.
- У тебя осталось чистое белье?
- Я стираю его по ночам. Все в порядке, тетя Глэдис.
- Руками чисто не отстираешь.
- Нормально отстирываю. Тетя Глэдис, мне чудесно живется.
- Он ходит в грязном, а я должна не волноваться.
- Как дядя Макс? - спросил я.
- Как он может быть? Дядя Макс есть дядя Макс. А ты… мне не нравится твой голос.
- Какой он? Такой, как будто на мне грязное белье?
- Остряк. Когда-нибудь ты поймешь.
- Что?
- Что значит что? Поймешь. Поживешь там слишком долго, станешь слишком хорош для нас.
- Никогда, моя родная, - сказал я.
- Когда я это увижу, тогда я поверю.
- Тетя Глэдис, в Ньюарке стало прохладнее?
- Да, снег идет, - сказала она.
- Нет, правда, последнюю неделю похолодало?
- Холодает, когда целый день сидишь. Для меня это не февраль, можешь поверить.
- Хорошо, тетя Глэдис. Передай всем привет.
- Тебе письмо пришло от матери.
- Хорошо, прочту, когда вернусь домой.
- Ты не можешь заехать и прочесть?
- Подождет. Я брошу им письмишко. Будь хорошей девочкой, - сказал я.
- А что у тебя с носками?
- Хожу босиком. До свидания, милая. - Я повесил трубку.
Внизу, на кухне, Карлота готовила обед. Меня всегда удивляло, что работа никак не нарушает хода ее жизни. Любое хозяйственное занятие казалось иллюстрацией к тому, что она в данную минуту пела, даже если это было, как сейчас, "Я без ума от тебя". Она перемещалась между плитой и посудомоечной машиной, нажимала кнопки, поворачивала ручки, заглядывала в стеклянную дверцу духовки и время от времени отрывала крупную черную виноградину от грозди в раковине. Она жевала и жевала, напевая при этом, а потом небрежно-прицельно выплевывала кожуру с косточками точно в мусорный бачок. Выходя через черную дверь, я поздоровался с ней, и, хотя она не ответила, я ощутил родство с той, кто, подобно мне, был частично совращен и покорен плодами Патимкиных.
На лужайке я побросал баскетбольный мяч в корзину; потом взял клюшку и вяло запустил ватный мячик в сторону солнца; потом попинал футбольный мяч, целя в дуб, потом снова принялся бросать штрафные. Ничто меня не отвлекало - в желудке ярилась пустота, словно в нем месяц ничего не было, и, хотя я зашел на кухню и вышел с собственной пригоршней винограда, чувство пустоты не исчезло; я понимал, что оно никак не связано с количеством поглощенных калорий. Это был отголосок пустоты, вселявшейся в меня, когда Бренды не было рядом. Предстоящий ее отъезд, конечно, не первый день тяготел над моими мыслями, но сегодня они приобрели черный оттенок. Определенно, это было как-то связано с Гарриет, будущей женой Рона, и сперва я думал, что ее приезд просто придал наглядность ходу времени: мы говорили о приезде, и вот она вдруг здесь - так же и Бренда вдруг уедет, не успеешь оглянуться.
Но дело было не только в этом: союз Гарриет и Рона напомнил мне, что разлука не обязательно должна быть разлукой навсегда. Люди могут жениться, даже если они молоды! Однако мы с Брендой ни разу не обмолвились о женитьбе, кроме разве той ночи у бассейна, когда она сказала: "Когда ты меня полюбишь, беспокоиться будет не из-за чего". Что ж, я любил ее, она - меня, а спокойствием и не пахло. Или я опять выдумывал сложности? Наверное, я должен был думать, что в моей судьбе произошла перемена к лучшему; однако здесь, на лужайке, августовское небо казалось нестерпимо прекрасным и временным, и я хотел, чтобы Бренда вышла за меня замуж. Но пятнадцать минут спустя, когда она приехала одна на своей машине, предложил я ей не женитьбу. Для этого предложения потребовалась бы храбрость, которой я в себе не предполагал. И не готов был к иному ответу, чем "Аллилуйя!". Никакое другое "да" меня бы не устроило, а "нет", даже прикрытое словами: "Давай подождем, милый", означало бы для меня конец. Поэтому, наверное, я и предложил суррогат, который оказался гораздо более дерзким, чем я тогда думал.
- Рейс запаздывает, и я поехала домой, - издали крикнула Бренда.
- А где остальные?
- Остались ждать и пообедают в аэропорту. Надо сказать Карлоте. - И она ушла в дом.
Через несколько минут она появилась на веранде. На ней было желтое платье с широким вырезом, открывавшим загорелую кожу над самой грудью. На траве она сбросила туфли и босиком пошла к дубу, под которым я сидел.
- Если женщина постоянно ходит на высоких каблуках, у нее опускаются яичники, - сказала она.
- Кто тебе сказал?
- Не помню. Мне хочется, чтобы там, внутри, был полный порядок.
- Бренда, я хочу кое о чем тебя попросить…
Она подтянула к нам одеяло с большой "О" и села.
- О чем? - сказала она.
- Я понимаю, это - как снег на голову, хотя на самом деле… Я хочу, чтобы ты поставила диафрагму. Пойди к врачу, и пусть он поставит.
Она улыбнулась:
- Не волнуйся, милый, мы ведем себя осторожно. Все в порядке.
- Но это самое безопасное.
- И так безопасно. Это пустые хлопоты.
- Зачем рисковать?
- Мы не рискуем. Сколько тебе нужно приспособлений?
- Я не накоплением озабочен. И даже не безопасностью.
- Ты просто хочешь, чтобы она у меня была. Как тросточка или пробковый шлем…
- Бренда, я хочу, чтобы она была… ради… ради удовольствия.
- Чьего удовольствия? Доктора?
- Моего.
Она не ответила, а провела пальцами по ключице, стирая вдруг выступившие там капельки пота.
- Нет, Нил, это глупо.
- Почему?
- Почему? Глупо и все.
- Бренда, ты знаешь почему - потому что я об этом попросил?
- Это еще глупее.
- Если бы ты меня попросила поставить диафрагму, мы бы сразу открыли желтые страницы и нашли гинеколога, принимающего по субботам.
- Малыш, я бы никогда тебя об этом не попросила.
- Это правда, - сказал я, хотя и улыбался. - Это правда.
- Неправда, - сказала она и ушла на баскетбольную площадку, а там стала ходить по белым линиям, которые накануне нанес мистер Патимкин.
Я сказал:
- Вернись сюда.
- Нил, это глупо, и я не хочу об этом говорить.
- Почему ты ведешь себя так эгоистично?
- Эгоистично? Это ты ведешь себя эгоистично. Речь о твоем удовольствии…
- Правильно. О моем удовольствии. А почему бы и нет?
- Не повышай голос. Карлота.
- Тогда подойди, - сказал я.
Она подошла, оставляя белые следы на траве.
- Я не думала, что ты такое плотское создание, - сказала она.
- Не думала? Тогда я тебе вот что скажу. Речь даже не о плотских удовольствиях.
- Тогда я правда не понимаю, о чем речь. И о чем ты беспокоишься. Того, чем мы пользуемся, недостаточно?
- Я беспокоюсь о том, чтобы ты пошла к врачу и поставила диафрагму. Вот и все. Никакого объяснения. Сделай это. Сделай, потому что я прошу.
- Это бессмысленно.
- Слушай, черт возьми!
- Сам слушай! - сказала она и ушла в дом.
Я закрыл глаза, лег и минут через пятнадцать услышал, как кто-то бьет клюшкой по ватному гольфовому мячу. Она переоделась в блузку и шорты и по-прежнему была босиком.
Мы не разговаривали, но я наблюдал, как она заносит клюшку за голову, бьет и задирает подбородок, следя за траекторией, по которой полетел бы настоящий мяч.
- Удар - на сто пятьдесят метров, - сказал я.
Она не ответила, пошла за ватным мячиком и приготовилась к новому удару.
- Бренда, подойди, пожалуйста.
Она подошла, волоча по траве клюшку.
- Что?
- Я не хочу с тобой спорить.
- И я с тобой, - сказала она. - Первый раз у нас.
- Это что, такая ужасная просьба?
Она кивнула.
- Брен, я понимаю, это было неожиданно. Для меня тоже. Но мы не дети.
- Нил, я просто не хочу. И не потому, что ты меня попросил. Не знаю, откуда ты это взял. Не в том дело.
- Тогда в чем?
- Да во всем. Я не чувствую себя достаточно старой для такого количества оборудования.
- При чем здесь возраст?
- Я имею в виду не возраст. Я имею в виду… в общем, себя. В этом есть что-то такое… обдуманное.
- Конечно, обдуманное. Именно так. Ты не понимаешь? Это изменило бы нас.
- Это изменило бы меня.
- Нас. Вместе.
- Нил, ты представляешь, каково мне будет врать какому-нибудь доктору?
- Ты можешь поехать в Нью-Йорк к Маргарет Сэнгер. Там не задают вопросов.
- Ты имел с ними дело?
- Нет, - сказал я. - Просто я знаю. Я читал Мэри Маккарти.
- Совершенно верно. Именно так я и буду себя чувствовать - как ее персонаж.
- Не надо драматизировать, - сказал я.
- Это ты драматизируешь. Придумываешь себе проходной романчик. Прошлым летом я гулял с одной блядью и послал ее к врачу…
- Бренда, какая же ты стерва и эгоистка! Это ты думаешь о "прошлым летом", о том, чтобы у нас кончилось. Если хочешь знать, в этом все и дело…
- Ну да, я стерва, я хочу, чтобы у нас кончилось. Поэтому прошу тебя остаться еще на неделю, поэтому сплю с тобой в своем доме. Что с тобой творится? Почему вы с моей мамочкой не установите очередь - один день она меня изводит, другой день - ты…
- Перестань!
- Пошли вы все к черту! - сказала Бренда. Она уже плакала, и, когда она убежала, я понял, что больше не увижу ее до вечера, - и не увидел.
* * *
Гарриет Эрлих произвела на меня впечатление молодой дамы, совершенно не задумывающейся ни о своих, ни о чужих побуждениях. Все в ней было чисто внешним, и она идеально подходила Рону и вообще Патимкиным. Миссис Патимкин повела себя точно так, как предсказывала Бренда: Гарриет появилась, мама Бренды подняла одно крыло и притянула девушку к теплому своему подкрылью, где хотелось бы угнездиться самой Бренде. Гарриет была сложена, как Бренда, только чуть грудастее, и всякий раз, когда кто-нибудь говорил, настойчиво кивала головой. Иногда она даже повторяла вместе с тобой последние несколько слов фразы, но это случалось не часто; по большей части она только кивала, сложив руки. Весь вечер, пока Патимкины планировали, где поселить молодоженов, какую мебель им купить, как скоро они заведут ребенка, - все это время я думал, что на Гарриет надеты белые перчатки, но их не было.
Мы с Брендой не обменялись ни словом, ни взглядом; мы сидели и слушали. Бренда немного более раздраженно, чем я. Под конец Гарриет стала звать миссис Патимкин "мамой", а однажды "мамой Патимкин", - вот тут Бренда и ушла спать. Я остался, загипнотизированный разбором, анализом, взвешиванием и, наконец, подытоживанием пустяков. Потом мистера и миссис Патимкин свалил сон, а Джулию, уснувшую в кресле, унес в ее комнату Рон. Мы, не-Патимкины, остались вдвоем.
- Рон говорит, что у вас очень интересная работа.
- Я работаю в библиотеке.
- Я всегда любила читать.
- Это приятно, выйти замуж за Рона.
- Рон любит музыку.
- Да, - сказал я. Что я сказал перед этим?
- Наверное, вам первому достаются бестселлеры? - сказала она.
- Иногда, - сказал я.
- Ну, - сказала она, хлопнув ладонями по коленям, - уверена, нам будет приятно в обществе друг друга. Мы с Роном надеемся, что вы и Бренда скоро станете нашими дублерами.
- Не сегодня. - Я улыбнулся. - Скоро. Вы меня извините?
- Спокойной ночи. Бренда мне очень нравится.
- Спасибо, - сказал я и пошел наверх.
Я тихонько постучал в дверь Бренды.
- Я сплю.
- Можно войти?
Ее дверь приоткрылась на палец, и она сказала:
- Рон скоро поднимется.
- Мы оставим дверь открытой. Я хочу только поговорить.
Она впустила меня, и я сел в кресло перед кроватью.
- Как тебе понравилась твоя невестка?
- Я уже с ней встречалась.
- Бренда, не обязательно быть такой лаконичной.
Она не ответила; я сидел и дергал шнурок на абажуре.
- Ты еще сердишься? - наконец спросил я.
- Да.
- Не сердись, - сказал я. - Можешь забыть о моем предложении. Оно того не стоит, если из-за него такие неприятности.
- А чего ты еще ожидал?
- Ничего. Я не думал, что оно такое ужасное.
- Это потому, что ты не можешь взглянуть с моей точки зрения.
- Может быть.
- Никаких "может быть".
- Ладно, - сказал я. - Я хочу только, чтобы ты поняла, из-за чего злишься. Не из-за моего предложения, Бренда.
- Нет? Из-за чего же?
- Из-за меня.
- Ох, только не начинай опять. Что бы я ни сказала, я все равно не права.
- Нет, - сказал я. - Ты права.
Я вышел из ее комнаты и закрыл за собой дверь. Уже до утра.
Утром, когда я спустился вниз, там кипела деятельность. Из гостиной доносился голос миссис Патимкин, зачитывавшей будущей невестке список; Джулия бегала по комнатам в поисках ключа для роликовых коньков. Карлота пылесосила ковер; все приспособления на кухне булькали, вращались и тряслись. Бренда встретила меня вполне приветливой улыбкой, и в столовой, куда я зашел, чтобы посмотреть на заднюю лужайку и погоду, поцеловала меня в плечо.
- Здравствуй, - сказала она.
- Здравствуй.
- Сегодня утром я должна поехать с Гарриет. Так что мы не сможем бегать. Или ты один побегаешь?
- Нет. Почитаю или еще что-нибудь. А вы куда?
- Мы в Нью-Йорк. По магазинам. Ей нужно платье на после свадьбы.
- А ты что покупаешь?
- Платье подружки. Если поеду с Гарриет - пойдем в "Бергдорф", - маму не послушаем и в "Орбак" не пойдем.
- И для меня кое-что привезешь? - сказал я.
- Нил, опять ты за свое!
- Да я дурака валял. Я даже не думал об этом.
- Зачем тогда сказал?
- О дьявол, - сказал я, и вышел во двор, и уехал в Миллберн, и позавтракал там яичницей с кофе.
Когда я вернулся, Бренды уже не было, в доме остались только Карлота, миссис Патимкин и я. Я старался не попадать в те комнаты, где были они, но в конце концов миссис Патимкин и я очутились в телевизионной комнате, на стульях, друг напротив друга. Она проверяла список фамилий на длинном листе бумаги, рядом на столе лежали два тонких телефонных справочника - время от времени она в них заглядывала.
- Отдохнешь, когда умрешь, - сказала она мне.
Я ответил широченной улыбкой, впитав поговорку так, словно она только что ее сочинила.
- Да уж, - сказал я. - Может быть, вам помочь? Я тоже могу проверять.
- Нет, нет, - сказала она, помотав головой. - Это для Хадассы.
- А-а, - сказал я.
Я сидел, смотрел на нее, и через некоторое время она сказала:
- Ваша мама в Хадассе?
- Сейчас - не знаю. В Ньюарке была.
- Она была активным членом?
- Наверное, да. Она постоянно давала деньги на посадку деревьев в Израиле.
- В самом деле? - сказала миссис Патимкин. - Как ее зовут?
- Эсфирь Клагман. Сейчас она в Аризоне. Там есть Хадасса?
- Везде, где есть еврейки.
- Тогда, думаю, она в Хадассе. Они там с отцом. Переехали туда из-за астмы. Я живу у тети в Ньюарке. Она не в Хадассе. А другая тетя, Сильвия - да. Вы их знаете - Аарона и Сильвию Клагман? Они состоят в вашем клубе. У них дочь, Дорис, моя двоюродная сестра… - Я не мог остановиться. - Они живут в Ливингстоне. Может быть, тетя Сильвия и не в Хадассе. Кажется, это какая-то туберкулезная организация. Или связанная с раком. Или с мышечной дистрофией. Знаю, тетя интересуется какой-то болезнью.
- Это очень мило, - сказала миссис Патимкин.
- Да, действительно.
- Они делают много полезного.
- Я знаю. - Я решил, что миссис Патимкин потихоньку оттаивает: фиалковые глаза перестали присматриваться и порой просто смотрели на мир, не оценивая.
- Бней-Брит вас не привлекает? - спросила она. - Рон намерен вступить после женитьбы.
- Я, пожалуй, тоже до тех пор подожду.
Слегка надувшись, миссис Патимкин вернулась к своим спискам, а я подумал, что говорить с ней о еврейских делах в легкомысленном тоне было рискованно и глупо.
- У вас много работы в синагоге? - спросил я, вложив в свой голос столько заинтересованности, сколько мог.
- Да, - ответила она.
И минуту спустя спросила:
- Вы в какой синагоге?
- Мы ходили в синагогу на Гудзон-стрит. С тех пор как родители уехали, я редко бываю.
Не знаю, уловила ли миссис Патимкин фальшь в моем голосе. Самому мне казалось, что это скорбное признание прозвучало неплохо, в особенности если учесть десятилетия язычества, предшествовавшие отъезду родителей. Так или иначе, миссис Патимкин тут же спросила - кажется, с определенным умыслом:
- В пятницу вечером мы идем в синагогу. Не хотите пойти с нами? Кстати: вы ортодоксальный или консервативный?
Я подумал.