Она сумела убедить Платона в том, что этот опыт должна подарить ему сама судьба и никто другой. Судьба, о которой она с детства говорила своему любимому мальчику так: "Коридор, по которому приходит и уходит судьба, должен быть свободен. Никто другой не должен по нему ходить, иначе, судьба не придет и жизнь будет совсем пустой". Она не мешала ему торчать скоротечными ночными часами на порносайтах и глядеть непристойные фильмы не только на экране компьютера, но и на большом экране в гостиной, столовой, а также в их кинозале, обтянутом крашенной в малиновый кожей питона с расшитыми лучшими рукодельницами Пангеи шелковыми алыми подушками. Раньше он с таким же упоением смотрел другие фильмы, из которых Ева составляла ему богатые коллекции, рассудив, что именно эти яркие движущиеся картины помогут привить сыну интерес к экзотическим путешествиям, отвращение к запаху и цвету крови и любовь к настоящей природе - не к той, что кривляется в городах, изображая клумбы и парки, а к дикой, необузданной, умеющей человека ставить на его незавидное место.
Она не стала рассказывать Платону о Константиновых шатрах, о порванных в клочья наложницах. Слишком высокая цена - раненая душа сына. Она просто подстроила иначе, выбрав нужное время, позже, много позже, разгуляв в нем аппетит в том числе и этими кинематографическими совокуплениями. А пока сладострастные женские стоны, фантасмагорические любовные позы, нагловатые ужимки мужчин, стискивающих талии совсем еще юных извивающихся дев, только подстегивали его фантазию, давали ей разбушеваться, выйти из берегов, и он окроплял шелковые простыни брызгами своей молодой, не очень пахучей пока спермы, не помышляя о живой женщине и довольствуясь грезами.
Константин в чем-то даже гордился ролью наставника, которую подарил ему Платон. И чтобы оправдать, он изредка приглашал его поглазеть на театр власти, усаживая золотого мальчика на галереях многотомной библиотеки, что возвышалась над его рабочим кабинетом, тем самым, куда любил к нему захаживать и сатана. Оттуда, листая старые фолианты, пахнущие плесенью и пылью, Платон с увлечениями наблюдал за бесконечными доносами царедворцев, за тем, как обретают судьбу самые ничтожные затеи и как гниют исполинские планы, от величественности которых у него кругом шла голова. Это зрелище заставляло Платона трепетать. Все-таки Константин великий. Могущественный. Силища в нем исполинская и власть сверкает в его руках.
Но каким он был на самом деле, этот тайный правитель Пангеи, этот чертов Константин?
Каким увидел его молодой Платон, еще только пробующий свою молодую силу на вкус?
Константин.
В нем не иссякала крестьянская натура, проявляющаяся в интересе ко всему, что растет из земли и тянется к солнцу. Он останавливался у всякого могучего дерева и помимо своей воли изучал его крону - хороша ли, гармонично ли сложена, в чем секрет силы и долголетия тех, кто питается дождем и светом, противостоя холоду и жестокому ветру.
Он глядел с усмешкой превосходства на всякую живую тварь, позднее с хрустом сжираемую подобной же тварью, он тонко чувствовал вкус мяса, мог по его оттенкам определить возраст животного, его породу и даже внешние особенности.
Его генетическая память не сохранила фельдшерских знаний, которые были присущи его прадеду, также как и не сохранила его чадолюбия, но удивительным образом сохранила особенное отношение к еде и солнцу - этой кормушке сатаны. Он уважал еду, старался доесть все на тарелке, хотя и ничего особо не знал о многочисленный родне, в разные периоды истории вымершей от голода.
Много еще чего роилось в его генах, но все же самым главным была его зависимость от яркого света, его глубокая связь с ним.
Когда он только проснулся в первый раз, очнулся от сна детства, он сразу ощутил в себе особую хитрость, которую рождал в нем солнечный свет. Если комната его была заполнена волшебным сиянием до краев, он отчетливо видел все потаенные связи между окружающими его людьми, которые были не видны в пасмурную погоду. Он видел пружины и приводные ремни времени и событий, мотивы, которые двигали характерами, он видел все скрываемое и тайное, и этот свет рождал в нем силу замысла и действия, обычно ведущего к победе. Чувствовал ли он, что это ложная видимость и победы эти заведут его в ад? Никогда. Адом была тьма, в которой грезились чудовища душевных мук, раскаяния, тьма, где правило сомнение, отнимающее силы жить и действовать.
Солнце.
Единственная звезда Солнечной системы. Центр ее вращения. То, без чего нет земной жизни.
Каждое утро в солнечный день он смотрел на солнце, не отводя глаз от его сияющей короны, и напитывался его светом и силой.
Он лечился солнцем, когда хворал, он не держал в комнатах, где спал и работал, никаких гардин, он никогда не поворачивался к нему спиной, видя в нем одном настоящее божество, дающее силу и прозрение.
Именно солнце однажды и толкнуло его к Наине. Как-то летом, когда солнечные дни шли один за другим длинной сияющей чередой, он пригласил на морскую прогулку Лота. В Крыму, где тот так любил отдыхать. Он был тогда молодой богач, удачливый делец, хотел свести с тираном знакомство покороче, и Голощапов устроил ему это дельце, правда, за немалую мзду. Лот прибыл на его яхту в сопровождении Кира, своего блистательного письмоводителя, придающего его речам не только яркую форму, но и смысл, и Наины - бледной, несчастной своей дочери, которая нуждалась даже не в любви - в утешении. Обоих Константин в результате этой прогулки приобрел в собственность - Кир стал работать и для него, а Наина сделалась его женой. Наину он попытался утешить тогда же, обворожив участливым вопросом, отчего же она выглядит такой несчастной, при этом высоком солнце, ее-то красоте и происхождении, при силе и славе ее отца и матери. Выпив много больше положенного, она поведала ему о том, что путь ее исчерпан - в жизненном и философском смысле, что все стежки-дорожки уже разобраны или загажены, и от этого совсем тоска, черная, смрадная, душная тоска у нее на душе, давящая, как кружевной воротник вокруг ее шеи.
- Посудите сами, - говорила она, с усилием опираясь на его руку, когда они вышли на нос лодки, - посудите сами! Какой у меня есть жизненный путь? Разве могу я посвятить себя хоть чему-нибудь стоящему? Куда бы я ни пришла, ведомая внутренним влечением или даже талантом, никто не поверит мне, все будут наушничать и кидать на меня острые взгляды. Я могу только сделаться женой, вашей, например, но меня это совершенно не прельщает, не то чтобы именно вашей не прельщает, а не прельщает вообще. И как тут не грустить, когда у тебя вовсе нет никакого пути?!
- Ну, может быть, вам нужно посвятить себя людям? Заняться, к примеру, благотворительностью, возглавить фонд? - промямлил Константин, невольно жаля ее в самую сердцевину. - Может быть вам не безразлична судьба диких животных или африканских детенышей? Тогда вы могли бы…
Вместо ответа она расплакалась, и ему ничего не оставалось, как обнять ее за плечи, от чего ее слезы сделались чуть менее солеными.
При аналогичных обстоятельствах через несколько месяцев сложился их первый поцелуй, после чего Константин забрал ее совсем. Он тогда от души потешался над своим советниками, строившими для него планы расширения его нефтяной империи в другие сферы - металлическую и лесную.
- Все ваши планы - пузыри на воде, - упиваясь своим остроумием, говорил им Константин, - ничего нет лучше для восходящего в гору, чем жениться на дочери царя горы. Что может быть лучше вертикального взлета?
Он рассказывал Платону о силе солнца в минуты откровения, которые он иногда позволял себе. В один из прекрасных солнечных дней, когда он осознал, что не просто отнял от Лота его единственного сына, но и заполучил его для себя. Может быть, кто знает, боги решили вознаградить его за тяжелую и безрадостную жизнь с распущенной и пьющей Наиной, за ее бесплодность и невыносимую болезненную обидчивость, превратившую ее к сорока годам в совсем уж пропащее, растерзанное существо. У Константина, конечно же, была вторая семья - нежная молодая женщина из куртизанок по кличке Кузина и их дочь. Но разве дочь от шлюхи может составить счастье новопризванного правителя, ищущего множество опор?
Он привязался когда-то к Кузине за то, что она смогла остановить его взглядом, когда он вознамерился одной из своих "игрушек" покалечить ее. Она так посмотрела, что у него опустились руки, он сник, и они провели ночь в разговорах - когда-то, как теперь казалось - давным-давно, когда он впервые подсыпал Наине снотворного и получил полную свободу на целые сутки.
Константин нравился женщинам, они искренне влюблялись в него и старались добиться его расположения, ища в этом союзе не только перемены участи: он был обаятелен, обходителен, любил богатую трапезу и вино старых виноградников Кот-д’Ор; одевался в бархат из знаменитых венецианских мануфактур и персидскую парчу, расшитую золотом, спал в кисейных ночных сорочках; любил прокатиться на легендарных антикварных авто из своего гаража, взмывал в небо на спортивных самолетах, утаскивая за собой в полет и их воображение. Он умел быть мечтой, от которой кружится голова и пересыхает во рту. Он был настоящим соблазнителем.
Но он любил и ценил не только то, что можно грубо и однозначно потребить, не только то, что будило женское воображение. Он коллекционировал автографы великих, хвостатые росчерки знаменитых полководцев, размазанный сургуч королевских печатей. Он собрал непревзойденную коллекцию древних месопотамских и египетских печаток, которые любил покручивать на левом мизинце, слушая доклады Голощапова про безволие Лота, пасквили Лахманкина на министров, там всему находилось место - и их грязным пристрастиям, и воровству, и якобы шпионству на вражеские государства. Он поигрывал очередным перстеньком, окуная ноги в реки грязи, что текли у его ног, ему нравилось, что верные слуги полощут друг друга, не от коварства даже, а от превратного представления о том, что значит служить верой и правдой. И самое главное - все они боролись за место под солнцем, даже не подозревая о том, что такое солнце и зачем оно в таком неприкрытом виде дано им.
- Масса Солнца составляет 99,866 % от суммарной массы всей Солнечной системы, - иногда любил как бы пошутить Константин, проводя заседание кабинета министров, - вдумайтесь в эти цифры, и вы поймете, какие на самом деле у вас пустые головы!
Любил ли его Платон, отрекшийся от отца? Почувствовал ли он вкус солнца?
После того как Константин разделил с ним своего тренера, лучшие часы своего досуга, поделился с ним самыми сливками своего опыта?
И откуда он пришел, этот Пловец?
Как-то однажды. лет пять тому назад, Константин гостил в замке Лота в Крыму, где тот бессильно тужился соорудить свой храмовый парк.
Погода была отличная, не жаркий летний день, прекрасный вид с горы на кипарисовую аллею, склон, ведущий к морю. Пышная зелень на фоне пустоватого послеобеденного неба.
Константин сидел на открытой веранде с биноклем и разглядывал солнечные блики на воде, края облаков, почти что не слушая жалобные речи Лота, то о дурных сновидениях, то о дурных предчувствиях, то о тенях прошлого.
Внезапно в бинокль Константин увидел завораживающей красоты юношу, прыгающего с отвесной скалы в море, в море, со дна которого опасно поднимались другие скалы, едва видные с большой высоты утеса.
Юноша все прыгал и прыгал, заходя в воду в метре от опасных пиков, он входил в воду, как нож в масло, жестко, уверенно и нежно одновременно.
Константин засмотрелся.
Позвал охранника.
Велел пойти и разузнать, кто да что.
Пловец оказался тренером, некогда занимавшимся прыжками в воду. На Константина он смотрел прямо, не отводя глаз, отвечал на вопросы ясно и коротко, ни капли не демонстрируя желания понравиться и получить работу. Он стоял перед ним, развалившимся в плетеном кресле на веранде, рассеянно потягивавшим горьковатый бальзам со льдом и мятой, стоял босой на мраморных блестящих плитах, в одних синих плавках, бронзовый от загара, потряхивал мокрыми еще волосами и мечтал только об одном - поскорее вернуться к своим прыжкам.
Работу он получил.
Константин взял его личным тренером по плаванию, для начала поручив красавцу переоборудовать его личный бассейн.
- Главное, чтобы в бассейне было много солнца, - сразу же определил Пловец, сделайте именно такой проект, со стеклянной крышей, и принесите его мне, - приказал он архитектору.
Константин, услышав это его распоряжение, вздрогнул.
"Он что, знает мои тайны?" - мелькнуло у него в голове. Но добродушный его нрав мастерски умел выгонять из головы мух, роящихся над зловонными мыслями.
Пловец, двигаясь по суше кошачьей походкой, мгновенно подчинил себе двор, пеструю и говорливую челядь, он умудрился обаять даже Наину, разучившуюся улыбаться, но ради него все же вспомнившую эту фигуру лица. Константин, кажется, совсем влюбился в него, навсегда отвлекшись от Платона, он брал Пловца с собой на высокие совещания, приглашал и на пышные и камерные торжества, зазывал по делу и без дела к себе в кабинет и даже советовался с ним по государственным делам.
Нет, нет, Константин не был наивным или доверчивым. Иначе он никогда не женился бы на Наине, не сумел бы воспользоваться трещиной в душе Лота, возникшей после смерти Тамары, поначалу совсем крошечной, и запихнуть жалобно мяукающую власть себе за пазуху, ничуть не убоявшись, что она может обгадить ему всю душу. Он был вполне себе матерым, обладал безупречным оскалом, - но этот точеный юноша с вечно гладкой и загорелой кожей, измеряющий мир физической нагрузкой, работой мышц и правильным дыханием, ловко вырвал у него доверие именно тем, что имел, как считал Константин, другую природу - дикую, располагающую его между этим миром и тем.
Уча Константина плавать, он всегда плыл рядом с ним, кратко наставляя его и неизменно лаская воду ладонью. Он скользил по воде, под водой с такой легкостью и завораживающей силой, что Константин прощал ему это явное превосходство.
Как-то Пловец сказал:
- Тебе хорошо бы слушать отчеты твоих министров во время плавания, вот подтренирую тебя еще и ты сможешь. Они будут неуклюже барахтаться рядом с тобой, вода будет заливать им нос, рот и глаза - и они будут говорить правду.
Константин оценил этот совет.
Перестроенный Пловцом бассейн превзошел все ожидания. Солнце проникало сквозь купольную стеклянную крышу и играло синей водой, давая бликам свободно резвиться на мраморном полу и мраморных стенах. Из-под пола в обозначенных местах били струи с теплой и холодной водой, как это бывает в лесных озерах. Нажатие кнопки давало выход волне, соленой или пресной, или же устанавливало течение воды - мощное, сродни горной речке, или еле заметное, такое, какое присуще равнинным рекам. По стенам, в проемах между огромными прямоугольными окнами, красовались фотографии чемпионов в два человеческих роста - и каждый чувствовал себя карликом рядом с ними.
- Для острастки, - объяснил Пловец.
Они перешли на "ты" очень быстро, после полугода тренировок. В этом не было ничего противоестественного - учитель и ученик, покоряя премудрости присущего от природы человеку умения - плавать, должны быть близки, и они через короткое время сделались близки по-настоящему.
Константин доверил Пловцу реконструкцию всех главных бассейнов страны, но не только в этом он проявлял себя.
- Посмотри, - говорил он, расхаживая в вечерние часы по кабинету Константина и отпивая из бокала старый бурый коньяк, - посмотри, какое уродство натворили люди в городах.
Шаги его пружинили на ковре, темно-синий свитер из мягкого кашемира ласково обтягивал сильную спину и живот, на шее мерцало золотце медальона.
- Что такое эти все тренажерные залы?!! Вялые рыхлые людишки хватают там руками мертвое железо, месят руками замученную грязную волну, полагая, что плывут, а на самом деле они разрушают себя и более ничего - потому что предают в себе самое главное - природу. В городах нет человеческой природы, - любил повторять Пловец, - только скотская, потому что только скоты живут в стойле. Они даже не подозревают о том, какая сила таится в воде, двигающая молодое растение к свету сквозь асфальт, даже бетон…
Разлюбив Платона и признав сына в Пловце, он доверил ему самое важное дело. Пловец ведь умел нравиться. Он должен был проскользнуть во влажную душу подростка одним нырком. Проскользнуть и отправиться на самое дно.
- Платон очень необычный! - много раз говорил Пловец Константину. - У него повадка, особенная гибкость, особенный захват. Ты не видишь этого, а я вижу.
В своем впечатлении от Платона Пловец убедился, когда исполнял то, зачем он был подослан к молодому наследнику.
Как-то поздним вечером, когда они оба прекрасно наплавались и напарились, он отчетливо ощутил внутреннюю команду: "Пора".
Он предложил поплавать еще немного, это бывает полезно перед сном - передать нагрузки. Они оба нырнули, оба поплыли под водой, и уже почти на выходе, на конце вдоха, Пловец мгновенно в нырке прошел под Платоном и схватил его за горло. Он топил его.
"Стальные пальцы на шее, - немного рассеянно подумал Платон, - а внутри них, наверное, пружины. Иначе отчего они так сильно сжимаются?"
Он не почувствовал ни страха, ни смятения, он не вырывался, не пытался отнять эти клещи от горла, он просто мысленно вошел в один из пальцев и перекусил пружину. Палец повис. Пловец вскрикнул под водой, отдернул руки и быстро начал всплывать. Платон видел, как он болтал ногами в синей, подсвеченной прожекторами воде. Неспешно вынырнув и поднявшись на бортик, Платон сказал:
- Ты неудачно нырнул, Пловец, а я, может быть, неудачно вытащил тебя. Прости. Сейчас я позову доктора, он забинтует палец.
Платон больше не виделся с Пловцом - до того дня, когда ему сообщили о смерти Лота. Тогда он велел позвать его и спросил:
- Как умер мой отец?
- Ну ты же знаешь, - пожал плечами Пловец, потрясенный не только этим вопросом, но и самой возможностью такого разговора.
- Я тебя спрашиваю, как он умер на самом деле, - спросил Платон и отвернулся в сторону, чтобы Пловец не видел его слез.
После паузы Пловец, к тому времени уже изрядно располневший и растерявший былую красоту, сказал:
- Он умер, потому что за ним пришла смерть. Когда он спал, она вкатилась в его комнату, кто знает, может быть, даже перепутав дверь. Прокатилась по ковру маленьким шариком, размером с апельсин - не больше.
- А потом?
- Потом она превратилась в рыжего котенка, который, мурлыча, играл со шнуром от его халата, когда утро протянуло через окно свой первый пурпурный луч.
- Пурпурный? Утро? Не золотой?
- В последнее утро - пурпурный, - спокойно констатировал Пловец. - И вдруг этот котеночек в одну секунду превратился в женщину, огромную, до небес, разодетую как цыганка, и она…