- Ничего, ничего, - успокоительно проговорил он. - Ты не упадешь.
- Но я все дальше от тебя! Снижайся! Дай мне руку!
Она запрокинула голову. Прямо в лицо ей светила сверху его спокойная, ласковая, ничего не говорящая улыбка.
Ручка подачи горячего воздуха стояла на максимуме. Но шар продолжал снижаться, еле заметно, но неуклонно.
- Что это, почему? - крикнула она.
Он пожал плечами:
- Видимо, так надо.
- Что же мне делать? Скажи, ты же знаешь?
- Не больше тебя.
- Ты всегда знал больше меня! Скажи, что делать!
- Не знаю. Может быть, твой шар перегружен…
- А!
Она бросилась к одежному шкафу, выхватила из него охапку блузок и маек и швырнула за борт. Шар никак не реагировал - блузки весили мало. Куртки, брюки, юбки, платья вместе с вешалками - все полетело вниз. Шар чуть замедлил спуск, но не остановился. Тогда она уперлась в шкаф обеими руками и головой, дотолкала его до борта. Пустой шкаф был не слишком тяжелый, но громоздкий. Она взялась за него снизу и, напрягая все силы так, что щелкнуло в спине, перевалила его через борт. Шар замер на месте.
Вслед за шкафом полетели вниз чемоданы с письмами и фотографиями, запасные подушки и одеяла, коробки с дисками и пластинками, проигрыватель, радио, телевизор и компьютер. Шар заметно колыхнулся кверху.
Эффективнее всего были книги. Она вытаскивала их с полок пачками, сколько руки захватят, и с каждой выброшенной пачкой шар толчком поднимался выше.
А он все стоял у борта и с улыбкой смотрел вниз.
И вот наконец она поравнялась с ним. Тяжело дыша, бросила очередную пачку. Никогда она не таскала столько тяжестей! Все тело болело и ломило, но не страшно, это мышечная боль. Главное, она опять рядом с ним.
- Я не могу жить без тебя!
- Ну что ты, миленькая, конечно можешь.
- Скажи, что и ты не можешь жить без меня, и я останусь здесь, с тобой, навсегда.
- Это правда, я не могу жить без тебя.
- Тогда пусти меня к себе! Это наша последняя возможность! Я докажу… Я все исправлю!
- Смешная… Все возможности исчерпаны. Каждый из нас получил от другого что мог.
- Но я получила от тебя все, все, что хотела!
- Ты немногого хотела. Я - гораздо больше. Но не убивайся так, все в твоей жизни было, как должно было быть. Ты ничего не упустила.
- Ты хочешь сказать, что у меня никогда не было выбора? Все происходило по заранее намеченному сценарию?
- Вовсе нет. У тебя всегда был выбор. И ты всегда выбирала - что могла. Не всегда лучшее, не всегда самое правильное - покажи мне человека, который всегда делает правильный выбор! Но это выбирала ты, это был твой выбор. И если бы сделала другой - это была бы не ты! И это было бы очень жаль, - он опять улыбнулся, - я любил именно тебя, со всеми твоими… такую, какая ты есть. Так что ты ничего не упустила.
- Но тебя?
- Меня… Какого меня?
- Вот этого! Тебя, любимого, единственного! Упустила! Отпустила! Так легко отпустила…
- Ты слишком много на себя берешь, моя радость. Это не зависело от твоей воли. Так же как и от моей…
- Но ты же сам сказал, что не можешь жить без меня!
- Не могу жить без тебя. Не могу жить с тобой. Не могу жить…
Шар снова тихонько поплыл вниз. И снова за борт полетели книжки, хорошо, что их так много, хоть какой-то от них прок. Но шар отвечал все слабее, уже не дергался вверх с каждой пачкой, а лишь слегка тормозил. Опустевший стеллаж тоже полетел вниз, она лихорадочно принялась за второй, таскала книжки огромными охапками, кругом разлетались обложки, титульные листы с портретами авторов, из одной вылетела бумажка в десять лир - у, какая древность! Спрятала когда-то на черный день, а потом забыла - куда…
Расстояние между шарами быстро увеличивалось. А он смотрел на нее сверху и с улыбкой отрицательно качал головой:
- Упрямая… Не хочешь меня слушать. Ты надрываешься зря. Знаешь, как спина будет потом болеть.
- Мне все равно! Все равно! - кричала она, задыхаясь. - Я хочу к тебе! Помоги мне! Спустись ко мне!
- Не могу… не могу… - доносилось до нее уже издалека сверху. - Остановись! Не выбрасывай все книжки! Тебе будет без них плохо!
- Мне без тебя плохо! Я хочу к тебе!
Его шар стремительно уходил вверх, уменьшался с каждой секундой. Перед тем как он превратился в красную точку, до нее еле слышно долетел его голос:
- Не торопись ко мне! Не торопись! Не торо… - И красная точка растаяла в белых облаках.
"Скажи спасибо и за это, скажи спасибо и за это!" - твердила она сквозь сжатые зубы. "Скажи спасибо!" Она подбирала раскиданные книги, обертывала их в суперобложки, вкладывала куда попало портреты авторов и выпавшие страницы, ставила книги на полки и все твердила "скажи спасибо и за это…".
И вдруг почувствовала, что больше не может. Пальцы с трудом захватывали книжки, то и дело роняли их. Стало тяжело нагибаться, в колени и плечи словно воткнули острые металлические стержни. Спину ломило нестерпимо.
Нужно было отдохнуть. Она пошла в спальню и легла, осторожно отодвинув с середины кровати кошку. Кошка, не просыпаясь, нежно курлыкнула и вытянулась у нее под боком. Она не таила зла на хозяйку.
Шар, словно выполнив свою задачу, перестал снижаться. Застыл на месте, только слегка покачивался на ветру.
Следовало бы задать ему какое-нибудь новое направление. Но ей никуда не хотелось. Не хотелось никого видеть. И ничего не хотелось. Ни есть, ни пить, ни спать. И даже курить хотелось недостаточно сильно, чтобы встать с кровати за сигаретами. Она лежала с закрытыми глазами и шаг за шагом, слово за словом повторяла про себя только что закончившуюся встречу. И с каждым вспомненным словом, ее и его, к горлу все сильнее подступало отчаяние - опять, опять все не так! Опять она не смогла, не сумела. Опять она упустила возможность - последнюю, теперь уже невозвратимую…
Но тут проснулась кошка и громко потребовала: "Жрать!" С этим ничего нельзя было поделать - кошка была неумолима. Не замолчит, пока не дадут. Пора было менять настроение.
Пришлось встать. Это далось с трудом. Тело повиновалось медленно, колени не хотели сгибаться. "Перетрудилась, бедняжка, и все зря", - сказала она себе и сунула ноги в обрезанные валенки, присланные друзьями из России. То есть валенок там, разумеется, не было, а на ногах были сандалии, которых она и не снимала.
Помыться. Пропотевшая насквозь одежда липла к телу. Она сполоснулась в душе и стала одеваться. Новые джинсы кое-как натянула, но застегнуть не смогла. Разъелась я тут, подумала она, эти их пирожки проклятые… Пришлось надеть старые. Футболки на смену не было - все улетели за борт - пришлось и футболку надеть прежнюю, длинную и мешковатую. Оно и кстати, приталенная новая маечка сильно растянулась на полнеющих боках…
В прежней одежде она почувствовала себя как-то свободнее, все-таки эти узкие джинсы и маечки сильно связывают движения.
После мытья стянуло кожу лица. На полочке в душевой стояли различные кремы, шампуни и жидкости для смывания грима. Она взяла первый попавшийся крем, намазала. Кожа лица под пальцами показалась ей несколько вялой и шершавой. Она глянула в зеркало - лицо вроде бы по-прежнему свежее и молодое, но что-то мешало ей разглядеть его как следует. Она попыталась стереть с глаз мутноватую пелену и вдруг сообразила, что смотрит на мир без очков. Они слетели с нее еще в начале, она даже не заметила, и теперь должны были валяться где-то на палубе, если она не раздавила их в суматохе.
Нет, не раздавила. Там же нашла и зубы свои фарфоровые, слава богу, протез не разбился, такой дорогой. Сполоснула его под краном и бросила в стакан с водой.
Она надела очки - совсем другое дело! Пелена исчезла, мир снова обрел четкие очертания.
Вновь посмотрелась в зеркало. Теперь было видно, что лицо прорезано первыми неглубокими морщинами. В волосах изредка проблескивали серебристые нити.
Что ж, подумала она с грустью, всему приходит конец. Дают понять, что пора возвращаться. А как же - говорили, вернешься, когда пожелаешь? Разве я уже пожелала? Я ведь, кажется, хотела плавать долго-долго, пока не доживу снова до своего настоящего возраста… Вот и доживешь, заверила она себя, с их помощью быстро доживешь.
А неиспользованные возможности? Их ведь осталось еще немало.
Напрячься, вспомнить их, вытащить из-за серой завесы?
Зачем, какой смысл. Вызывать никого не хочется.
Мама, которую так сильно, так больно хотелось, по-видимому, не прилетит. Он говорил, что мама услышала и спешит к ней, но это он, скорее всего, по доброте своей говорил, для утешения. Не прилетит она, и не удастся сказать ей… что сказать? Мама, я тебя люблю? Мама, ты мне нужна? Да, такая возможность когда-то была. Такая возможность представлялась ей в жизни много-много раз. Она ее практически не использовала, и вряд ли удастся теперь.
Она подобрала оставшиеся на полу книги, сложила на стеллаж. Какой он умница, что велел ей не выбрасывать все книжки! Добрая треть осталась, на ее век хватит. Вот только "Девушек в цвету", кажется, выбросила. Ну и ладно, все равно ведь читать уже не буду. А тряпки - тряпок не жалко.
Собрала со стола объедки и бутылки из-под воды, сложила в пластиковый мешок. Не забыть захватить с собой, выбросить. Туда же сунула едва початый блок сигарет. Не забыть сперва вынуть их, а потом уж выбросить.
Сандальные ремешки больно врезались в распухшие ноги. Она сняла сандалии и надела прежние свои растоптанные кроссовки.
Шару, видимо, надоело колыхаться на ветру в одном месте, и он тихонько двинулся вперед. Вернее - назад, сообразила она, потому что на далеком горизонте растянулась еле видная черная веревочка с узелками.
Позвонить, что ли, сыну, пусть встретит? Да нет, решила она, чего отрывать его от работы - полсотни шекелей есть, доберусь уж как-нибудь сама. А то ведь он меня, пожалуй, и не узнает!
А пожалуй и узнает, усмехнулась она, пощупав волосы и обнаружив вместо длинных густых прядей тощенький пучочек на затылке.
Во рту ощущалась неприятная пустота. Она вынула из стакана протез и вставила туда, где ему и было место. Затем в спальню, прибрала постель.
Скорей бы уж домой. Столько всего несделанного, незаконченного, столько дорогого времени потрачено зря! И это надо успеть, и туда сходить, и со старшим внуком французским заняться - мало ли что не хочет, потом будет благодарить. Да, и варенье ему обещала! Клубники непременно купить. Забот куча, только бы сил хватило. И записаться на прием к доктору Ашеру, что-то печень начала пошаливать. Пусть опять проверит сахар, у пожилых часто развивается диабет. Про давление не забыть, голова часто кружится. Все-то ему надо напоминать, неужели сам не знает. Да знает он, только кому охота лечить бесперспективных стариков.
Шар двигался все быстрее, постепенно снижаясь. Вот уже и набережная видна, все так же засиженная мелкими пестрыми мушками.
Она и без зеркала знала, что лицо у нее покрыто морщинами и жесткие волоски торчат на подбородке, что грудь опустилась двумя плоскими лепешками, спина сгорблена, а покрытые пятнами руки и ноги стали тонкие и слабые.
Согнанная с кровати кошка в растерянности кружилась по палубе. Она подхватила ее на руки, кошка не сопротивлялась, кротко затихла у нее на груди.
Шар летел быстро, подгоняемый бодрым ветром, впереди уже расстилалось просторное зеленое поле.
И тут зазвонил телефон. Она уже засунула его в кармашек на борту, никого не ждала. Она ведь почти уже на земле, сейчас всякая связь по этому телефону оборвется. Но телефон настойчиво звонил.
- Да! - раздраженно крикнула она в трубку.
- Деточка… - еле слышно прозвучал далекий голос. - Доченька!
- Мама! Мамочка! Я тебя…
В этот момент корзина мягко стукнулась о землю, и в трубке раздался легкий шорох.
- Мамочка! Ты меня слышишь? Мама-а!
В трубке было тихо.
Успела. Мама успела. А она, как всегда, - нет.
Красный шар, быстро оседая, распластался на зеленом поле. К нему уже подбежал техник, возился с его устройством.
Тяжелая старая женщина, держа в одной руке мешок с мусором, а другой прижимая к себе кошку, толкнула ногой дверцу и осторожно ступила на мягкую зеленую траву.