Иной считает, что он сам по себе подвиг: я – художник, я – режиссер, я – полигон масскульта и всяческого поиска, я – извозчик цивилизации, я – необыкновенный человек – позвольте портрет нарисовать, позвольте о прекрасном поговорить, я раскован необыкновенно… вы не ругаетесь?.. не пьете?.. не ширяетесь?.. и переспать не хотите?.. – нет, нет, не смейтесь над ним, не ругайте этого "иного", боже упаси, он неплохой, добрый, хочет лучшего, он даже стеснительный, если разобраться. Ну, пусть он будет таким, какой есть – нелепый, претенциозный, будем любить его таким, у него еще столько впереди, а сейчас он счастлив на Невском проспекте, потому что ему двадцать пять.
Тот, кому двадцать пять от роду – разве может он не чувствовать себя счастливым на Невском? – так же, как его сверстники ранее, сто лет тому назад, – имеет ли он прекрасные усы, спускающиеся по нонешней моде к самому подбородку и придающие вид хотя и унылый, но достаточно зверский, чтобы прельстить современную профурсетку, определяющую уже только по этим усам характер прямой и суровый, привыкший защищать свою честь в сражениях у барной стойки, сочетающийся с городской "образованностью" и учтивостью, которые выражаются в глубоком понимании проблематики и особенностей супер-райфл, сабо и бит-музыки; или имеет счастье гордиться черной пушистой бородой, дающей владельцу ощущение спокойствия, достоинства и отражающей характер вдумчивый, интеллигентный, склонный к умственным занятиям и к умеренно-критическому отношению к материальной действительности, которое вполне позволительно для человека, получившего уже от общества свою толику материального и социального комфорта.
А пожилой человек – разве он не извлечет свою долю удовольствия, радости и удовлетворения от прогулки по Невскому проспекту? Разве не затрепещет его сердце при виде моложавой женщины, строгой и стройной по его представлению, одетой в английском стиле, столь близком вкусу его времени?
Разве не забудет он седины, и сердце его не забьется словно в юношеские годы и не защемит предчувствием чего-то неизвестного, волнующего и несбыточного? А когда вернется домой, разве не будет продолжать еще биться взволнованно и радостно его немолодое уже сердце, так, будто в его жизни уже что-то случилось, что-то произошло? – нет, нам достаточно одного только ощущения, одного только знания о том, что есть где-то нечто родное нам, близкое – незнакомое, но сразу узнаваемое, – чтобы это нечто надолго окрасило радостным мироощущением наши сероватые повседневности.
Так бурна и разнообразна жизнь на Невском, что наполняет нас до краев иллюзией собственной жизни только лишь при созерцании этого бурления на нашем старомодном центральном проспекте. А может, как раз наши чувства более полны именно при соприкосновении с жизнью, чем при вторжении в нее? – при нашей-то грубой походке, примитивных устремлениях и допотопном понимании природы вещей. Вы не замечали, как легко и непринужденно чувствуете себя, наблюдая обаяние молодости стайки щебечущих девчонок, прелесть и особое женское спокойствие молодых женщин – ваших соседок по дому, транспорту, магазину, любому другому делу, и как мгновенно эта легкость превращается в тяжелый труд для обоих незнакомых людей, вступивших в беседу, даже если это сделано по обоюдному желанию?
Не наша ли неосознанная мудрость толкает нас на Невский проспект, где ни к чему не стремясь, ничего ни о ком не зная, мы можем лишь созерцать да показывать, радоваться и радовать других, заражая ощущением собственной радости.
И вот ты выскочил из дому, у тебя час времени, прелестное солнце светит прямо тебе в сердце. На душе доброта и нежность, и губы шепчут ласковые слова: "радость моя, голубушка" – к кому они обращены? – и кажется, всё тебе отвечает, как будто в природе везде вокруг растворено это существо, единственное, которое не встретишь нигде и никогда, кроме как – везде и сегодня, и завтра; и так может быть каждый день, если сердце не устанет любить и жалеть, и так оно научится находить это всегда и во всем и во всех, "блаженно" сердце, нашедшее такие привычки, счастье и радость несет оно вокруг и крепнет само от этого счастья.
Скорей – на Невский проспект! Пройдут годы, и мы будем встречать завсегдатаев, старожилов Невского, а пока – вперед, вот они, случайные встречные, незнакомые наши братья и сестры, природа которых не знает правил и приличий, природа которых всегда свободна и каждого одевает в свои откровения, всех нас, таких разнообразных: бурных, карикатурно флегматичных, сумасшедших, волосатых, кривоногих, возвышенных, отталкивающе напыщенных, ароматных, чувственных… и влюбленных, влюбленных, влюбленных, влюбленных.
Ноги стройные и качающиеся как хоботы двух слонов, сама – цветущая как багряница, как иудино дерево; глянула бархатными очами, могучая богиня природы приподняла край своей драпировки… – и я, сжавшийся в маленький черный комочек, лечу, лечу в бездну, лечу с ужасом и восторгом…
Это я вечером на Невском. А что происходит утром?
К шестому часу утра, когда проспект еще почти пуст и окрашен в скромные, как бы робеющие утренние цвета, тишина самого сладкого, последнего часа сна города и его жителей позволит чуткому уху услышать сны тротуара, бредящего перипетиями топота пробежавшего по нему накануне людского стада: шарканье стоптанных и скривленных туфель догорающего последним жаром старого, изломанного, но вечно счастливого пьяницы, забулдыги, жителя грязных переулков, завсегдатая забегаловок, никогда не одинокого на выбранном поприще, столь неизменно популярном во все времена всех народов; услышать грузную поступь матроны, хозяйки одной из служб или канцелярий какой-нибудь заштатной конторы, держащей в постоянном трепете командировочных, посетителей и всякий служивый люд; нервно сбивающиеся шаги служащих, инженеров и техников, – коллежских асессоров, секретарей и титулярных советников шестидесятых годов прошлого столетия – нагруженных служебными трудностями и долгами, неуверенные шаги их жен, тоже служащих, перегруженных сверх того еще и авоськами, сумками, бельем и детьми, и бодрое постукивание каблучков на крепеньких ножках молодых особ, обремененных не сумками и детьми, а лишь увлекательными мыслями о собственной неотразимости и предстоящем успешном решении тех маленьких задач, которые представляются единственно интересными их молодости…
Всё, всё, всё – ни слова больше, утро рдеет и будит тротуар шумом нового дня, и вот они снова въяве: до девяти утра – потоки сонных и не отдохнувших служивых людей с ленинградскими бледными и помятыми лицами.
Научный институт новогоднего подарка
Восьмидесятые годы – штиль. Когда живешь счастливо, кажется, что вокруг ничего не происходит. Какое нам дело до событий в стране? Живем своей жизнью, дышим полной грудью. Работаю в Академии. Работа интересная. Молодость, иллюзии, чудные заблуждения о перспективах нашей страны, нашей науки, о собственных перспективах…
Работали много, но и отдыхать тоже умели.
Шутки… Наши шутки… Вышедшие из инженерной среды. Как они похожи на юмор сверстников из-за океана. Зачитываемся книгами: "Физики шутят", "Физики продолжают шутить", "Закон Паркера", "Закон Паркинсона". "Все, что должно испортиться, испортится обязательно". "Все, что не может сломаться, обязательно сломается". "Если тебе кажется, что у тебя все в порядке, – значит, ты чего-то не знаешь". "Если дела идут из рук вон плохо, не волнуйся – завтра будет еще хуже"… Смеялись, вспоминая прочитанное в книгах, написанных "за кордоном". "Обсуждение затрат на строительство синхрофазотрона, стоящего несколько десятков миллионов долларов, прошло очень быстро, все статьи расходов приняты без обсуждений и единогласно. Строительство навеса для велосипеда вызвало всеобщий интерес, многие статьи сметы вызвали критику и были пересмотрены. Выделение средств для бесплатных бутербродов персоналу вызвало шквал безжалостной критики, обсуждение заняло более часа". Очень похоже на нашу совковую жизнь. Дело, значит, не только в совке.
У нас появлялись собственные шуточные инженерные "законы".
"Получив срочное поручение, не спеши его исполнять, отложи в долгий ящик – через неделю необходимость в этой работе может отпасть". "Сложность цифровой аппаратуры определяется числом разработчиков и временем, выделенным для разработки, и не зависит от выполняемых ею функций". Несмотря на шуточный характер "законов", они часто подтверждались на практике. На праздники у нас, конечно, были застолья. Но главное – интересные, талантливые, веселые капустники. Все мы были актерами, певцами, танцорами, художниками, сочинителями…
"Ракета прилунилась, и мы весело запрыгали к зданию НИИНОВГОДПОДа, уютно расположившемуся в центре небольшого кратера. НИИНОВГОДПОД – это научно-исследовательский институт новогоднего подарка, играющий важную роль в древней лунной цивилизации Дедов Морозов. Изучение опыта этой цивилизации и являлось целью нашей командировки.
Известно, что Деды Морозы и Снегурочки в течение столетий толпами посещали Землю, спускаясь на летающих блюдцах. Правда, их перемещения мало кто видел, но это объясняется исключительно тем, что Деды Морозы со своими спутницами посещают Землю только лишь в Новогоднюю ночь, а в это время людям некогда глазеть по сторонам – у них, то есть у нас, свои заботы".
"По коридорам в клубах табачного дыма бродили молодые Деды – специалисты из комплексных групп. Их лица были мрачны. Впереди очередная авральная командировка на Землю. Только что они говорили с начальством о своем желании заняться исследовательской работой – увы, тщетно! Институт – прикладной, и выполнение плана по подаркоразносу куда важнее модных научных изысканий в области теории массового обслуживания".
Перефразируя текст из книги "Физики шутят" про университет в Милане, советские инженеры сочинили сообразный их собственной действительности документ:
"Население СССР – 270000000
В том числе:
Старше 65 лет – 54000000
Моложе 18 лет – 71000000
Неработающие женщины – 86000000
Остается для трудовой деятельности – 59000000
Студенты университетов – 1275000
Служащие различных учреждений – 27830000
Безработные, деятели политических партий и профсоюзов – 9380000
Военные – 4850000
Остается для трудовой деятельности – 15665000
Больные, сумасшедшие, бродяги, продавцы телевизоров, завсегдатаи ипподромов и казино – 7965000
Неграмотные, артисты, судьи и т. д. – 6820000
Отшельники, философы, фаталисты, жулики и т. д. – 650000
Остается для трудовой деятельности – 230000
Министры, депутаты, партработники, заключенные – 229998
Остаются для трудовой деятельности – 2
Кто эти двое? Я и ВЫ. Пусть эта трагическая действительность послужит для нас сигналом тревоги, вызовом нашему мужеству, источником новой энергии. Мы должны работать с максимальным напряжением сил, особенно ВЫ, потому что Я устал, выполняя свой долг перед страной в одиночку".
Занимаемся разработками перспективных промышленных сетей, которые должны стать основой будущих производственных систем. Советская империя борется, чтобы не отстать, чтобы двигаться вперед. Живем иллюзиями. Еще нам всем кажется: что-то можно сделать. Получается неважно. Нет современной микроэлектроники. Быстро растет отставание компьютерной техники. Нарастает ощущение растерянности. Но по инерции все еще пытаемся не останавливаться, пытаемся выйти из тупика. Доводилось встречаться с руководством Академии. До 86-го ее возглавлял физик, трижды Герой Соцтруда Анатолий Александров. Хотел посоветоваться с нами, молодыми учеными, по закупкам компьютеров. Начал так: "Вы, наверное, будете меня ругать, но я заказал компьютеры…" И дальше – каких и сколько. Мы будем его ругать… Фантастический человек. Беседовал с нами на равных. Чем крупнее масштаб личности человека, тем он проще и доступнее. Так же спокойно и доброжелательно держался с нами и любимец Академии, вице-президент Евгений Павлович Велихов. Запомнилось его высказывание: "…а подводный "город Солнца" мы обязательно построим. Ресурсы нефти и газа арктического шельфа – основа топливно-энергетического комплекса России в XXI веке. И добывать эти ресурсы придется под вечными арктическими льдами. Это будут волшебные города на дне океана, где люди будут работать и жить в условиях цивилизации следующего столетия". Тогда не сложилось. Может быть, мы вернемся к этим идеям?
Штиль или затишье перед бурей? В обществе нарастало ощущение грядущих изменений. Первые перемены были странными и никого не вдохновляли. Новый генсек Горбачев начал с антиалкогольной кампании. "В шесть утра поёт петух, в восемь – Пугачёва. Магазин закрыт до двух, ключ – у Горбачёва". ""На недельку, до второго", закопаем Горбачёва. Откопаем Брежнева – будем пить по-прежнему". На экран пустили "безалкогольный" боевик "Лимонадный Джо". Лигачёв: "Винотеку уничтожить, а "Массандру" закрыть!". Уничтожены уникальные коллекционные сорта винограда. Например, сорт "эким-кара", компонент знаменитого вина "Чёрный доктор". В магазины выброшено огромное количество подпольного алкоголя. На это уходил весь сахар. С прилавков исчез сахар. Сахар стали продавать по карточкам. Водку тем более.
Другие меры административного характера – ускорение развития народного хозяйства, "борьба с нетрудовыми доходами", введение госприёмки, демонстрация борьбы с коррупцией.
В экономике узаконивается частное предпринимательство в форме кооперативов, совместных и малых предприятий. Часть населения (в основном молодежь и интеллигенция) охвачена эйфорией от долгожданных перемен и невиданной по советским меркам свободы. Деньги в огромной стране валялись под ногами. Появились очень богатые люди. Артем Тарасов – первый легальный миллионер. Руководители страны, партийные бонзы метались. Может, слишком отпустили? Предпринимались контрмеры, вводились ограничения рыночной экономики и демократии. Ничего не помогало, все расползалось. Исчезали продукты из магазинов. Инфляция. Карточки на многие виды продовольствия. Гиперинфляция. Полное вымывание некоторых видов товара. Рост внешнего долга. Проблемы со всем – вещи, продукты. Нас выручают папины льготы участника гражданской войны.
Специальный магазин для льготников. Здесь к празднику продаются заказы: икра, консервы, твердокопченая колбаса. Мебели в магазинах нет. Льготники могут купить мебель два раза в году в специальном мебельном магазине. Выбор – максимум два гарнитура. Да и то – не придешь просто купить. За несколько дней составляются списки, с вечера накануне дня продажи все приходят к магазину. Делают перекличку, дежурят всю ночь, зимой жгут костры для согрева. Потеряешь очередь – жди еще полгода. Я записываюсь, дежурю, покупаю по отцовской доверенности. Такие же проблемы у нас и с другими вещами. Спортивная куртка, велосипед. Так что и куртки, и велосипед покупаются как бы для папы. Папе – под девяносто, ему просто необходимы велосипед и спортивные куртки. Так же покупаем мы и наш первый автомобиль – "Жигули" 13-й модели.
Закончились десять лет моей лучшей, настоящей жизни. Когда, кроме неудобств советской империи, мы в полной мере использовали ее плюсы. Путешествовали за гроши. Тыкали пальцем в карту, садились на раздолбанный провинциальный автобус и ехали в какой-нибудь глухой поселок в горах Узбекистана, например. Приезжали, нас окружали красивые, загорелые, чумазые дети. "Откуда вы, откуда вы?" – кричали они и тянули к себе домой. Там нас встречали взрослые. Фотографировались с нами на память. Угощали чаем и сладостями. Полная свобода. Полная безопасность. Сейчас об этом можно только мечтать. Вспоминать и вздыхать. В конце восьмидесятых рухнула советская империя. Кончилась наша счастливая жизнь. На ученом совете мы сдавали нашу последнюю работу. Члены совета говорили, что институту нужны такие разработки. Что нет отечественных аналогов. Но и средств, необходимых для продолжения и внедрения подобных работ, уже не было. Через две недели наше направление закрыли, подразделение расформировали. Будем начинать новую жизнь. Вы да Я. В который раз?
Водопроводчик Паша
Ночью, когда самый поздний, самый неспокойный житель дома отдыха "Морской прибой" пробегает по освещенным морозным аллеям, движимый исключительно желанием поскорее добраться до своей теплой постели, смежив веки и уже перекинув на ту сторону сна оставшиеся позади переживания и радости, вот тогда-то осторожно выходят из своих неведомых убежищ настоящие хозяева этих холодных аллей и промерзших до костей деревьев. Иссиня-розовые. Их много, и движутся они в полной тишине. Берут озябшими руками огромные заснеженные гипсовые вазы, те мгновенно промерзают от их холодного прикосновения, становятся льдисто-прозрачными, и, разрезая ядовитую тишину, раздается первый хрустальный звон. Вазы вибрируют, волнами выбрасывают неземные звуки, и эти звуки быстро разлетаются по скользким, раскатанным аллеям. За первым ударом следует второй, потом холодный третий, и неторопливые звоны медленно достигают барабанных перепонок спящих, омертвело бесчувственных людей, возвещая о том, что Паша не уехал, он только временно исчез с горизонта, ушел в подполье и, тайно встретившись с друзьями, начинает очередную попойку.
Призыв джунглей
Стихи в прозе
Откуда этот голос? Что за страстный призыв джунглей?
Привычно властный, невыразимо тоскующий, подавляющий своей отчаянной безысходностью.
Я хочу быть негром с красивой каштановой кожей и безумно покатыми плечами. Как сверкают мои зубы, как легки мои сильные бедра! Без оглядки сливаюсь я в движении с лихорадочным плачем ритма, смотрите, как бурлит во мне жизнь!
Я – сама кровь, ртуть, горячая пульсирующая жила. Пусть текут по моим щекам слезы, слезы высохнут на углях моих щек. Пусть зябнет мое сердце, каштановый огонь моих плеч согреет его. Пусть кто-нибудь скажет, что я слаб и жалок, жалкий не может быть веселым…
Наденька
Грязно и заплевано. Молодой отец в традиционной позе гитариста, в глазах – слезы. Пьяные глаза направлены на двухлетнюю Наденьку. Наденька – на столе, неподалеку от отца. Толстощекая, бледная, грязно одетая.
По заказу дочери отец поет песни "Ах Надя, Наденька, мне за двугривенный в любую сторону твоей души" и о "голоде Ленингладе". Поет с надрывом, Наденька очень серьезно подпевает окончания строк. Дочь смотрит в глаза отца, внимательно слушает и, поймав знакомое слово взрослой песни, тотчас его повторяет. Сильно запаздывает и попадает своим тихим голоском в паузы, где не заглушается отцовским рокотом.
Она с пеленок слышит песни под гитару в семье и очень их любит. Родителям нравится, когда Наденька "подпевает" им – сосредоточенно и на одной ноте. Гостям тоже это нравится. Они не особенно орут и с умилением смотрят на папу с дочкой.