Жизнь на пароходе стала совсем скучной. Библиотеки на борту не было, а каждая лента из небольшого запаса кинофильмов была прокручена по много раз. Кино смотрели по вечерам, во время моей вахты, на кормовой палубе. Действие фильма отчетливо просматривалось на оборотной стороне экрана с крыльев рулевой рубки. Капитан пытался контролировать каждое действие штурманов, а я на Балтике привык к самостоятельности, и наши отношения разладились. Пахомов то и дело давал мне скучные и, на мой взгляд, ненужные задания по ревизии карт и лоций. В отместку я поджидал, когда экипаж на киносеансах замирал в предвкушении самых любимых сцен, и вызывал капитана на мостик, чтобы поделиться сомнениями в отношении до бесконечности отдаленного от нас огонька на горизонте.
Но уже несколько дней не появлялись даже встречные суда. К этому времени я прослушал все житейские истории тех, с кем поддерживал способствующие душевному излиянию контакты, и изучил привычки тех, с кем такие контакты не получались. Однако, что с таким вниманием второй день подряд разглядывает на палубе в одном и том же месте дед, как по флотской традиции называют всех старших механиков, я понять не мог. Поэтому сразу после дневной вахты отыскал Алика Гафарова, главного источника местной информации.
Мы подошли к заинтересовавшему меня месту в промежутке между двумя трюмами, и я спросил, что может здесь делать старший механик.
– А ты не знаешь? – удивился Алик. – Ну да, ты же не был с нами в Индийском океане! Нас там малость потрепало штормом, и дед заметил, что по палубе поперек парохода пошла трещина. Ну, объявили тревогу, наварили на трещину всяких железяк, а в Испании заказали стальные листы и приварили поверху культурненько. Видишь? А то бы, сам понимаешь, кранты нам всем. Спас нас дед. И теперь, видно, следит.
Я внимательно рассмотрел место разлома. Листы метра в полтора шириною были приварены поперек всего корпуса от борта до борта, выкрашены в цвет палубы и до объяснения Гафарова я воспринимал их как элемент конструкции. Ветра практически не было, но судно мерно покачивало на океанской зыби – предвестие либо последствие отдаленного шторма. В отличие от современных судов с дизельными двигателями, пароходы раздвигают воду практически бесшумно. В этой, почти полной тишине, я явственно различил легкое поскрипывание и попытался освежить в голове остатки знаний из учебного курса о напряжениях в корпусе судна.
– А потом что было? Ну, я имею в виду в порту, после того, как заварили трещину?
– Да ничего не было! – удивился моей непонятливости Гафаров. – Трещины же не видно стало.
– Понятно, – сказал я, легко представив, как прореагировали бы на событие представители любой инспекции по безопасности мореплавания. Прежде всего, в таких случаях выясняют причины происшедшего. По логической цепочке, трещина могла возникнуть или из-за усталости металла, или по причине излишнего напряжения. А оно могло случиться из-за неправильного распределения груза в трюмах. Такие выводы молодому капитану были ни к чему. Мотивация деда выглядела еще сильней. Образование его складывалось из тридцатилетней давности трехмесячных курсов кочегара, а должность старшего механика досталась исключительно за выслугу лет на "Александре Невском", на котором дед работал с момента постройки парохода. При оформлении выхода из Риги, чтобы посмотреть на экзотическое свидетельство, подменяющее диплом механика, сбежалось все управление капитана порта. До ухода на пенсию деду оставалось полгода. Место на другом судне ему не светило – других пароходов на флоте к этому времени больше не существовало.
Гафаров склонил голову и, похоже, тоже услышал поскрипывание.
– А ты что, думаешь, пластины могут не выдержать?
– Трудно сказать. Все может быть. Тут серьезные расчеты нужны. Вас после заварки трещины штормило?
– После Испании, что ли? Да вроде нет…
– Ну, естественно, – авторитетно заявил я. – Все переходы выпали на весенне-летний период, какие там шторма. А теперь у нас наступает осенне-зимний.
– Да ладно пугать, – сказал Гафаров. – Мы уже сколько месяцев с этой заплатой идем. Дед свое дело знает. Могу поспорить, что палуба не лопнет. Лопнет – ты выиграл. А если до Владивостока палуба дотянет целенькой, моя победа. Ну, спорим?
– А что ты готов поставить? – спросил я и взглянул за борт. Впереди, у самого горизонта, скапливалась тонкая полоска облаков.
2
Каюта Гафарова находилась по соседству с моей. Морского образования он не имел, но для исполняемой им должности хозяйственного помощника капитана этого и не требовалось. В его заведовании находились продукты, которые он ежедневно выдавал судовому коку. Доступ в продуктовые кладовые, артелку, по-морскому, имел самый ограниченный круг людей, в число которых в качестве личного друга входил и я. Хранить, правда, в последнее время оставалось немногое. Запас продуктов мы рассчитывали пополнить в Панаме, при проходе канала. Однако наш экипаж оказался заложником большой политики. Шипчандлер, а иначе агент по снабжению, едва взглянув на судовые документы, выпучил глаза:
– Вы идете с грузом из Кубы? С назначением на Северную Корею!? Да на обе эти страны у США объявлена экономическая блокада!
– Может, вы что-то не так поняли. Спросите еще раз, – потребовал капитан. Сам он, как и остальной экипаж, английским не владел и вынужден был целиком полагаться на меня.
– Мы политикой не занимаемся, – сказал я. – Нам бы продукты получить. Согласно заказу.
Агент с тоской посмотрел в иллюминатор. По всему, ему хотелось запретить проход по каналу как таковому, вынудив идти в обход Южной Америки, мимо мыса Горн, удлинив наш переход месяца на полтора. Но мы уже стояли в быстро заполняющемся водой шлюзе, на рейде очереди ожидали другие суда, и развернуть нас, не вызвав серьезных перебоев в отлаженном механизме перемещения из Атлантического океана в Тихий, не было никакой возможности. В силах администрации было только одно: не дать нам продуктов. И их не дали.
Так что дружба с Гафаровым оказалась как нельзя более кстати. Хотя выбор в судовой артелке был невелик. В сильно опустевших закромах стояли несколько мешков с рисом, гречкой и перловой крупой, два мешка сухофруктов, мука для выпечки белого хлеба, ящики с давно осточертевшей тушенкой, сухое вино рислинг и… несколько больших, двухкилограммовых банок черной икры.
– Ставлю сто граммов икры! – гордо предложил Гафаров.
– Сто граммов за целую палубу!?
Я изобразил предельное возмущение. Моему молодому организму требовался белок. И не только моему. У Гафарова в каюте отыскалась затасканная книжонка с названием "Атлетизм", и мы с четвертым механиком Юрой Антоненко усердно осваивали премудрости наращивания мышц. Один из существенных разделов книжонки, особенно для нашего тощего послевоенного поколения, посвящался правильному питанию. Есть нам хотелось почти непрестанно. По флотским правилам, исключая спиртное, для дополнительного питания мы могли закупать в артелке все, что заблагорассудится. Капитан, однако, распорядился икру никому не выдавать.
– Сам посуди, – объяснил я. – Если палуба расколется, на что шансов у нас пятьдесят на пятьдесят, второй раз ее могут и не заварить. Где же ты собираешься выдавать мне выигранную икру, в спасательной шлюпке, что ли? А выиграешь – результаты только через два месяца известны будут. Какой интерес?
– Ну и как же тогда спорить? – огорчился Алик. На флоте каждый сходит с ума по-своему. Гафаров был патологический спорщик, готовый заключать пари по любому поводу, будь то, какой борт выберет капитан для швартовки, сколько добавок компота попросит в обед старший механик, или какое из двух платьев наденет сегодня буфетчица Катя для обслуживания кают-компании. Ситуацию надо было использовать сразу, по-морскому. Последовательно и решительно.
– А давай так. Все листы приварены аккуратно, сплошным швом. Если завтра после моей вахты увидим, что шов в каком-нибудь месте треснул, выставляешь сто граммов икры. Если нет, выставляюсь я. По рукам?
Алик захватил мою пятерню.
– Годится! По – ру, Стоп! Про меня понятно. А где возьмешь икру ты?
– У тебя, где еще? Все равно есть вместе будем. Запишешь на мой счет.
– Не, не, так я не могу. Капитан не велел.
– Да он и не заметит. Банки-то запечатаны клейкой лентой, я видел. Откроешь, возьмешь порцию и заклеишь обратно. Икру от воздуха разопрет, еще больше выглядеть будет. По рукам?
И наши ладони сомкнулись.
3
Вечером солнце село в тучу. Зыбь усилилась. Кривая на барографе медленно, но устойчиво тянулась вниз. Утром дед нервно вышагивал по палубе. Пароход неспешно переваливался по длинным океанским волнам. После моей дневной вахты ветер зашел в корму, и на носовую палубу долетали лишь редкие брызги. Мы с Гафаровым стояли у заваренной трещины. Скрип за шумом ветра был слышен хуже, но листы держали крепко, и лишь в одном уголочке, показалось мне, маленький кусочек шва начал крошиться.
– Ладно, – сказал я Алику. – Твоя взяла. Пошли за икрой. За мой счет, конечно.
Последний аргумент прозвучал достаточно убедительно. Дальневосточные моряки тратить деньги на продукты не привыкли. Рейсы им выдавались дальние, жизнь текла размеренно, казенного четырехразового питания хватало. Молодое и суетное пополнение с Балтики внесло в привычный уклад сумятицу. Я и Юра Антоненко, которого тоже соблазнили Бразилией, стали единственными регулярными посетителями артелки. Доппайком мы стали пользоваться, как только пароход вошел в тропики.
По морскому уставу, в тропических водах морякам торгового флота полагалось ежедневно выдавать по двести граммов сухого вина. Артелка была плотно забита ящиками с рислингом в бутылках емкостью по семьсот граммов. Вопрос дележа Алик решил просто. Раз в неделю, по субботам, каждому выдавалось по две бутылки. Жизнь на несколько часов становилась веселей, а Гафаров сговорчивей.
Мы спустились в артелку, Алик запер за нами массивную, как в банковском хранилище, дверь, распечатал банку, отмерил в граненый стакан порцию икры, сделал в замусоленной амбарной книге напротив моей фамилии очередную запись и вновь заклеил банку.
– А точно, незаметно, – признал он.
– Ну, я же говорил! Да из этой банки еще пару раз можно брать, без вопроса.
– Да нет, тогда капитан просечет… – Алик с сомнением покачал головой.
– Не просечет! – у меня уже разыгралась фантазия. – Ты в последний момент банку разогрей слегка, икра от нагрева расширится. Закон физики! Капитан в жизни не догадается!
Мы поднялись в мою каюту, к нам присоединился Юра, и мы выставили на стол шесть бутылок вина. Икра нежными солеными комочками проваливалась в неисповедимые глубины наших желудков, откуда ценный белок должен был без промедления устремиться на восстановление наших измученных атлетическими упражнениями мышц.
– Хорошо сидим, – мечтательно протянул Юра, слизывая с ложечки последние икринки. – Но я бы еще от порции не отказался.
Гафаров даже поперхнулся.
– Да вы что, корефаны! Не, сегодня и разговора на эту тему не может быть. Вот в следующую субботу…
– А если пароход треснет?
– Это уже шантаж.
– Да ладно, – сказал я. – На самом деле, Алик, мы тебя понимаем. Это так, шутка. К тому же, неудачная. Говорить в море о катастрофах – плохая примета. Лучше сменим тему. Вот, к примеру, как ты думаешь, может человек управлять, скажем… тараканами?
– Нет, конечно.
– Точно не может?
– Да о чем тут говорить?
– Хорошо, а если я, допустим, постучу сейчас по столу, и на его середину выползет таракан?
– Не выползет.
– А на спор? На сто граммов икры?
– Не пойдет так, – решительно отмел предложение Гафаров. – Опять вы меня разводите. Я соглашусь, ты проиграешь, а мне за икрой идти?
– Хорошо. Если я проигрываю, ты списываешь на меня сто граммов, но икра остается тебе. А выигрываю – тащишь. По рукам?
Алик торжествующе улыбнулся.
– Согласен!
Мы пожали руки, я поднес руку к столу и осторожно постучал по столешнице ногтем. Несколько секунд ничего не происходило. Затем из щели между столом и переборкой высунулись тоненькие усики, за ними вытянулось длинное, сантиметра три длиной темно-коричневое туловище и на середину стола выбежал таракан. Точно к оставленной мною для него икринке. У Алика отвалилась челюсть.
– Ешь, Васька, ешь, – сказал я.
4
Шторм начался на вечерней вахте. Волны уже не катили ровным, убаюкивающим потоком, а остервенело, с воем и грохотом, бились о корпус, обрушивались на палубу, взметались гейзерами до окон рулевой рубки, висели в воздухе соленой водяной пылью. Шторм бил с прицелом. Восемь водяных валов подряд, толкая друг друга, словно испытывали пароход на прочность. Но лишь для того, чтобы дать место рвущемуся за ними девятому валу. Он подлетал неожиданно и незаметно, исподтишка, сначала растекаясь ровной, почти плоской, успокаивающей качку полосой, и вдруг резко вздымал пароход вверх, выталкивая его из воды к близкому небу; гребной винт оголялся, и тогда весь корпус "Александра Невского" содрогался от судорожной дрожи.
Я расклинился между локатором и судовым телеграфом, безуспешно пытаясь разглядеть швы сварки на залитой водой палубе. Качка не доставляет удовольствия никому, и каждый по-своему подвержен воздействию морской болезни. У меня она выражается в повышенном аппетите.
Трюк с Васькой был беспроигрышным. Тараканы и крысы водились на пароходе в изобилии, и с ними, по воспоминаниям деда, безуспешно боролись с момента приемки судна от американцев. Поэтому традиционные методы я отверг сразу. И придумал свой – иерархический. Проще говоря, выделил из числа тараканов, прогуливающихся по поверхности стола в моей каюте, самого крупного и осторожно пододвинул к нему крохотную крошку сыра. Таракан присел от неожиданности на все свои лапы, но не убежал, а, обнаглев, стал грызть сыр прямо у меня на глазах. Я нарек его Васькой. И тут же прихлопнул нескольких его конкурентов. Подобную процедуру мы повторяли две недели подряд. Я кормил Ваську сыром, поил яблочным соком, и он позволял мне осторожно прикасаться к его спине кончиком пальца. Васька быстро подрастал, и его уже было не спутать с недокормленными сородичами. Постепенно все остальные тараканы из поля моего зрения исчезли. И я подумывал уже о следующем этапе: организации тараканьих бегов.
Быстро сгущался сумрак, чтобы уступить место темной тропической ночи. Авторулевой не успевал уследить за выкрутасами девятого вала, и за штурвал поставили вахтенного матроса, двухметрового Колю Гудкова.
– Игоревич! – вдруг позвал он меня. – А вот вы как думаете, корпус выдержит шторм или нет?
Вопрос мне не понравился.
– Ты о чем это? – спросил я, хмурясь.
– Ну, как же, – ответил он. – О трещине все знают. И дед неспокойный ходит. Кое-кто нервничать начинает. А другие так нет, ерунда все, говорят. А вы, какого мнения?
– Простого. Нечего панику на пустом месте сеять. Тоже, нашли тему. Чтобы судить о чем-то, надо разбираться в сути вопроса. Наука такая есть – сопротивление материалов. Все легко просчитывается. Вектор напряжения надо помножить на стрелку прогиба и по таблице коэффициентов с учетом интеграла и закона Гука… А народ-то к чему больше склоняется?