– Это не принято. В мировой практике, – добавил для важности Каспар. – Но попробовать можешь, конечно. За спрос не дают в нос.
Кто бы мог подумать, что Рома Шлыков так стремительно пойдет на поводу у корыстного импульса! Но в который раз можно было убедиться, что опрометчивое и бездумное словцо имеет гипнотическую силу. Через пару дней бодрый Шлык уже принимал в редакции в неурочное время женщину, которая крайне заинтересовалась литовцем, тоскующим в джунглях.
И заплатила за свой интерес! В долларах. Тогда эта сумма была куда больше Каспаровой зарплаты. Шлыков охмурил даму достоверностью Варанавичуса.
– Понимаете, это… на почтовые расходы. А дело-то внутрисемейное. Мы же не проходимцы, которые делают деньги на человеческом одиночестве! И предлагаем не каких-нибудь тупых американцев, которым нужна прислуга или фермерша для запущенного хозяйства! У нас все по-честному. Даже слишком по-честному, – с досадой добавил Шлык. – И нам нужна гарантия, что вы тоже нас не подведете…
Каспар удивлялся: вроде бы женщина с хваткой. Лет тридцати – тридцати пяти, прическа в духе позднего конструктивизма – вверху начес, сзади локоны. Тоже не каждому по карману. Взгляд строгий, наводящий томительное чувство протеста… Во-первых, такая женщина не расположена к транжирству. Во-вторых, тем более к транжирству на знакомство с мужчинами. В этом был какой-то вопиющий абсурд! И тем не менее она, взглянув на заморского литовца и подумав совсем недолго, раскошелилась. Неужели ей не известна пресловутая "мировая практика", на которую наплевал Рома Шлыков? Или она человек новой формации, неистовая феминистка, которая везде и всюду платит за себя… и даже за мужчину. Интересно, что по-своему она была женщиной привлекательной… неужели ей так не везло в личной жизни? Или она обожала австралийских утконосов?
На все расспросы Шлык отвечал уклончиво. В самом начале встречи с незнакомкой он дипломатично выпроводил Каспара, а после того, как дама удалилась, лишь похвастался сорванным кушем. И – молчок! Что на него совсем было не похоже.
Дальнейшие события развивались стремительно и причудливо. Роман Шлыков забросил на время начальственные ужимки и перестал делиться с Каспаром фантасмагориями о блестящем будущем "Белой лилии". Он внезапно замкнулся, а это всегда пахнет предательством. Перемены не заставили себя долго ждать: Каспару вскоре объявили, что газета в его услугах не нуждается. За всем этим маячила смутная тайна. Она могла быть зловещей или смехотворной, но Каспар дал себе слово, что раскусит этот орешек даже ценой своих клыков. Упрямство выросло из обыкновенной досады. Конечно, увольнение – не велика потеря. Но кому понравится ощутить себя разменной пешкой в чужой неизвестной игре… Шлык безмолвствовал. А Бекетов, как назло, укатил в неизвестном коммерческом направлении. Осталась только его библиотекарша, которая заводила двусмысленные речи о том, что-де достойна лучшей партии, чем беспутный Гарик… и приглашала Каспара пока пожить у нее. В ее предложении были свои резоны – общага опостылела. От Сашенькиной помощи в съеме квартиры Каспар отказывался – надо же было блюсти последний форпост самостоятельности. Итак, Каспар, не подозревая о подвохе, поселился у гостеприимной герлфренд-френд. То есть у подруги друга. В конце концов, они вместе пуд соли съели. И когда-то, между прочим, Каспар освободил ее куцые жилые метры от тиража брошюр Белозерского. Который, кстати, он так и не распространил, и часть его до сих пор – стыдно подумать! – складирована у той доброй самаритянки, которая ездила в Тибет… Ох, грехи наши тяжкие!
Герлфренд, или Оленька, как звал ее Белозерский, помнила еще объятия непутевого мэтра. А Каспар ее долгое время почти не замечал. Он даже по имени ее называл редко. Привет – привет! И все дела.
А Оля, несомненно, была достойна более внимательного отношения. Со времен безумного профессора она весьма поумнела. Прочитала Джойса. Окончила несколько курсов. И между прочим, умудрялась работать по специальности, вечно суетясь с копеечными подработками. Она была служительницей слова, как сама однажды, будучи очаровательно нетрезвой, назвала себя. Со временем их союз с Игорьком и вправду начал смахивать на сословный мезальянс: тургеневская девушка и драйзеровский пройдоха. Хотя разве одно другому противоречит? Скорее одно к другому притягивается, и это притяжение порождает добрую половину человеческих драм на Земле. Вот и для Оленьки наметилась драма – она потянулась к френду своего френда. Каким, однако, коварством в любовных делах оборачивается принцип "друг моего друга – мой друг"!
Каспар одновременно смущался и пребывал в крайнем раздражении. Но оба этих чувства накрывали его постепенно – он никак не мог поверить глазам своим, ушам и прочим органам, ответственным за воспитание чувств. Оленька кормила его. Подумать только – жареными бананами (эфиопский аналог нашей яичницы – якобы!), вела долгие вечерние разговоры, во время которых садилась к бедолаге на кровать и ждала волнующей развязки сюжета. Сначала она просто жаловалась на Бека, на его поверхностность, страсть к мелкой нечестной наживе и неспособность развивать интеллект. Она, казалось, так искренне изливает душу, что поначалу "доктор Ярошевский" бросился оказывать терапевтическую поддержку. Опять здравый смысл затмила ответственность за дело рук своих – как ни крути, именно Каспар свел два одиночества. И поначалу этот пасьянс послушно сложился. В конце концов, на заре их знакомства Оленька тоже не выказывала задатков к развитию интеллекта. А во времена Белозерского так и вовсе казалась тихой шмарой, как говорили на родине Каспара.
И вот в тихом омуте активизировались чертики. Оля отвергла все психотренинги, кроме одного – самого результативного. То есть любви психотренера. Классики психоанализа такой ход лечения категорически отвергают. Но, быть может, они не совсем правы? Оленька, во всяком случае, была в этом уверена.
– На самом деле, ты мне нравился давно, – говорила она горячим шепотом.
"Неправда!" – отвечал ей про себя Каспар.
– Когда умер наш Белозерский, мне было так страшно в этой комнате! Почему ты ко мне не приходил? – увеличивала громкость со слезами на глазах Оля. – Ведь тут одни пираньи! И эта его взбесившаяся выдра, бывшая жена! Они готовы были меня сожрать. Но я решила – живой гадюкам не дамся. Белозерский не простил бы мне бегства…
"Неправда!" – отвечал про себя Каспар.
Скорее профессор не понял бы бегства. Он так хотел, чтобы кто-нибудь из его окружения срубил хоть какой-то куш! Но если бы у кого-то все сорвалось, он бы отнесся к этому с виртуозным философическим пофигизмом. Пожалуй, только сейчас "доктору Ярошевскому" пришло в голову задуматься, каково было Оленьке после смерти профессора. Действительно, приятного мало! Сам Каспар не остался бы на ее месте на спорных двадцати метрах. Переждал бы бурю где-нибудь в укрытии. Попросту говоря, струсил бы! Он так и сказал Оленьке зачем-то: тем более что вообще плохо представлял себе, что ей говорить. Утешать? Но ей почему-то приспичило заполучить от Каспара вовсе не словесное утешение. Такой настойчивый спрос на его персону впервые. И потому он поддался на соблазн.
После он уговаривал себя, что, как "специалист" в области "межличностных контактов", он должен сам все попробовать. Как настоящий матерый лекарь, испытать все панацеи и яды на себе. Его поглотила масса ощущений. Оля была одновременно порывистой, ласковой и стеснительной. И она умилялась тому, что Каспар признается в своих слабостях. Особенно в трусости, конечно. Такая уступка всегда ценится. Ведь этот грех – последнее прибежище скандалисток. Самое тяжкое обвинение для мужчины. Меж тем каждая вкладывает в это понятие свое содержание. Например, для Оли непростительным малодушием с Каспаровой стороны явился бы его отказ вступить с нею в рискованную связь.
– Но это была бы с моей стороны так называемая порядочность, ты не находишь? – спрашивал новоявленный храбрец своего категорического судию.
– Порядочность – это гуманность, – отвечала, не задумываясь, Оленька. – И ты ее еще проявишь. Когда приедет Игорь, мы все ему скажем. И пусть, наконец, задумается… Ведь он действительно невыносимый!
Каспар не знал, чем крыть. Получалось, что он самонадеянно взял на себя роль странного кукловода, который как Бог: сначала дал, потом взял… Хотя, в сущности, все произошло само. От сводника мало что зависит, с богинями судьбы ему не тягаться. Опять эта невозможность определить свой статус! Да еще и в весьма осложненном переплете: Бекетов его сильнее и мощнее. Они в разных весовых категориях. Ну хорошо, друзья подерутся, и Каспар уйдет побежденным. Но ради чего все это? Почему женщины во всем видят совершенно иной смысл? Белозерский любил цитировать пассаж Ницше о том, что цель женщины – не мужчина, а ребенок. Неужели Оленька хочет детей от Каспара? Нереально! Дети Каспара не могут появиться вот так, в результате будничного адюльтера… А может, это лишь отговорки, и доморощенный психотерапевт просто лишен способности впадать в любовную горячку?! Впрочем, была когда-то Зоя… но вряд ли та воздушная нирвана может быть истолкована как классическое "половодье чувств"…
А Оленька считала, что нечего тут умничать и что люди любят кого-то просто потому, что им нужно с кем-то быть. А если с кем-то одним становится плохо, надо найти кого-то другого. И что в этом постыдного?! Игорь обзывает ее. Попрекает лишним куском ветчины. Поглядывает на других женщин, между прочим! Ненадежен, груб, необразован. Поверхностный циник в личине трубадура. Но это еще что… недавно он ударил Оленьку, а этому уже нет прощения.
– А нельзя ли тебе просто попросить у Игорька тайм-аут? – отчаянно советовал Каспар банальные ходы. -
Скажешь, что временно хочешь пожить одна… или нет, скажи, что приезжает мама! Она ведь может к тебе приехать?
– При чем тут мама?! Почему ты предлагаешь мне врать? Я хочу, чтобы все по-честному.
– Но в таких делах невозможно все по-честному! Тут непременно где-нибудь соврешь, смягчишь, сгладишь углы…
Каспар был убежден в том, что говорил, хоть и мораль его была далека от идеала. Потому что идеал, читай честность в амурных делах, недостижим и даже вреден. Стальной логикой парикмахерских "утюжков" не разгладить до конца локоны любовной игры…
– Нельзя отрезать хвост по частям! – упрямилась Оленька. – Я полюбила другого человека. И Игорь имеет право об этом знать. Но ты… ты не бойся. Если тебе не нужны проблемы… я не стану тебе обузой. Если ты меня совсем не любишь…
Голос Оли сценически дрогнул. К тому же она надела очки. И сразу стала такой беззащитной библиотекаршей! Просто удивительно, как преображает облик этот досадный для многих предмет… Девушку в очках хочется лелеять и оберегать. Каспара вообще завораживали несовершенства: дефекты речи, особенно картавость, легкая хромота, неопрятные прически, потекшая тушь… Немедленно вообразилась Оленька беременная: с животом, в очках, близоруко прищурившаяся над томиком Тютчева и закутавшаяся в шаль из свалявшейся шерсти… Приступ щемящей жалости оказался куда ярче, чем воздушная нирвана.
– Нет, не люблю. Совсем! И ты тоже, как и Игорь, имеешь право знать об этом.
Каспар не знал иного пути, как объяснить ретивой правдолюбке, что он категорически не согласен с предложенным методом. С каких щей он будет влезать в чужие отношения – пусть только этим в жизни он и занимается, пусть даже переплет, в который он нынче вляпался, – прямое следствие его невылупившегося кредо…
И вообще, пора спасаться бегством! Что, если Оленька и вправду ему уже полюбилась? Надо пресечь эти шашни на корню. На чужой каравай рот не разевай! А если разинул, вовремя захлопни. Хотя… если вдуматься, во всем свои плюсы. Теперь он смело может писать новую главу своей многострадальностраничной монографии. Глава будет о том, как мужчине вести себя с женщиной, которая терпит домашнее насилие и просит помощи. Тема при всей ее вопиющей актуальности совершенно не разработана! Ограничиваются советами не лезть в чужой монастырь, сами, мол, разберутся. Однако это примитивное потакание злу… Но и влезать надо с умом – в перчатках дистиллированной безупречной морали, вооружившись скальпелем юридической терминологии. Знание законов действует на людей, – даже несовершенное знание несовершенных законов! Здесь уместно будет извлечь из долгого ящика отцовских связей образ буйной, но обаятельной Лейлы Робертовны. Вклинить в текст для солидности слово специалиста. Тем более что, как насплетничала Айгуль, неистовая Лейла снова явилась на горизонте. А Сашенька еще смехотворно врал о том, что пытается скрыться от лучшего юриста…
Глава 12
Гордость и предубеждение
Из Сашенькиных потуг к метафизике: "Даже ангелы смущаются, когда их просят о московской прописке".
Каспар решил пока сбежать от Оли. Ему надо охолонуть. Поразмышлять. Оленька пусть тоже поломает голову. Если она сделает правильные выводы, она поднимется на новую ступеньку в своем развитии… "Доктор Ярошевский" украдкой почувствовал себя местечковым гуру. Иногда можно – если недолго и про себя! Его, правда, немного тревожило, не слишком ли он жестко обошелся с девушкой. Но иначе было не объяснить… Он как-нибудь потом непременно подсластит пилюлю. Скажет, что, если бы не Игорь, бесценный друг детства, тогда, оно конечно, все было бы иначе…
Пока Каспар лелеял в воображении все радости сослагательного наклонения, его ноги шагали в самом любимом направлении – этот укромный путь когда-то показал Белозерский. И Каспар никогда не упускал случая по нему прошвырнуться: почти центр мегаполиса – и такие тихие живописные трущобы, обрамляющие железную дорогу. Натура для съемок глухой провинции. Дети играют в индейцев, тетенька в ситцевом халате развешивает белье во дворе, азербайджанская диаспора играет в нарды, старожилы в кальсонах читают газеты… Маленькие радости теплой осени! Каспар был бы не прочь поселиться в этой непафосной слободке: отсюда можно пешком дойти до трех вокзалов и прочих стратегически важных точек, рядом дружеская пристань имени незабвенного профессора и даже арбитражный суд, о котором остались такие неожиданно приятные воспоминания. Теперь немного грустно проходить мимо…
Зато – хвала Небесам – здесь можно встретить милое знакомое лицо. Наташа, помощница легкомысленного судьи! Идет, нахмуренная и уставшая. Когда Каспар окликнул ее, она не сразу подняла голову.
– Нельзя так глубоко уходить в себя, а то выйдешь с черного хода!
Наташа вяло улыбнулась. Ей, похоже, сейчас было не до светского щебетания. Каспар хотел быстро распрощаться, но услышал вопрос:
– А ты когда снова к нам придешь?
– Не приду больше. Я теперь уволенный в запас, так сказать…
Слово за слово, он выложил усталой Наташе обидную историю своей незадавшейся журналистской карьеры. Она почему-то сразу оживилась, стала интересоваться дальнейшей перспективой. Каспар и тут не стал таиться, хотя обычно он старался не развивать тему своих занятий с малознакомыми людьми. Прикрывался учебой в институте и грядущей защитой диплома. Но Наташе можно было не заливать: про институт этики и права она слышала и справедливо называла его шарашкиной конторой, а вот тема "межличностных контактов" ее занимала гораздо больше.
– Слушай, может, ты и мой случай разберешь?
– А что у тебя за случай? – насторожился Каспар.
– Меня сестра старшая все хочет замуж выдать. За иностранца. Говорит, что я тут прозябаю. И никогда не стану судьей… да даже если б и стала – все равно наша судебная система насквозь прогнившая. И рано или поздно я зачахну. Она такая активная, ей тяжело сопротивляться…
– Насильно она все равно ничего не сделает, – беззаботно успокоил ее Каспар. – И к тому же зачем тебе я? У тебя уже есть своя Ханума!
Но Наташу настораживала такая Ханума. Она была бы не против деликатной и вкрадчивой Ханумы, которая действовала бы в масштабах города – но не мира. Urbi, но не Orbi! Каспар не слишком сочувствовал. Мне бы ваши проблемы! Послать подальше надо сестру – и вся недолга… И вообще, чего стоят пустые намерения. Вряд ли дойдет до дела – неужто она будет выкладывать кругленькую сумму за насильственное счастье своей сестры?
Каспар подкрепил все историей с ядовитой "Белой лилией" и литовским австралийцем. Мол, за матримониальные услуги надо еще и раскошелиться, а это серьезный барьер! Все-таки самолюбие осталось чуть потертым наждаком обиды. Хоть и обижаться глупо, но ему до сей поры и выговориться было некому. Не с Оленькой же было откровенничать на безрыбье… А язык чесался сообщить общественности, что у Шлыка на физиономии начертан водяной знак предупреждения: "Осторожно, скользкий тип!" И уж граждане вольны выбирать, рискнуть или держаться подальше. Но Наташа не дала закончить сагу:
– Так это наверняка была моя сестра! Она же мне тоже экзотического австралийца сосватала!
– Тоже литовца?
– Да, да! И русскоязычный он, и романтичный, и еще черт знает какой…
– А фамилия?
– Варанавичус.
По отвисшей челюсти Каспара и последующему утвердительному воплю Наташа догадалась, что попала в точку.
– Мама родная! Ты говоришь, она даже заплатила?!
– Ну… в общем, получается, что шутка вышла не из дешевых. А она что у тебя, любительница розыгрышей?
– У нее не поймешь, когда она всерьез, а когда для красного словца отца не жалеет, – досадовала Наташа. – Как выглядела та, что к вам приходила?
– Солидно. Видно, что своего не упустит. Такой даме палец в рот не клади.
– Вот я и не кладу! Ну-ка, поехали сейчас ко мне! Я тебе фотку ее покажу, скажешь, она это или нет.
Каспар чувствовал, что может влипнуть в очередную историю, но у него в мыслях не было отказываться. Это же часть его призвания – влипать. Про Олю он на время забыл. Ему уже мерещились детективные сюжеты. И не зря. Наташу явно тревожили намерения заботливой сестрицы. Положим, Каспара они тоже настораживали, но, может, все это излишняя подозрительность? Может, активная родственница движима благими намерениями. Чем не подарок – муж? Королевский подарок, кто будет спорить… Это тебе не жрица любви на ночь для шефа как презент от преданных сотрудников. Так зачем сгущать краски?
Наташа хмурилась:
– Есть у меня на этот счет некоторые мысли…
По фотографии Каспар однозначно опознал клиентку Шлыкова. Это не составляло особого труда: прическа, взгляд – все сошлось… Итак, она звалась Татьяна. Слишком простодушное имя для хищницы. Впрочем, как утверждала Наташа, Танюша умела маскироваться под личиной энергичной доброжелательницы. И более того, иногда ею и являлась! Как же все запутано…