Подогнув колени, она опрокинулась навзничь и прижала его голову к своей груди под белой блузкой, затем подтолкнула ее вниз, к животу. Она отпихивала его и тотчас притягивала к себе, словно некое бревно, от которого хотела избавиться, но потом за него же цеплялась. Такого напора он не ожидал. Думал, будет томное обольщение. Расхристанная, она взгромоздилась на него верхом и шепнула "Купер", словно наконец-то отыскала ему имя, которое вскинула, как выхваченный из озера меч, и собралась вдохнуть свою жизненную силу в него, бессильно распростертого меж ее золотистых ног.
Она позволяла отбарать ее, лишь когда достигала пика в своем сумеречном кайфе и возвращалась обратно. Два-три раза в неделю, почти всегда днем, в ее квартире, пронизанной солнечными лучами с пляшущими пылинками. Иногда он держал ее, пока она блевала в раковину, сотрясаясь в ознобе. В три-четыре ночи вернувшись в гостиницу, порой он видел, что она спит в кожаном кресле. Обычно она оставляла портье записку, в каком углу ее искать, ибо в путанице холла с разнообразием ниш, где играли и разгадывали кроссворды, музицировали на рояле и обозревали исторические фото, было легко затеряться. Он вздергивал ее на ноги. Видя его усталость, она предлагала ему таблетку, но он всегда отказывался.
Если же Купер чувствовал, что нынче не уснет, они садились в его машину, заливали полный бак "Тексако" и катили чуть ли не до Невады, оставляя на шоссе капли музыки "Клэш", лившейся из открытых окон. Бриджит включала лампочку салона, и тогда их авто походило на световой пузырь, скользивший сквозь рощи. Развернув продолговатый пакетик, она смешивала в мисочке кокаин с каустической содой и добавляла в эту молочно-белую смесь эфир. Потом выключала лампочку, ибо руки сами помнили, что дальше делать. В подсветке приборной доски угадывался ее контур: она выуживала кристаллы из миски, заталкивала их в трубку, сипевшую при каждой затяжке, и, оглушенная кувалдой эйфории, приваливалась к открытому окну.
Темнота в машине сближала. Они проскакивали городки - Дункан, Эрика, - и казалось, будто машину направляет взвинченная дурью Бриджит: босые ноги заброшены на приборную доску, словно указывают дорогу, голова на оконной рамке, подрагивающей в такт басам. Потом они останавливались, из открытой дверцы в пустынную ночь лилась музыка; Бриджит вставала раком, грудью навалившись на разогретый капот "крайслера". Потная, она выскальзывала из хватки Купера, но даже в любовном угаре он старался не задеть ее исколотые руки.
Промелькнул месяц с женщиной, к которой его привлекла ее кажущаяся загадочная необузданность, с той, что в ресторан приходила с учебником химии. "Волосы ее были так золотисты, а вино было так красно…" Поначалу он думал, что она запомнится образом из песни. Она спала рядом, но он не мог проникнуть в ее юношеские тайны и чувства, усиленные дурью, что неизменно посылала свой привет. Ее мир существовал только здесь и сейчас. Не было ни одной истории из ее прошлой жизни, о которой он мог бы порасспросить. Когда потоки и стремнины уносили ее ввысь, она сбивчиво и невнятно бормотала лишь о том, на что способны дурь и желание. Иногда, проснувшись на рассвете, он видел, что она сидит на ковре, сгорбившись над неверным голубым пламенем. Однажды он открыл глаза и увидел над собой ее внимательное лицо, пугающе напомнившее лицо Анны. Он не понимал, кто она: линза, сквозь которую прошлое обретает резкость, или мгла, его скрывающая?
- Обожаю пение. В машине отец всегда напевал, когда вез меня маленькую.
Бриджит выглянула из-за его плеча. Будто дверка приотворилась. Она к чему-то его подпустила. Он не видел ее глаз, но понял - это личное. Над задним сиденьем, где она устроилась точно одинокий ребенок, поплыла отцовская мелодия. Купер не сводил взгляда с ее задумчивого лица. Прядь перечеркнула щеку, светлая тень за вырезом блузки. Он впитывал эти детали, словно запасаясь перед будущей жаждой. Она тихо говорила об окружавших ее мелочах. Перебирала их наряду с жаргонными словечками наркоманов - "попугай", "петух", "козюлина", - но важно было то, что внутри этого маленького свода звучит ее милый умиротворенный голос.
Иногда на весь вечер она уезжала с музыкантами. Возвращалась под утро, почти одновременно с Купером.
- Почему ты не съездишь со мной? - спрашивала она. - Пение - моя радость.
Привыкший быть с ней наедине, он колебался. Ее общение с другими лишит его того, что он знал и хотел. В любви она была охоча и усердна даже после того, как ширнется и распустит на руке жгут. Он уже видел, какая она разная, даже в своих привычках. Бывало, она выходила с ним на пробежки и не уступала ему в выносливости, а потом, вернувшись домой, раскрывала сумочку с пипетками, каустической содой и пластинками, напоминавшими контактные линзы, и терпеливо дожидалась образования кристаллов. Или же ночь напролет читала. На предложение поехать вместе с ней он лишь покрутил рукой - мол, не стоит, - полагая безмолвный отказ более вежливым. В ответ она скорчила рожицу, скорее унылую, нежели обиженную. Диалог состоял из жеста и мимики. Она вышла из комнаты; когда он заглянул к ней в спальню, она стояла у окна и смотрела на машины, медленно ползшие по въездам на Санта-Мария-бульвар. Через полчаса за ней приехали друзья. Возвращалась она всегда веселая.
В следующий раз Купер поехал вместе с Бриджит и ее приятелями. Накануне он известил партнеров, что играть не будет; когда приехали музыканты, он вместе с Бриджит сошел вниз. Она ждала, что сейчас он распрощается.
Ты с нами?
Решил съездить.
Здорово, Купер! Только сними галстук. Дай-ка сюда.
После уроков Дофина он уже не мог расстаться с этой привычкой. Даже в полосе неудач штука вроде галстука или сорочки с отложными манжетами дает преимущество, говаривал Дофин.
Бриджит села впереди, а Купер расположился рядом с басистом, поведавшим, что он - редактор журнала о природе, которым владеет пара "баронов-разбойников".
- Консерваторы без ума от Калифорнии, - вещал басист. - Им смерть как хочется ее захапать.
Бриджит о чем-то болтала с водителем, но Купер ее почти не слышал. Он знал, что выступления проходят в прибрежном баре; через час подъехали к строению на обочине двухрядного шоссе. Выйдя из машины, Бриджит одернула юбку, которую прежде он не видел. Неоновая вывеска багрянцем окрасила ее лицо.
- Я тебя покину, - сказала она. - Позже увидимся, хорошо?
- Хорошо.
- Найди меня после концерта.
- Ладно.
Здание представляло собой безликую прямоугольную коробку, смахивавшую на бордель с инвалидным пандусом. Как выяснилось, внутри располагались боксерский зал и бар. На гравийной площадке уже припарковались с полсотни машин, грузовички и даже ассенизатор.
Нынче Купер следовал в спутной струе Бриджит и чувствовал себя легко. Убивая время, он прогулялся вокруг здания. За неосвещенным торцом дома угадывались невидимые поля, изредка выхваченные из темноты фарами заезжавшей на парковку машины. Купер представил, как в гримерной Бриджит готовится к выступлению - переобувается или красит ногти жженой сиеной. Он добродушно усмехнулся. Вообще-то он ничего не знает про женщин. Футах в двадцати от него приотворилась дверь, полоской света прорезав мрак. Вглядевшись в темноту, Бриджит и двое ее спутников сошлись ближе. Мужчина, за которого она придерживалась, потянул ее к себе. Потом Бриджит откачнулась и сняла с голой руки нечто похожее на синий галстук Купера. Однажды в Таосе Купер видел змеелова, который, разжав гадине пасть, заставил ее отдать яд, капнувший на стенку мензурки; чуть слышный стук зуба о твердый стаканчик прозвучал как негодующий вскрик. Не шевелясь, Купер смотрел на Бриджит и мужчин. Возвращаясь в здание, троица шире распахнула дверь, и он попал в свет, но остался незамеченным.
Бриджит вышла на помост в дальнем конце бара, занимавшем одну сторону зала. На ней были кремовое платье с низким вырезом и небрежно завязанный галстук Купера. Дофин не одобрил бы такой комбинации. В ее пении удивляла не сила голоса и даже не его диапазон, но та уверенность великой актрисы, с какой она держалась на сцене, растягивая слова в манере Крисси Хайнд. Такой Купер ее не знал. Органичные пританцовки, выкрики в толпу и превращение "Времени ведьм" в необузданный блюз ошарашивали. Знакомым казался лишь галстук, болтавшийся на ее шее. Купер не сводил с нее глаз. В каждой песне она открывалась по-новому. Даже подустав, оставалась собранной. В приглушенном свете, пронизанном бликами от вертящегося шара, она разгуливала между музыкантами и, легко одолевая препоны мелодий, дразнила публику непристойным движением бедер. В ее исполнении не чувствовалось излишней заданности или контроля. Она была абсолютно раскрепощена.
После выступления Бриджит вместе с группой сошла со сцены. Кто-то подал ей большой стакан пива, который она залпом осушила. Ее уверенность сменилась детской радостью от похвал и объятий знакомых. Временами взгляд ее искал в толпе Купера, но не находил его. Держась поодаль, он наблюдал за ней из темноты. Сейчас, когда она еще не вполне остыла от сцены, в ней была интересна каждая мелочь, и он не хотел, чтобы с его появлением ее новый облик растворился.
Взгляд ее рыскал по лицам. Она чуть сникла. Купер вышел на свет (ее успеха), и ее робкая улыбка сказала, что ради него она готова все отринуть. Они обнялись; он ощутил ее взмокшие плечи, отсыревшее платье и влажные волосы, мазнувшие его по щеке.
На другой вечер Купер ушел играть, а когда вернулся, ее нигде не было. Ни в его номере, ни в холле, ни в ее квартире. Он не знал, как с ней связаться, поскольку не имел ее координат. Оставался лишь безвестный человек из ресторана. Утром Купер объехал все скобяные лавки в радиусе двадцати миль от Санта-Марии. Где бы она ни была, он тревожился, не случилось ли чего. Хотя из квартиры исчезли все ее вещи.
Он повадился в кофейни и бары на трехмильной полосе городка и бродил по улицам, надеясь, что так сумеет ее отыскать. По утрам он все так же бегал, но теперь с еще большим рвением истязал себя на окраинах. После стольких лет он ощутил в себе пробуждение чувственности. Он ходил в спортзал, где устраивал спарринги с боксерской грушей, которые лучше трусцы помогали освободиться от мыслей. Он чувствовал в себе силу, но понимал, что она родом из его бессилия. Однажды он взглянул на свое тусклое отражение в гостиничном зеркале, надеясь прочесть в нем какую-нибудь подсказку. И ошеломленно понял, что сам угодил в зависимость.
Вам корреспонденция, сказал портье. На открытке из Тахо не было ни текста, ни подписи - только его имя и адрес, начертанные знакомой рукой. На обороте в сумерках сияло казино "Харрас". Так Бриджит сообщала, где она.
Меньше чем через час теми же дорогами, какими они совершали ночные прогулки, Купер ехал на восток, удаляясь от побережья. У Карризо-Плейн-Монъюмент он свернул на север и по девяносто девятому шоссе доехал до Сан-Хоакин-Вэлли. Висалия, Фресно, Модесто и Сакраменто. Таинство. В Кармайкле он перекусил. К темноте добрался до сьерры. В дождевой дымке поселки вроде Серебряной Вилки и Земляники, через которые когда-то он сотни раз проезжал, мелькали точно призраки. Перед Тахо он снял номер в мотеле, где побрился и принял душ, намыливаясь тонюсеньким мылом, похожим на облатку. Надел свежую рубашку и галстук. Было около двух ночи, когда Купер выехал из мотеля.
Он сошел в Тахо - огни покоренного космоса вокруг сверкающего озера. Купер вылез из машины и посмотрел на горы, которые одолел. Чувствовался перепад высот. Возвращение в прошлое было осознанным риском, все могло измениться. Соблюдая правило не парковаться там, где работаешь, он поставил машину в гараж "Дворца Цезарей" и пешком дошел до "Харраса".
Большой зал мягко ударил кондиционированным воздухом. Мышцы, гудевшие усталостью от многочасовой дороги, размякли. Усевшись на двадцатифутовый кожаный диван, Купер вытянул ноги и оглядел помпезный декор. Подскочил официант с выпивкой; Купер дал ему десятку чаевых и спросил "мокрый" эспрессо. С высоким стаканом в руке он прошел к столам. Знакомые пока не встречались, однако ночь была юна. Пятнадцать часов назад он молотил грушу в спортзале, устланном астротурфом.
Если маячить на виду, Бриджит меня отыщет, думал Купер, слоняясь по роскошным залам, полным рокота и бессистемной неспешной суеты. Наконец он подсел к столу. По обыкновению, первую сдачу умышленно проиграл. Партии шли живее, чем на юге, но играли любители. Четыре утра. Сна ни в одном глазу.
Через час, оторвавшись от карт, он ее увидел. Внутри что-то екнуло. Как давно она вот так стоит и наблюдает за ним, возвышаясь над другими зеваками? Закончив партию, он сгреб фишки. Нынче заработано достаточно, чтобы на южном берегу арендовать нечто миленькое, если кому-нибудь из них оно понадобится.
Купер.
Возле окошка кассы она схватила его за руку. Он ткнулся лицом в ее шею, белую, почти золотистую, с напрягшейся жилой, в которой, должно быть, таилась ее уверенность.
Они спустились по широким, выстланным ковром ступеням. Рокот Большого зала остался позади, и Купер вдруг вспомнил себя мальчишкой: в байдарке он свернул за излучину Сан-Антонио-Крик и тотчас потонул в реве порогов. Он шел следом за Бриджит. Она обернулась и сказала:
- Я только что из бассейна.
Поступь ее была легка. Казалось, больше ни в ком нет столь небрежной силы. Она излучала энергию, какой прежде в ней не было. В лифте она отстранилась от его объятий:
Подожди.
Будто это слово все объясняло.
Чего?
Надо поговорить. Ты здесь остановился?
Нет.
Хорошо, а то здесь тебе нельзя.
Он ничего не ответил; в молчании они добрались до "Дворца Цезарей", где стояла его машина и где он мог поселиться.
Часы показывали половину шестого, когда они сели завтракать. В окна восемнадцатого этажа смотрело подсвеченное огнями, но все еще темно-красное небо. Купер не спрашивал, почему ему не стоит здесь оставаться. Он чувствовал, что все это неспроста, а потому нужна осторожность. Надо выведать, что она затеяла. Ей что-то нужно, но в здании, где отовсюду смотрит "небесное око", об этом благоразумнее помалкивать. Ясно, что его выманили туда, где он не сможет брыкаться. Купер заговорил о ее былом сотрапезнике.
- Этот скобяной малый… - начал он; Бриджит молча помотала головой. - Как его зовут? Ты мне не говорила. Он живет в Тахо? Поэтому ты здесь?
Она все качала головой и лишь раз кивнула - да, человек из ресторана здесь.
В подземелье "Дворца Цезарей" он отпер машину и усадил Бриджит на пассажирское сиденье. Возникло знакомое чувство, что в подземном гараже воздух и тусклый свет остались с прошлого десятилетия. Купер медленно обошел "крайслер" и сел за руль.
Пожалуй, вернусь в Санта-Марию.
Хм. Она дернула головой.
Почему ты сбежала?.. Во что меня втягиваешь?
Давай просто уедем отсюда.
Нет.
Послушай…
Я еще не готов для солнышка.
Хорошо. Ее ладонь медленно скользнула по его руке. Ты же не иссяк.
Не волнуйся, дна уже достиг.
Она поцеловала его глаз, потом лоб, потом губы. Он не сопротивлялся. Ее рука лежала на нем. Они не целовались. Но были неизмеримо близки, когда смотрели друг на друга, почти соприкасаясь лицами. Дыхание, ни слова, и только взгляд - как обнаженный отклик. Оазис для усталых глаз.
Через двадцать минут на Невада-Инн-роуд она сказала:
- Хочу кое о чем тебя попросить…
Хозяин придорожной скобяной лавки узнал его в первый же вечер, поведала Бриджит. Его зовут Гил. Она работала на него и задолжала ему деньги.
- Он твой любовник?
Мы давно знакомы, сказала она.
Гил - игрок. С ним два приятеля, тоже игроки. Про Купера им все известно. Они знали о нем еще до того, как он сел за столик в "Мартышке". Купер молчал и, подавляя желание шарахнуть кулаком в ветровое стекло, лишь про себя матерился, словно дурака свалял не он, а Бриджит, которая участвовала в подставе и заманила его в Тахо.