Очень важно. Я проплыл тысячи миль по пути совершенной любви. Я надеялся вылепить то, что на этой земле может быть еще никому не удавалось: счастливую, ничем не разбавленную, завершенную любовь. И на последнем круге, почти у самой цели: бац, катастрофа. Вот я лежу на подобие нового Иова и почесываюсь черепками, а мое богатство превращено в пепел. Ее зовут Сабина, и я расчитываю, что на этой земле она еще обнимет меня, подлинного, кого избрала. Я буду неистовствовать: доктора, адвокаты, знахари, ведьмы, алхимики и жулики. Я собираюсь продолжать жить в привычной обстановке: дом, квартал, знакомые, работа, наконец плата за труд… Внешние условия не менее важны чем оболочка, покровы: они так же уводят к самому центру человека. Я добьюсь официального признания: соответствующие инстанции выдадут мне диплом. И вот я думаю: в этом направлении удобнее хлопотать сообща! От имени целой группы: взбудоражить прессу, мобилизовать общественное мнение.
- Наш устав запрещает всякие юридические домогательства, - заметил председатель.
- Но почему? - изумился Боб. - Это предательство.
- Мы христиане и ценим порядок, культуру, - объяснил Джэк Ауэр. - Смекните, в какое время мы живем. Цивилизация крошится, тает, корабль погружается в воду и валы сумрака захлестывают последние маяки. Где устои? Религия? Бог? Мораль, верность, брак? Все пошатнулось. Нынче легко менять убеждения, веру, жену, профессию! Убийство - безусловный подвиг, а честность диктуется бессердечием. За что ухватиться, где компас? Только одна точка, финальный ориентир: раса. И вы стремитесь капнуть яд сомнения, разложить незыблемый атом: черный превратился в белого, белый в черного. Ничего постоянного больше нет: конец, точка. А между тем народы воюют: решается судьба ближайших столетий. Но что вам до того: вы заняты проблемой спасения собственной личности.
- Аргумент лицемеров или тупиц, - отмахнулся Боб Кастэр. - Старая песенка. Римские патриции хватали за полу апостола Павла и шептали ему приблизительно то же. Англичане говорили это всем колониальным народам, добивавшимся освобождения.
- Кроме того, - устало заметил Ауэр, - мы многое уже пробовали. Обращались к докторам, они беспомощны…
- Вы шли к дерматологам, а надо специалиста по железкам внутренней секреции…
- Пробовали и Вашингтон, - продолжал председатель: - Нам ясно дали понять, что это не кстати. Решительно намекнули: "негласно, полуофициально, мы готовы смотреть на ваше уродство сквозь пальцы, не станем преследовать и даже постараемся в порядке частной инициативы помочь, но если вы только начнете шуметь, поставите вопрос принципиально или, не дай Бог, завопите о попранных своих правах, то мы, к сожалению, будем вынуждены без промедления стереть вас с лица земли Не забывайте: идет эпическая борьба с фашистским гадом и требуется согласие всех сил нации. А среди этих сил имеются и явно враждебные вам".
- Вздор, - не выдержал Боб. - Фашизм? Чтобы тягаться с гадом, не обязательно летать над Берлином, Токио. Мы не имеем возможности реализовать себя. Нас заставляют отречься от самой сущности, превращая в шутов верхом на саксофоне.
- Ребенок, - сказал председатель. - Учтите соотношение сил. Поверьте моему такту и опыту.
- Я верю только личному опыту.
- Но они убьют нас: подколят из-за угла и вся тема исчерпана. Образуется сплошной фронт: от масонов до Ку-Клукс-Клана!
- Человека трудно убить, он бессмертен. Поднялся ропот… Безответственный максимализм. Всё испробовано. Кроме того, опасно рисковать пусть малым, что с трудом удалось уже отвоевать, во имя такой цели как возвращение к далекому, угасающему прошлому. Они устали и больны.
- Ну тогда, извините, гусь свинье не товарищ, - даже повеселев сказал Боб Кастэр. В эту минуту ему верилось: о, еще далеко не все потеряно. "Сабина, Сабина, ты меня любишь, ибо воистину меня стоит любить"… - Клянусь, братья, - продолжал он с настоящим подъемом: - Я не сдамся. Я белый и влюблен. Это дело моей жизни. Живой или мертвый я верну потерянное. Даже если предстоит носом продырявить стенку, будь она из кремня или картона, все равно! - он вдруг рассмеялся: - Как вы полагаете, джентельмены, мертвые мы посветлеем или сохраним этот грим? Вы об этом подумали? - Он встал и покровительственно похлопал Джэка Ауэра по животу: - Вы кажется разжирели на председательских хлебах. Господа, я исчезаю. Когда добьюсь существенных результатов, дам знать. Не требую благодарности, и, развязно помахав рукою, направился к дверям.
- Сумасшедший!
- Фантазер.
- Вы погибнете, - кричали ему в догонку.
- Смиритесь и возвращайтесь назад.
Отмахиваясь от докучливых, мнимо дружелюбных советов и предупреждений, - голоса доносились нечетко, повторенные эхом, подобные рыку плененных зверей или стонам осужденных грешников, - Боб, осторожно, в потемках, пересекал каменистый дворик, в голове шумело, плечи брезгливо сутулились, наступала пора скуки, безразличия, упадка сил. Сейчас он выйдет на улицу, зимний вечер, простудный холод, слякоть, один и, все-таки, что ни болтай, черный. Сколько раз уже приходилось барахтаться в этой мрази тоски, "пустого", лишнего времени, когда надо подождать жизнь начнется только завтра или через месяц, - с телеграммой, телефонным звонком или встречей! Он тогда был здоров, теперь прибавилось другое. Но разница не так уже велика. "Болит ли один зуб или два, ощущение почти то же", - нашел Боб Кастер определение и улыбнулся: горько, самодовольно. "За взгляд Сабины… а затем раствориться в океане, плыть и захлебнуться. Стыдно, я мужчина, а не суслик", - свирепо стиснул он челюсти. Сзади вдруг послышались торопливые, мелкие шажки: Магда. Положив руку на его плечо, она горячо зашептала:
- Вот устав, прочтите на досуге. Раз в месяц, первое воскресение, мы собираемся и обязаны облобызать каждый каждого. Боб ласково погладил ее по впалой щечке, небрежно пообещал:
- При случае я обязательно воспользуюсь любезным приглашением.
"Она готова влюбиться в меня. А может ее подослал председатель: Далила. Вернее и то, и второе, и третье, ибо всегда есть третье, ускользающее". С трудом нашел дверь в парикмахерскую. Цирюльник хлопотал над поздним клиентом. Бобу померещилось: они перемигнулись, насмешливо, неодобрительно. Так улыбался он сам на Монмартре, когда встречал педерастов, лесбианок или других несчастных, обиженных злыми стихиями. "Я где-то видал этого субъекта", - вдруг подумал Боб, оглядываясь: громоздкая туша, салфетки, мыльная пена… лица не рассмотреть. Парикмахер угрожающе оскалился.
Снаружи было пронзительно мерзко: остров, зимой, среди океана. В руках Боб все еще держал страничку устава… При свете фонаря он бегло ознакомился с адресами членов союза. Судя по списку, все жили выше 110 улицы. Дождавшись порожнего такси, Боб Кастэр помчался вверх по Lexington Avenue. На уровне 108-ой вышел. И через пять минут, молодая, грудастая негритянка уже стелила ему чистое белье на широкую, низкую деревянную кровать. Украдкой знакомясь с новым жильцом, она осведомилась, - где чемоданы?..
- Их привезут, - пообещал Боб. - Какой однако шум, что здесь дансинг в доме?
- О, это мистер Болль, у него гости, - черная грузно захохотала: по-видимому одно упоминание о Мистере Болле уже веселило ее.
13. Путь
Миссис Линзбург любезно согласилась выдать чемоданы Боба. Но заставила Сабину выпить чашку кофе и дружески расспрашивала о симптомах внезапной болезни: кто будет оперировать ее жильца, и где… Знакомый врач, очень хороший хирург, вырезал Миссис Линзбург матку: совсем не дорого взял.
Сабина органически не выносила лжи. И вовсе не по моральным соображениям. В этой ее боязни было нечто ущербное, ублюдочное. Так люди пугаются высоты, и стоя на веранде четвертого этажа испытывают головокружение, тошноту. Ложь создает искусственную пустоту, вакуум, - и надо, подчас, иметь мужество, отвагу, чтобы выдержать это отрицательное давление.
Сабине только недавно минуло 28 лет. Все ее существо было задумано для любви. Для любви родилась, зрела и была подогнана. Этим даром ее отметили. И если Бог, подразумеваемый в Евангелии, имеет хоть какое-нибудь отношение к ее пониманию любви, то Сабина, вся, целиком, по заповеди, принадлежала Ему, им жила. Только в праздничном, возвышающем страдании могла двигаться, дышать полной грудью. В перерывах же была ночь, пустые, темные провалы, сон, скука, сумбур и мысли о самоубийстве: упадок сил, нервная депрессия.
Раз, после одного из ее бурных, неудачных, выдуманных, романов, она погрузилась в такую хандру, что муж, по совету добрых людей, повел ее к психоаналитику.
Психоаналитик попался старый, добрый и совестливый; у него в ту пору что-то не ладилось в собственной семейной жизни, и он, послушав Сабину с четверть часа, обыкновенно начинал повествовать о себе, жалуясь и недоумевая. Сабина, чуткая, догадливая, очень быстро усвоила метод и повадилась сама истолковывать его конфликты, давая советы, утешая, объясняя ключевые позиции и сны, выслеживая самые трудные ассоциации подсознания. Это ее развлекало и в самом деле поправило: только дороговизна лечения помешала ей проделать полный курс.
Так, с грехом пополам, она преодолевала темные карнизы "пустой" жизни: как особого вида рыбы, полумертвые, переползают из одного резервуара воды в другой, - задыхаясь, на брюхе.
Зато в полосе влюбленности, Сабина, как никто, умела сполна взять, осознать, упиться своим горьким счастьем… состояние напоминавшее о рае, о вечном - несмотря на соприсутствие муки (или, может быть, именно благодаря этому). В таких случаях, заявляла она, недопустимы темные места, дни, будни… Каждое мгновение осмысленно - праздник полноты жизни. Величайший позор эти трясины, провалы: прыгаешь с одной конденсированной кочки на другую, заполняя скучный досуг книгой, синема, картами. Любовь тем велика, что уводит сразу в бесконечность: нет больше времени - миг, час или годы. Всегда и повсюду чувствуешь присутствие своего друга: беседуешь с ним, делишься, обмениваясь соками души. Нет больше сомнения или скуки в сердце, ибо основное великолепно, нерушимо: ты любишь, тебя любят… и в сравнении с этим прочее - мелочь! Грех против любви - уныние, грусть. Здесь Сабина перекликалась с апостолом Павлом. Человек, знакомый с внутренним христианским миром, легко мог узреть схожие черты в опыте доступном ей: в другом плане Сабине открывалось подобное же.
И разумеется жизненно это всегда кончалось катастрофой. В радениях святых постоянно соприсутствующим Другом, Утешителем, являлся Христос, совершенный, неизменный, воскресший и воскрешающий; тогда как в данном случае - смертные, слабые, а подчас и подлые люди. В этом заключалось главное противоречие. Впрочем, и особая сладость: так многие предпочитают восемь часов подвизаться в рулетку и выиграть мелкую сумму… чем наверняка заработать ее у станка.
Первые увлечения Сабины, до замужества, были в общем оправданы и удачны; но следов исчерпывающей убедительности они не оставили. 20-ти лет она вышла замуж. Мужа она любила. Но тут произошло злое чудо, жестокое и логичное по своей неожиданности. Страстная, горячая, веселая - жрица! - она оказалась холодной, не совсем нормальной в этой игре. Другая бы сдалась, несчастная, подобно многим, угомонилась бы: уйти в работу, детей, религию, партию, филантропию. Кругом мир изнемогает от бед и преступлений. Можно найти удовлетворение в полезной деятельности. Но Сабина не клюнула на такую приманку. Чувство неполноценности, ущербленности возмущало ее, как, бывает, мысль - о смерти, о грехе. Не уступила. Подобно плененному зверю, кидалась всем телом на стальные прутья решетки, разбивая себе лоб и грудь в кровь.
Их брачные ночи, внешне - сплошное, плотское действо, на самом деле являлись героической, тяжкой борьбой не на живот, а на смерть, - с непоколебимым, ледяным, страшным ангелом. Отчужденная, беззвучно плакала, роняя крупные, холодные слезы.
Видя это неподдельное страдание (а может чувствуя свою вину), муж, человек простой и доброжелательный, предоставил ей полную свободу выбора.
И Сабина пошла на это. Так как чисто плотские отношения были не совместимы с ее воспитанием и строем души, то приходилось "выдумывать" очередного героя романа, поднимая его до нужного уровня. Отрицая внешние факты, находя им всегда благородное объяснение и оправдание… Глядела лучистым, зачарованным взглядом существа зарвавшегося, проигравшего уже целое состояние (упорно бросающего на тот же номер последние жетоны, не слушая друзей, рассудительных соседей, даже голоса крупье, отделенного от всех - даже от самого себя - непроницаемой завесой). И чем хуже и плоше был партнер, тем больше она привносила элементов мечты, - и тем злее ждало возмездие. Что, впрочем, не мешало ей бороться, рьяно и настойчиво, за свою сексуальную полноценность. Надо только допустить, что это важно, серьезно, что она должна… - (ну, художник, ученый, исследователь стремится закончить начатый труд), - и тогда все эти потуги и невольные гадости станут разумными.
14. Путь (продолжение)
На четвертый год замужества Сабина встретила студента-испанца и влюбилась без памяти (значит: с первой минуты должна была "выдумать" его). У испанца оказалась невеста: судя по фотографии, очень красивая, молодая англичанка. И именно это обстоятельство, в самом начале, подтолкнуло Сабину: "Если ей стоило, значит и мне стоит", мелькнула мысль. Только мгновение: самое интересное, что, несмотря на силу иллюзий, Сабина ухитрялась все, даже болезненно полно, запоминать, отмечать, но осознавала это позднее.
Она была в расцвете молодости: 24 года… И стремительно шагнула навстречу. Решительный бросок тела и души, без оглядки, без колебания и взвешивания (затем, обыкновенно, воцаряется старческая мудрость, усталость и "постолько-посколько").
Роман этот кончился ужасающим провалом. Слишком ничтожны были его возможности (или она чересчур многого ждала). Тянулась без оговорок, отдавала все мысли и соки, посвятилась целиком… А когда прозрела, обнаружилось: прыщеватый увалень, мечтающий о карьере, о богатой невесте и прочем. Вдобавок, еще: импотент. Как она могла не разгадать его ничтожества, потерять себя, забыть мужа, зачем полезла на рожон, домогаясь, настаивая. Бррр… К тому же Сабина забеременела, совершенно бестолково и нелепо, принимая во внимание трудности их двух-трех любовных полувстреч. Ряд гнусных совпадений ошеломил Сабину, если не своей нравственной, то хотя бы эстетической нечистоплотностью. И она уступила. Отказалась. Сдалась. Не отчаяние, а равнодушие. Как очнулась после операции (врачу платил муж), так, словно анестизированной, обледеневшей изнутри, и осталась. Боясь, - стыдясь? - мужа, убежала из дому, при довольно драматических обстоятельствах.
Психоаналитик-оппортунист не советовал ей окончательно порывать с мужем. Поступила на службу. Записалась как Air Raid Warden. Заполняла анкеты в добровольцы от Красного Креста или УНРРЫ. Так обанкротившийся миллионер занимает место скромного клерка, выплачивая из скудного жалования долги, и служит, одновременно, примером отрицательного и положительного.
Тогда она встретила Боба Кастэра. Как в учении индусских мудрецов. Сперва Отвага: подвижник хочет познать Истину. Но она не раскрывается: это второе состояние - отчаяние… "Несмотря на все духовные усилия, я ничего не достиг"… И когда разочарованная душа отворачивается в другую сторону, - приходит Отрада: Истина здесь, во всей красе и несложности.
Боб Кастэр представлял почти все начала, которые Сабина искала и выдумывала в пору предыдущих увлечений. Физически ладен; внешне спокоен, сдержан, только подчеркивая этим творческий, внутренний жар. Темные, гладкие волосы при светлых, - между зеленым и синим, - глазах. Увлекался философией, живописью, но слово: intellectual, не подходило к его атлетическому сложению. Мягкий, вежливый, но всегда на отлете, - в стороне несколько, в крепости, за оградой. Чувствовалось, еще минута и мосты, соединяющие его с окружающим миром, могут резко подняться: превратится в чужого и далекого. Таким она его восприняла: образ соответствовал предыдущим поискам. И в этом заключалось горе. Ибо крепче всего притягивала ее неопределенность, загадочность. Вот почему Сабина часто сходилась с хамами и дураками: они казались ей носителями тайны (к тому же: "не может человек быть ничтожеством, если обратил внимание на меня", - попадалась она в собственные силки). Боб же не оставлял места для фантазии. Он сам себя разгадывал, объяснял, осознавал. При всей сложности внутренней жизни, он ухитрялся сохранять простоту, точность и даже однообразие.
Сабина постоянно сравнивала предыдущий свой опыт с этим и ей мнилось: она слишком спокойна, рассудительна, недостаточно любит - обманывает, вводит в заблуждение. Единственный раз, когда образ соответствовал желанию, она трезва: тут нет места для чуда! В довершение, она с Бобом начала переживать все, что полноценной и здоровой женщине дано пережить на этой земле. Когда-то, в грезах, Сабина себе представляла: "Это, должно быть, словно небо и земля сходятся вместе… Я бы стала собачкой того человека". Тут тоже ждало ее разочарование, - как всякая реализованная мечта. Небо и земля соединяясь, не всегда оставались небом и землей. И в собачку его, - как предполагала, - она не превратилась (может быть потому, что Боб не пожелал).
Обыкновенно, первые ее впечатления от влюбленности были какой-то сплошной "весной", вальсом, или в этом роде. С Бобом начало она как-то упустила: не заметила, проморгала (она, впервые в жизни, тогда работала: просыпалась в семь, возвращалась усталая, рассеянная). И грызла себя, упрекала: дает Бобу меньше чем должно, даже меньше чем другим. Ибо, по сравнению с настоящим, прошлое выигрывает: настоящее еще подвержено изменениям, переоценке, а прошлое уже вне времени, незыблемо, и все-таки утрачено. Так, страдая, мучаясь, она откатывалась в сторону враждебности, бунта. Ссоры их непосредственно Боб часто вызывал, но подоплекой являлись именно ее сомнения, колебания. Это его изводило. Долгим, пронзительным, виноватым взглядом присасывалась к нему, изучая, сравнивая, проверяя. В прошлом это означало: любит ли он… Здесь надлежало читать: люблю ли я, люблю.
15. Новоселье
Боб видел из окна своей комнаты: такси медленно подкатило к подъезду… Неповторимо знакомая, легкая, женственная и ребячливая, Сабина спортивно выпрыгнула из еще тормозившей машины. Шофер помог выгрузить два чемодана. Этот желтый, в полоску, сундучек Боб купил в Женеве - при совсем иных, иных обстоятельствах. Солнце, горы и сколько возможностей в будущем! "Que de chemin parcouru", подумал он и усмехнулся: эту фразу преподнесла ему однажды парижская проститутка. Боб, без пальто, спустился вниз.
- Как все уладилось? - спросил, подразумевая хозяйку Линзбург.
- Ах, глупо. Пришлось лгать. Она хотела знать в каком госпитале ты, и что за операция. Если аппендицит, то с гнойным ли перетонитом…