Среди кооперативного имущества за инвентарным номером М-16 числился автобус ПАЗ на тридцать шесть сидячих мест. Мы использовали его, как только не использовали! Мыло возили, вчера сдавали под свадьбу пьяных гостей по домам развозить, сегодня меня с дочкой и женой в аэропорт Пулково. Автобус был полон, мы поехали с Поклонки через центр. За нами ещё полтора десятка машин. Я ехал со всеми в автобусе и думал: "Ну, вот и всё, Володенька, ты не увидишь больше никогда ни Наташку, ни Светку, ни Сэма, ни Серёгу Миллера. Игорёха? Ну, этот приедет ко мне, даже если вплавь… А так, никого ты больше не увидишь, потому что, Володенька, не вернёшься ты сюда, нечего тебе делать в этой кем только не проклятой…". Мы подъехали к Никольскому собору. Вообще-то, бабушка крестила меня в церкви на Пестеля, но почему-то я всегда приезжал именно сюда, в Никольский. Здесь я и сказал сам себе и ему стоя перед образами, что не вернусь, пока у власти большевики тусуются. Напугал, конечно!
А от Никольского прямо в аэропорт без остановки. Там, на капоте Диминой машины мы выпили по последней. До отлёта оставалось два часа, время предостаточно, чтобы ещё раз переобниматься с друзьями, но для отлетающих насовсем аэропортовское начальство сделало исключение, и нас стали вытеснять за пограничную линию досрочно. Перед самой таможней я вывернул карманы, и остатки рубликов моих равномерно распределились между тёщей, мамой, Светкой и братишкой. Отец держался в сторонке, не о чем ему было разговаривать с предателем! Сын грустил. Таможенницу помню, как вчера. Яркая интересная женщина с милой, не пугающей улыбкой, она посмотрела на меня, на платиновое чудо – дочку, потом, с завистью, на жену Ирку, и только и смогла полушёпотом сказать: "Какие же вы счастливые!", и вытащила из нагрудного кармана форменной тужурки беленький платок. Потом отдала должное моей находчивости насчёт полукилограммовых крестиков и тоже золотых пряжек для ремней. Никто ничего не прятал, потому что было можно! Вообще-то ваши, – она имела в виду евреев, выдвигающихся на историческую и обетованную. – Так вот, они летят налегке, но где-то среди мелкого дорожного хлама спрячут ценную марочку почтовую… и работать больше не надо до третьего поколения". Это она про мои тринадцать полновесных мест багажа намекала. На пересечение государственной границы СССР и конкретное прощание с родиной ушло в общей сложности семь минут. Бумаги в порядке, придраться не к чему. Ничего нигде не шевельнулось, а ведь я здесь прожил тридцать восемь лет! Шаг вперёд, жёлтая полоса… и я уже не здесь! То есть уже не там! Я нигде! Радостное возбуждение передаётся дочурке. Жена по гороскопу рыба и ведёт себя соответственно. Никаких эмоций! Так, без эмоций, по-рыбьи безразличная ко всему, она "проплавала" в моих территориальных водах ещё два года и, "наплававшись" вдоволь, ушла к другому. Но это совсем другая история.
Самолёт болгарских авиалиний Ленинград – София принял в себя всего двенадцать пассажиров: Серёгу Галкина, лыжного чемпиона Европы с женой Светкой Котлетой и ребёнком, Мишку Марковича (Морковку) и его сестру, Сашу Рабиновича с женой и двумя отпрысками и троих Антоновых. Самолёт взлетел, сделал круг, потом второй; друзья и родственники, столпившиеся вокруг Диминой машины, махали, махали… но я уже был не с ними. Впереди ждал загнивающий, ужасный, со звериным оскалом капитализм. Перезнакомившись в самолёте с другими эмигрантами, поговорив о том, о сём, я понял, почему нас только двенадцать. Билет на болгарский самолёт по цене пятикратно превосходил аэрофлотовский. Я же при покупке билета не обратил внимание на это потому, что, раз приняв решение, мне хотелось уехать чем скорее, тем лучше, и цена не влияла. Через два часа мы сели в Софии, но это ещё не конец, не надо расслабляться. Они сейчас с Лубянки в Софию позвонят, и болгарские коммунисты выдадут нас советским в СССР обратно. А там пятьдесят восьмая, измена родине, враги народа и в лагеря! Нет, об этом лучше не думать. А вот теперь взлетаем по-настоящему, и через полтора часа мы, наконец, в логове матёрых капиталистов, мы в Вене. Третья, заключительная серия закончилась. Мечта превратилась в быль.
Коста-Рика. 11.12.14
Путешествие из Питера в Бруклин
Наступил переломный день в моей запутанной жизни – я улетаю навсегда сегодня в десять утра ровно из аэропорта Пулково в Ленинграде. Сейчас без пяти десять, и самолёт приступил к прогреву механизмов. Мы трое – я, жена и дочка, сидим в середине салона, ещё три пары с детьми и один молодой человек – вот и все пассажиры авиалайнера Ту-134, принадлежащего Болгарским авиалиниям. Кроме нас больше никто не летит. Билеты очень дорогие. Основная масса эмигрантов пользуется Аэрофлотом, там намного дешевле.
Самолёт взревел турбинами, задрожал и понёсся по взлётной полосе; мгновение… и четырнадцать судеб уже больше не связаны с тем, что принято называть родиной, а на самом деле с несчастной, от кого только не натерпевшейся, но очень любимой Россией. На лицах пассажиров мелькают чувства в диапазоне от радости до безысходного горя. Моя жена Ирина, как обычно, ко всему безразлична, вот ведь рыба! Гороскоп насчёт неё ни на капельку не ошибся, даже сейчас её больше всего волнует, как поудобнее устроиться в кресле, чтобы поспать до Софии, где у нас пересадка на Вену. Четырёхлетняя Елизавета уже вся в нетерпеливом ожидании каких-то радостей и интересных приключений, которые её ждут в новой жизни; вряд ли папа повёз бы её туда, где скучно! С ним вообще никогда скучно не бывает. Я же в откровенной эйфории! Прямо сейчас случилось то, к чему я шёл лет десять – наверное, с тех пор, как сильно заболел и случайно не умер: врачи делали всё, чтобы поскорее от меня избавиться, заставляя выпивать в день по сорок восемь таблеток всевозможных препаратов, которые не помогали, чем-то кололи. Ставили невероятные диагнозы. Спас случай. Был какой-то необычный обход по отделению, где я лежал, еле двигаясь и постепенно угасая. В обходе участвовали не только зав. отделением и лечащие врачи, но и заведующие соседними отделениями. Один из них, по фамилии Ткачук, как оказалось, не был абсолютно безразличен к жизни пациентов – нонсенс! И в течение пяти минут в пух и прах разбил все полуфантастические диагнозы, сооружённые моей лечащей врачихой. "Зайди ко мне в кабинет часа через два, я тебя поставлю на ноги быстро" – сказал Ткачук и они пошли продолжать обход.
Он не обманул и справился с инфекцией в почках за неделю, но на "волю" после полутора месяцев постельного режима и усиленной терапии я вышел почти инвалидом с негнущимися суставами, коликами и диагнозом "полиартрит". Впоследствии полиартрит оказался подагрой. Да, именно подагру они мне своими сорока восьмью таблетками и "привили" на всю оставшуюся жизнь, а мне было всего двадцать семь лет! Заодно и от печени ничего не оставили. Тогда мне пришла впервые эта мысль, что если я им настолько не нужен, что они легко могут от меня избавиться просто так, из-за лени подумать хоть чуть-чуть, то и они мне в таком случае тоже не очень… Когда я говорю "они", я не подразумеваю бестолковых советских полунищих врачей. Я говорю о системе! Это она, система, выпускает недоучек, вверяя им жизни своих граждан, она не платит им зарплату, на которую можно прожить, она просто их не любит! А те, в свою очередь, проклинают свою жизнь и ненавидят пациентов. Вы не представляете, сколько хороших специалистов от медицины уехали из СССР в одно время со мной. Имя им легион!
Итак, через десять лет я отомстил системе, я из неё уехал. Пусть теперь без меня строит светлое завтра и варит мыло, которое не плавает, шьёт штаны, которые никто не носит, печатает книги, которые не читают. Всё – дальше без меня! А я через два часа буду в Софии, а ещё через два – в Вене! Всё так и произошло… Мы в Вене. Можно выдохнуть. Теперь им нас не "достать" и не вернуть! Мы им больше не принадлежим. Неужели свободен?! Эйфория не утихает! Хочется выпить весь бар в Венском аэропорту, но оказалось, что это дорого, а нам бывшая родина выдала "отступных" на дорогу, включая суточные и командировочные, аж по девяносто долларов на каждое лицо без гражданства. Попробуй тут выпей! Даже кофе не стали. Решили с Иркой, что пока не определимся с ближайшим будущим, будем экономить. А я не умею, точнее, давно разучился. Ирка ещё как-то может рубль-другой на "чёрный день" заныкать, а я последние лет десять только и делал, что разучивался экономить и учился тратить. Но надо. Вот определимся, скажем, послезавтра, продадим что-нибудь из "золотого запаса", тогда и погуляем. На том и порешили.
В Вене нас не ждали и мы "прохлаждались" в нейтральной зоне перед паспортным контролем не менее двух часов, наконец, за нами приехали и вместо "здрасьте" спросили: "Вы хотите сказать, что вы тут все евреи?" – такого вопроса никто не ожидал, но головами закивали все, кроме меня. Мне вопрос не понравился. Мне его задавали уже столько раз! Просто надоело отвечать, что вообще-то не очень, но по существу все мы евреи, а моя бабушка… ладно, про это позже… Поглядев на славянские физиономии сибиряка Серёги Галкина, его жены Светки, на мою в профиль и сонную Иркину, встречающая нас работница еврейского Сахнуда вздохнула и дала отмашку австрийским пограничникам, чтобы нас уже начали, наконец, запускать в свободный и загнивающий мир акул капитализма.
Мы ехали на микроавтобусе по ночной Вене, глядя по сторонам и восхищаясь! Потом выехали из города и направились в горы. Через шестнадцать километров микрик остановился и нас пригласили на выход. Как назывался городок, я забыл, но обязательно вспомню попозже, чтобы сейчас не отвлекаться. Нас выгрузили около двухэтажного многокомнатного дома, специально построенного для приёма эмигрантов из Советского Союза. Удобства до предела приближены к тем, от которых только что уехал – типичное давно не ремонтированное, студенческое общежитие с сантехническими комнатами в разных концах коридора. Строил этот дом, наверное, выпускник Саратовского строительного или Ростовского инженерно-строительного института. Кухня – общая на двадцать шесть комнат и находится на первом этаже. Наша комната – всего двадцать квадратных метров, на троих маловато, но это можно перетерпеть, если недолго. Сахнудовка прощается и говорит, что завтра встречаемся в Вене, они будут решать, что с нами делать дальше. А нас, новеньких, ведут в небольшой зал, где стоит телевизор и телефон. "Отсюда звонить нельзя, но сюда можно, запишите номер и сообщите своим в Штатах или в Союзе" – говорит хозяин дома-общежития. У нас с собой именно для этой цели были заранее куплены почтовые открытки с марками, и я быстренько "накатал" всем близким номер телефона и когда звонить. Почтовый ящик находился прямо здесь и висел около входной двери. Не прошло и дня, а связь со своими уже налажена! Это сейчас смешно звучит, а двадцать пять лет назад было не до смеха. Например, чтобы позвонить в Нью-Йорк, звонок надо было заказывать за месяц! Потом нужно было писать письмо, чтобы сообщить, когда ты будешь звонить, а то позвонишь, а дома никого! Сотовых ещё не было даже у загнивающих.
На следующий день с утра нас привезли в Венское отделение какой-то еврейской организации и сразу разделили на две группы. Первая группа, их было не много – всего двое, уже прямо сегодня вылетала в Тель-Авив, и им тут же выдали билеты, а вторая состояла из сначала предателей советского государства, а через двадцать четыре часа ещё и предателей еврейского государства, которые выехали из Советского Союза в Израиль – так, во всяком случае, было написано в выездной бумажке, а в Вене во время короткой остановки вдруг взяли, и все передумали. Теперь они собирались эмигрировать в Канаду, США, Австралию… кто-то в Швейцарию, например… Мы заполнили анкеты на США и пошли гулять по Венским улицам и площадям. Я ждал наплыва отрицательных эмоций от двойного предательства, но "их не пришло ко мне". Завтра следующий раунд, завтра нас распределят по организациям, которые с завтрашнего же дня возьмут над нами шефство и будут шефствовать до самого конца. В нашем случае – до нашего приезда в Нью-Йорк. Многие наши бывшие соотечественники, однажды прицепившись к этой щедрой кормушке, так никогда от неё и не отлипли! После достижения конечного пункта они продолжали успешно "доить" своих помощников и спасителей ещё по несколько лет, даже сейчас некоторые преуспевают…
По австрийской столице прогулка не состоялась, заболела нога. Это моя пожизненная подружка подагра напомнила, что она, вообще-то, не любит "когда климат меняется, продукты незнакомые и по качеству незнакомые, поэтому опасные!.. нервишки излишне треплются зачем-то; а вы ко всему этому в придачу ещё и политическую систему поменять решили, не проконсультировавшись со мной?! А я всегда за большевиков была, и бабушка твоя… ну, ладно, не буду про бабушку… Ну, и как это понимать?". Вот так, приблизительно, она, то есть подагра, мне и выдала на одном дыхании. Пришлось взять такси и "бегом" домой – там таблетки от боли!
Ночь промучился, но под утро "отпустило", так что до автобусной остановки доковылял легко. Настроения не было, сказывалась бессонная ночь. К моему удивлению, она у всех на лицах отметилась, потому что страшно, а вдруг скажут, что ты не еврей? И тогда прямая дорога в бедненький Толстовский фонд, а то и дальше… К нашему появлению в зале уже сидело человек двадцать – двадцать пять. Вызывали по одному от семьи, вся процедура длилась не более пяти минут, иногда меньше. В течение этого времени ты должен был убедить комиссию, что ты еврей, или наоборот. Те, которые наоборот, – либо баптисты-пятидесятники, либо диссиденты. У них своя поддержка и помощь, правда, очень скромная, они пришли сюда или по ошибке, или за компанию. Из нашей малочисленной группы первым вызвали Сашу Рабиновича, формальность! Зачем доказывать, что ты еврей, если у тебя фамилия Рабинович? Вот он и пошёл с высоко поднятой головой, а оказалось, что такое Йомкипур? Саша не знает!.. Рошашана? Где-то слышал, но не помню! Лишнее между ног не обрезано!? А это как понимать?! Про Шабас или Пейсах можно и не спрашивать – понятно, что он и этих слов не знает, этот Рабинович, маму его… В общем, у этого "горя еврейского народа", в довершении всего, в копии паспорта в графе "национальность" простенько так написано – русский! И пошёл он к ребятам-баптистам в ноги кланяться, мол, возьмите к себе, я свой, я не еврей, я им доказал! Видите – написано: не еврей!
Доходит очередь до Серёги Галкина. Этот умудрился перекреститься прямо у двери; хорошо, что видел, похоже, я один. Остальные зубрили даты еврейских праздников и на этот Серёгин промах внимания не обратили, а то раньше Рабиновича к баптистам добежал бы. Он был мастером спорта по лёгкой атлетике. И именно это легло в основу Серёгиной легенды, почему он есть настоящий еврей! Оказывается, я этого не знал, хотя знакомы мы были давно, он так хорошо бегал десять километров, что в восьмидесятом его пригласили в олимпийскую сборную. Но потом, выяснив, что он еврей, а фамилия Галкин – тому подтверждение, так же, как фамилии Малкин и Залкинд у Ильфа с Петровым, они его из сборной отозвали (в глазах у двухметрового кабана Серёги появились слёзы)… отступных не заплатили… и даже не извинились. Вот так!!! Хотя бегал он быстрее всех! Молодец, Галкин, вот это ты им показал класс! Показал, как нас, евреев, в Союзе зажимали, проходу не давали, отовсюду выгоняли… Завтра во всех австрийских газетах твоя история на первой полосе будет! А там – эксклюзивные интервью одно за другим, Австрия просит оказать честь и принять её подданство завтра, нет! Можно сегодня, прямо сейчас! Швейцария на тебя права предъявляет… В общем, они ему поверили! Я следующий!
"Неужели, вы тоже еврей? Нет, мне сейчас плохо станет от таких евреев!" – воскликнула пожилая дочь избранного народа, но не на неё смотрели в этот момент глаза мои. Среди членов "отборочной комиссии" сидела моя пусть не самая любимая, но оставившая много приятных воспоминаний бывшая сотрудница из Проката, где я подвизался как раз её начальником много лет назад: её звали Майя. "Так вот зачем ты под столом в рабочее время еврейский язык изучала!.. Ты, похоже, тогда в семидесятых и уехала, сразу, как я уволился! И как тебя угораздило в эту репатриантскую тусовку-то попасть?" – успел назадавать сам себе вопросов мой обалдевший от неожиданности ум. Она меня тоже узнала, что не странно – только двенадцать лет прошло, и от удивления, мне показалось, сейчас потеряет и дар речи, и способность соображать. А ведь я только что собирался рассказать, как меня притесняли и в начальники всю жизнь не пускали, хоть и талантлив я был, сукин сын! Очень даже. Легенду пришлось менять на ходу, план "А" не сработал – сбой в системе, включаем план "Б". По плану "Б" моя бабушка была из бывших! Мало того, что еврейка, так ещё и с белыми путалась, поэтому изменила всё, в том числе и фамилию – с благородной Айзерман на звучную, пролетарскую, но с двойным смыслом, фамилию Козлова! И тут Маечка, очень хорошо меня знавшая и видевшая, извините, не раз с голым, так сказать, торсом, и говорит: "Это всё слова, а как вы доказать сможете, где факты?" – а сама глазами мне показывает ниже пояса, ещё ниже… Да знаю я, знаю! Я это на десерт припас, а ты молодец, что помнишь! Но за поддержку спасибо. "Дело в том, что моя бабушка умерла, – говорю я, – когда мне было три месяца, но, перед тем, как переместиться на небо, она попросила кого-то сделать то, что тот и сделал…". Они, похоже, поняли не все и не сразу, сомнения остались. Майка улыбалась – она, наверняка, сейчас вспоминала, как я ей "грузил" и про бабушку – графиню и про деда – кулака. В глазах восхищение: "Ну, вы и загнули, дорогой мой Владимир Николаевич! Годы идут, а вы всё такой же врунишка". Пауза затянулась, и тут старушка, которой я с самого начала не понравился, промолвила: "Нет, я ничего не поняла и не понимаю; какой-то "кто-то" сделал этому русскому мальчику что?.. И почему?" Вступила Маечка: "Этот молодой человек, вы что не видите? Яркий представитель пятого колена еврейского народа, которому бабушка посредством кого-то сделала обрезание, что вам тут может быть не понятно?!" Ну, Майка, ты молодец! Вот это ты выдала! Ты действительно это помнишь! У меня и в самом деле когда-то из-за ожога была маленькая вынужденная косметическая операция там, где в данный момент это было особенно важно.
– Вы можете это доказать? – вякнула старушка.
– Только не Вам! – я категорически исключил из рассмотрения этот сеанс эксгибиционизма с бабулей. – А вот остальным могу и доказать!
На этом всё закончилось, я победил и больше доказательств не потребовалось. Хотя по глазам Майки было видно, что она против подобного следственного эксперимента, как бы, и не возражала.