Это было незадолго до моего прибытия в "Конкордию". К этому времени Марина уже прекрасно знала, что крутить любовь с турками - занятие пусть и приятное, но бессмысленное. Насмотрелась на отдыхающих девушек и дам. Хорошо было тем, кто просто искал безудержного отпускного расслабления, но она никак не могла забыть одну влюбленную девчушку, уезжавшую в слезах, и то, как красавчик Невзат, самый красивый из аниматоров, которому, судя по всему, все эти "нельзя" и "запрещено" были до фонаря, клялся ей в любви и обещал сразу же после сезона приехать к ней. А на следующий вечер он уже зажигал с белобрысой и веснушчатой ирландкой, с которой Марина и застукала его ночью на пляже, когда, в очередной раз забыв про свод правил, пошла посмотреть на ночное море и на то, как серебристая лунная дорожка, перебегая с волны на волну, исчезает у горизонта, среди невидимых в этот час островов.
Озтюрк был мужественен и красив. Еще он был интеллигентен и образован. Говорил на трех языках, играл на гитаре и пел, учился на последнем курсе Измирского университета, но своей будущей специальности "Администрирование бизнеса" предпочитал фотографию, отчего каждое лето на сезон уезжал на заработки в тот или иной отель, и всегда - в Бодрум. Здесь было не так влажно, как на анталийском побережье, что в самой Анталии, что ближе к Алании, что, наоборот, к Кемеру, да и люди здесь отдыхали другие, Озтюрк так и называл их: Bodrum people, люди Бодрума.
Высокий, загорелый, с аккуратно подстриженной бородкой, с постоянно чуть растрепанными, но при этом всегда будто уложенными парикмахером длинными волосами.
В застиранных джинсах и легкой рубашке с короткими рукавами. И даже в полдень, когда глаза сильнее всего резало от солнца, не надевавший темные очки.
С раннего утра он выходил на охоту со своим фотоаппаратом, территория отеля, пляж, опять территория отеля. А вечерами шел снимать закаты. Он мечтал сделать хотя бы один снимок, но такой, который вобрал бы в себя всю магию этого места и того часа, когда солнце садится за холмы и море на какое-то мгновение становится сказочно-розового цвета. Иногда в воде попадаются камушки подобного оттенка, но очень редко.
Марина никогда так не влюблялась. Сразу же, как увидела его, так и пропала. Она тонула в его глазах и в голосе, в его манере улыбаться, чуть-чуть, уголками губ. Это был тот мужчина, которого она ждала с того самого момента, когда задумалась о любви, уже целых пять, нет, даже семь, если не восемь, лет!
Он разговаривал с ней, когда шефа анимации или кого-нибудь из менеджеров отеля не было рядом, не говоря уже о Мемдухе, этом главном местном стукаче, диджее, который возненавидел ее с первого взгляда и так и норовил подловить на нарушении "нельзя" и "запрещено". Иногда Озтюрк снимал ее, заставляя принять то одну позу на фоне моря, то другую. Встать у олеандров, наклониться над магнолиями. Сесть в гамак, натянутый между платанами. Улыбнуться, чуть наклонив голову, чтобы волосы рассыпались по плечам. Но не больше. Она была объектом для съемки, хотя и не таким изысканным, как ежедневные закаты над Эгейским морем.
Откуда я знаю все это? От Али.
Полногубый и кудрявый, худой и нескладный, будто морской конек, он был парикмахером, хотя это как раз тот случай, когда более подходящим будет слово "куафёр".
Салон его был в главном корпусе, неподалеку от моего номера. И каждое утро, идя на завтрак, я видел Али, уже сидящего за стаканчиком чая и ожидающего клиентов, точнее, клиенток. Ими были холеные и красивые турчанки, проводящие в отеле свои вакации, и появлялись они в салоне лишь к вечеру, так что весь день Али мог пить чай, курить и разговаривать с кем-нибудь, кто оказывался рядом.
Он наливал еще чая из чайданлыка, включал турецкую музыку и рассказывал о своей любви. Точнее, любовях, любвях звучит как-то поганенько.
Если бы не музыка, что он слушал у себя в салоне, то вряд ли бы я попался в его сети. Но как-то раз, после очередного вечернего посещения Бодрума, я еле проснулся к завтраку и, съев свой утренний "ол инклюзив", решил еще поспать в номере и уже направлялся к нему, как вдруг услышал завораживающую мелодию. Это была то ли гитара, то ли какой-то иной струнный инструмент. Волна накатывала на берег, нагоняемая ветром, из воды и ветра рождались слова. Голос, про который можно сказать, что он был полон скорее печали, нежели боли, пел о чем-то неведомом, но одно слово как крючок зацепило меня и потащило к открытым дверям салона Али, возле которых сидел он сам, покачивая в такт головой и подпевая: "Zaman Zaman, Zaman Zaman…"
- Али, - спросил я его, - что это значит?
Даже не улыбнувшись, он ответил на своем беглом и певучем английском:
- "Иногда"… - И добавил: - Это моя любимая песня о несчастной любви!
- У тебя несчастная любовь?
- Ты мне вот скажи, - вдруг пустился он в неожиданный утренний монолог, - отчего русские женщины все такие?
Я сел рядом и стал смотреть, как внезапно выскользнувшая из трещинки на фундаменте ящерка устроилась на солнце, беззащитная и одинокая, как любой из нас, когда он остается наедине с собой.
- Я очень любил одну русскую женщину, - продолжал Али, - два года назад… - Он задумался, будто проверяя что-то внутри себя, а потом сказал: - Нет, три… - Налил нам еще по стаканчику чая, вновь включил песню, в которой ветер выбрасывал на берег слова "Zaman Zaman", и продолжил: - Я даже приезжал к ней в Россию, думал, что она ждет меня. Но она посмеялась, и я уехал обратно… У нее оказался муж, он хотел меня убить…
Мне стоило больших трудов не рассмеяться. Я представил, как Али бежит по улице большого, вымерзшего, заснеженного города, удирая от мужа своей возлюбленной, которая таковой, впрочем, и не была. Морок, тень, не более. И, как специалист по теням, я сдержал смех. Ящерка внезапно взмахнула хвостиком и вновь скрылась в одной из трещинок фундамента.
- Тебе просто не повезло, Али! - сказал я.
- А Марина? - возразил он.
Песня закончилась, Али сразу же поставил ее третий раз подряд.
Я не понимал, о какой Марине он говорит. Мне хотелось в номер, открыть балкон, включить телевизор и уснуть под один из иноговорящих каналов, лучше местных, чтобы звуки турецкой речи напрочь выбивали из меня, как пыль из ковра, всю память о родине, возвращение на которую приближалось неумолимо.
- Аниматорша, - уточнил он, поняв, что я с трудом идентифицирую имя, - она на меня даже не смотрит! А ведь я ей сразу сказал, что женюсь…
Али страдал. Это было серьезно. И я ничем не мог ему помочь!
- А что она говорит? - спросил я.
- Ничего, но я знаю, что она любит Озтюрка…
Это была не комедия, самая настоящая драма. Мне казалось, что еще минута, и Али или расплачется, или решит покончить жизнь самоубийством. Щипцами для завивки, машинкой для стрижки волос, ножницами, да мало ли какие изысканные приспособления еще можно найти в его куаферской.
- Почему только русские женщины, Али?
- Для турчанок я неудачник, и потом, они очень гордые. И им надо сразу замуж. А для этого у меня должно быть много денег.
- Но они ведь такие красивые, Али! - искренне сказал я.
- Ты знаешь слово "харашo"?
- Конечно!
- Харашо - это значит русская женщина! - сказал Али.
- А немки, шведки, англичанки? Бельгийки, француженки, да кто только сюда не приезжает!
Али смотрел на меня, как на полного идиота. И в его глазах действительно стояли слезы. Если он еще раз включит сейчас эту песню, то я зареву вместе с ним, она приманивает тени и призраки, еще не хватало, чтобы вот здесь, на этой скамейке, рядышком уселись моя покойная мать и моя бывшая жена, а собака начала ловить ящериц, как это любила делать при жизни.
Когда летними вечерами мы уходили в лесок поблизости от дома, пес, навалявшись в траве, начинал носом приподнимать камни в поисках этих странных существ, которых я до сих пор люблю не меньше, если не больше, бабочек. Хотя иррациональность и эротизм последних все так же завораживает меня и сейчас, как тогда, в детстве, когда я наблюдал за порхающими сгустками красок на берегу совсем другого моря, думая, что наблюдаю нашествие ангелов, не иначе.
Это было несколько дней назад, а сегодня утром, узнав, что Марина пропала, я решил, что лучше всего пойти сейчас к Али и попытаться узнать, что произошло на самом деле. На мгновение мне даже подумалось, что он вполне мог похитить ее в пылу своей безудержной страсти, хотя если это так, то он явно ничего не скажет.
Али был не один. Он сидел вместе с Озтюрком, они пили чай и слушали все ту же загадочную песню с припевом "Zaman Zaman". И Али плакал, а Озтюрк его успокаивал. И они о чем-то быстро-быстро говорили по-турецки, было ощущение, что Али в чем-то обвиняет Озтюрка, а тот если и не оправдывается, то, по крайней мере, защищается.
И значило все это одно: ни о каком похищении не может быть и речи. Слишком естественными были слезы Али, чтобы подозревать его в исчезновении Марины. Остается надеяться, что ничего фатального не произошло и она просто сделала какую-нибудь глупость, свойственную всем особам двадцатилетнего возраста.
Только вот какую?
Я не полиция, чтобы задаваться такими вопросами, мне и так есть над чем ломать голову. Прежде всего, что делать с билетом, успеваю его сдать или же нет?
И внезапно понимаю, что уже принял решение. Бессмысленное, идиотское, абсолютно не прагматическое. Видимо, это все пьяная, бессонная бодрумская ночь, да еще утренний кипеж в отеле. Но я не могу пока возвращаться. Пусть будет "пока", всегда должна оставаться зацепка.
- Она ушла, - говорит, наконец-то заметив меня, Али, - он ей сказал вчера, что не сможет ее полюбить! И она ушла!
- Не дура, вернется! - тщательно подбирая английские слова, отвечаю я.
- Русские женщины, они такие странные!
- Надо работать! - говорит Озтюрк, берет камеру и идет по направлению к пляжу.
12. Продолжение игры с демонами
Когда в детстве мне бывало особенно плохо, скажем, в те дни, когда я особенно ждал мать, а она все не появлялась и бабушка с дедушкой устало объясняли, что ее нет в городе, что она занята на работе, да и не помню уже всего, что они говорили мне в эти минуты, то я, наревевшись, скрывался за старым комодом, где было мое укрывище, доставал некрашеную деревянную шкатулку, зачем-то выпрошенную у бабушки, и начинал играть с демонами.
Про них дома мне никто и никогда не рассказывал. Просто я знал, что они есть.
В коробке хранились два солдатика с неразличимыми лицами, индеец с томагавком и с двумя перьями в пластмассовых волосах, а самое главное, цветные стеклышки и картонная трубочка калейдоскопа. Хотел бы я и сейчас иметь такую, но сомневаюсь, что ее можно найти в магазинах, торгующих игрушками. Разве что китайцы наловчились их изготавливать так же шустро, как они делают все на свете, от квакающих роботов до кукол, пугающих одним лишь взглядом.
Солдатики и индеец просто жили в коробке и к демонам не имели никакого отношения. А вот стеклышки и калейдоскоп были магическими артефактами, пользоваться которыми я быстро научился.
Через стеклышки я пытался найти мать. Я искал ее в зеленом мире и в желтом. В красном и в синем. Иногда мне казалось, что я вижу ее, идущую то по каким-то странным холмам, покрытым высокой, чуть ли не в мой тогдашний рост, красной травой, то по песчаным дюнам непривычно синего цвета, хотя само слово "дюны" было мне в те годы еще неведомо. Долго прижимать стеклышко к глазу было неприятно, мир начинал расплываться, мать, так и не появившись вблизи, исчезала окончательно, и мне оставалось одно, взять в руки калейдоскоп.
Это и было средство общения с демонами. Приманка, ловилка, подзывалка, волшебная снасть, наделенная удивительным свойством. Она соединяла мой мир с тем, где обретались эти клыкастые и злобные существа, вот только, общаясь со мной, они становились другими, добрее и отзывчивее. Видимо, мое детское отчаяние действовало на их души, хотя я до сих пор не убежден, есть ли таковые у демонов.
Для того чтобы их увидеть, надо было просто приставить калейдоскоп к глазу и потихоньку начать вращать. Поначалу ничего не происходило, лишь один узор сменялся другим. Но вот наступал момент, когда в дальней точке, в самом центре цветовой пляски, как в жерле вулкана, вдруг появлялось отвратительное лицо с глазами навыкате и с двумя клыками, выпирающими из обоих уголков рта. Кто-то пожаловал ко мне, я не знал его имени, они обычно не представлялись. Да и были похожи друг на друга, разве что у некоторых было не два клыка, а четыре, кто-то отличался уродливыми наростами на голове, ну а у одного, который порою снится мне и сейчас, был всего лишь один глаз без белка, пристально смотревший на меня прямо из его лба.
- Найди мою мать! - просил я демона и опять начинал вращать калейдоскоп.
Существо исчезало, но всегда возвращалось. И всегда с одной и той же фразой:
- Попроси чего-нибудь другого!
И тогда я предлагал поиграть, демон начинал ловить меня, я прятался от него, порою выигрывал я, порою он, второе случалось чаще, но в самый пик игры, когда мне надо было прятаться снова, всегда появлялась бабушка, мне приходилось убирать калейдоскоп в шкатулку, покидать укрывище и идти на ее зов.
Продолжалось это года два, после чего я забросил своих демонов, решив, что уже вырос, да и потом, их же вообще не существует! И отчего-то лишь сейчас, смотря на скрывающийся в сумеречном море остров Кос, вспомнил о них.
Произошло это через три дня после исчезновения Марины и всего через сутки после моего так и не случившегося вылета обратно. Доплатив, я перенес срок отлета на последний день действия визы, добрым словом вспомнив Влада и послав ему эсэмэску, в которой написал лишь одну фразу: "Пока остаюсь".
После чего, собрав вещи, покинул гостеприимную "Конкордию", не собираясь при этом покидать Ортакент. Мне не улыбалось искать себе жилье в Бодруме, где все было намного дороже, да и потом, у меня уже было здесь койко-место, которое сосватал Мамур.
На том самом пирсе, где мы познакомились и где я все так и не мог дождаться своей собаки, был пришвартован катер его отца. Обычно тот на весь сезон приезжал сюда из Стамбула, но в этом году то ли здоровье не позволило, то ли что еще, только катер, названный ласковым словом "Istavrit", стоял у пирса невостребованным и вполне мог приютить меня на какое-то время.
Не бесплатно, конечно, хотя Мамур и придумал мне работу.
Надо сказать, довольно безумную.
Сам он ведь тоже не просто так бил здесь баклуши. У его сестры в Бодруме было небольшое туристическое агентство, которое занималось тем же, чем и все прочие, продавало экскурсии по разным местным достопримечательностям. Были экскурсии серьезные, которые требовали лицензированных гидов, а были и те, на которых лицензии никто не спрашивал, главное - иметь хорошо подвешенный язык да хоть что-то знать о том месте, где ты находишься.
Бизнес у Мамура с сестрой шел гладко, но была одна проблема, русские. Они вечно всем были недовольны. Особенно те, кто поселялся не в какой-нибудь "Конкордии", а в дорогущих пятизвездочных резервациях, разбросанных по всему побережью Бодрумского полуострова. И мой турецкий друг, с которым мы встречались уже каждый день, да и в город частенько ездили вместе, вдруг сообразил, что если обладать определенными талантами к раскрашиванию действительности, проще говоря, к выдумкам, то можно проводить и эксклюзивные экскурсии по очень высокой цене, что так должно понравиться состоятельным русским из пафосных отелей. Особенно эта идея запала ему в голову, когда я весь вечер рассказывал ему о своих видениях, связанных с капудан-пашой Пири Реисом и с первым строителем замка немецким рыцарем Генрихом Шлегельхольтом из городка, некогда именовавшегося Темпельбургом, а сейчас известного как польское местечко Чаплинек.
- Попробуй, - сказал Мамур, - все чаевые твои, а так кров и стол, согласен?
- А сестра?
- Дениз? Вот познакомишься и сам все поймешь.
Клиентов должны были подбирать они, они же обеспечивали и их трансфер. Мне надо было к обозначенному часу добираться до Бодрума, встречаться с гостями, водить их по городу, рассказывая различные байки, потом сдавать на руки или Мамуру, или Дениз, а самому ехать обратно в Ортакент и тащиться на пирс, где меня ждал катер "Istavrit", что в переводе означает "Ставрида", турки любят эту рыбу, особенно те из них, кто родом из Стамбула.
Устроив меня на новом месте жительства, Мамур выдал мне голубую футболку размера XL с белой надписью "Deniz Tour", показал, где стоит микроволновка, а где чайник, и, сказав, что завтра в десять утра мне надо быть у входа в замок, отбыл в Бодрум, дав всем этим понять, что отныне наши отношения переходят в иную плоскость, работодателя и его служащего. Что же, не самые плохие отношения, особенно если и тот и другой ведут себя честно.
Последнее можно было проверить только временем. Меня не смущало, что Мамур мусульманин, а я по вероисповеданию христианин. За эти две недели, что я уже пробыл здесь, до меня дошло главное. Не знаю, как в глубине страны, скажем, в той же Анатолии или на юго-восточных границах, в каком-нибудь городе Муш, но здесь, на Эгейском побережье, в районе бывшего Галикарнаса, а ныне в городе Бодруме и его окрестностях, турки порою большие европейцы, чем мы, русские. При этом они все равно восточные люди, но и мы далеко не западные. И судьба у нас примерно схожа, у них была империя, распространившаяся на две части света, и у нас такая же, одно слово, Евразия. Что же касается ислама…
Мне не понять его сути, но я и не стремлюсь. Здесь, на Эгейском побережье, он меня не пугает, как и не мешает. Это не так, как в Эмиратах, куда меня занесло несколько лет назад по делам в командировку с шефом. Там я чувствовал себя рыбой в аквариуме, которая всего лишь объект для наблюдения. Или же существо инопланетное, для которого контакт с местными жителями невозможен. Тут же все иначе. Я оказался если и не среди своих, то среди очень близких мне людей.
Я догадываюсь, что у турок есть свои проблемы. И навряд ли мне понять их, даже если предчувствие прошлогоднего сна станет явью и я узнаю, какая здесь зима. Но вот это странное чувство дома все больше и больше овладевает мною, хотя весь этот бред насчет того, кем я был в прошлой жизни в этих самых местах, с каждым днем становится все дальше и дальше от меня. По крайней мере, того, каким я вышел из самолета в Стамбульском аэропорту пару недель назад. Разве что я был Пири Реисом? Не самый, между прочим, плохой вариант!
На соседней яхте начинается ужин. Там живет семья, родители и трое детей. Весь вечер они бегали по пирсу, временами с любопытством поглядывая в сторону катера. Мамур предупредил соседей, что на нем какое-то время поживет гость, но не сказал, что это будет русский, вот детям и стало интересно, что это за тип поселился у них по соседству.
Тип же, выйдя из каюты, смотрел на небо и считал звезды, которых было очень мало в эту ночь, луна съела всё!
А потом, когда все в ближайшей округе уже легли спать, катер внезапно стал моей новой шкатулкой с демонами. Не знаю, как это получилось, может, я просто очень долго смотрел на небо и научился различать звезды сквозь невыносимо яркий свет луны, но в один прекрасный момент вдруг опять возникло то самое ощущение, как в детстве, когда я приставлял к правому глазу картонную трубочку калейдоскопа.
И они вдруг вновь появились. Когда я в последний раз играл с демонами? Лет в шесть?