В 70 лет неугомонный Баллард написал, по выражению рецензентов, "первый необходимый роман XXI века". Пол Синклер, травмированный авиатор, и его жена Джейн приезжают на Лазурный берег в бизнес-парк "Эдем-Олимпия", где Джейн должна занять место Дэвида Гринвуда - терапевта и педиатра, застрелившего в припадке безумия десять человек. Но что заставило его сойти с ума? Какую тайну скрывают зеркальные фасады транснациональных корпораций? И насколько заразна эпидемия насилия?
Содержание:
Предисловие 1
Часть первая 1
Часть вторая 54
Часть третья 69
Примечания 77
Комментарии 77
Дж. Г. Баллард
Суперканны
Предисловие
Несколько слов о местной географии. Те, кто часто бывает на Французской Ривьере, знают Марина-Бе-дез-Анж - огромный комплекс многоквартирных домов, который, словно новый Колизей, раскинулся вдоль подлетной траектории авиалайнеров, идущих на посадку в ниццком аэропорту. Фонд Пьера Кардена в Мирамаре, к западу от Ниццы, найти нелегко, но заглянуть туда стоит; вероятно, это одно из самых странных зданий в Европе. Еще одна архитектурная диковинка поблизости - Пор-ле-Галер с его фасадом наподобие пчелиных сот, творение, вполне достойное Гауди .
Антиб-ле-Пен в Гольф-Жуане являет собой составную часть Лазурного берега эпохи высоких технологий, успешно воюющего со стариной. Еще более убедительный пример (как раз и ставший прототипом "Эдем-Олимпии") - живописный бизнес-парк "София-Антиполис" в нескольких милях к северу от Антиба.
Суперканны - это роскошный анклав в горах над Круазетт , но так вполне можно назвать и всю территорию научных парков и сети дорог в горах над долиной Вар. Все вместе это - европейская Силиконовая долина, мир, бесконечно далекий от казино и отелей belle époque , типичных для старой Ривьеры.
У въезда в аэропорт Канны-Манделье расположился музей авиационной старины "Ностальжик авиасьон" - веселенькое собрание древних аэропланов, настоящий праздник души для самолетных фанатиков. Сегодня на новой Ривьере даже авиации нашлось место лишь в добродушно чтимом прошлом.
Дж. Г. Баллард
Часть первая
Глава 1
Гости дворца мечты
Первым человеком, которого я встретил в "Эдем-Олимпии", был психиатр, и, как ни посмотри, думается мне, есть некая закономерность в том, что моим гидом по этому "городу разума", стоящему в холмах над Каннами, оказался специалист по умственным болезням. Теперь я понимаю, что в воздухе офисных зданий бизнес-парка нас подстерегало - как необъявленная война - ждущее своего часа безумие. Для большинства из нас доктор Уайльдер Пенроуз был нашим милым Просперо, эдаким психопомпом , извлекающим на свет наши самые темные фантазии. Помню появившуюся на его лице вкрадчивую улыбку, когда мы обменивались приветствиями, и его бегающие глаза, при виде которых я предпочел не замечать его протянутую руку. Лишь когда я научился восхищаться этим ущербным и опасным человеком, я смог подумать о том, чтобы убить его.
Мы с Джейн решили не лететь из Лондона в Ниццу - это путешествие не длиннее ленча, что подают в самолете на пластиковом подносе, - а поехать на Лазурный берег машиной и последние несколько денечков насладиться свободой, а уж потом сдаться на милость "Эдем-Олимпии" и подчиниться порядкам, заведенным в этой еврокорпорации. Джейн все еще одолевали сомнения насчет предстоящей полугодичной командировки в клинику, принадлежащую бизнес-парку. Ее предшественника, молодого английского врача Дэвида Гринвуда, настигла трагическая, так и не объясненная кончина - после того как он, во внезапном помешательстве, начал палить из ружья. Так уж вышло, что Джейн знала Гринвуда - они работали вместе в больнице Томаса Гая, - и я теперь частенько вспоминал по-мальчишески красивого доктора, одна улыбка которого могла поднять с коек целое женское отделение.
Вспомнить о Гринвуде нам пришлось в Булони, когда наш "ягуар" съехал с парома, курсирующего через Ла-Манш, и покатился по причалу. Джейн, отправившись в табачную лавку за пачкой "житан" (тех самых, контрабандой проносимых сигарет, что помогли нам не сойти с ума за несколько месяцев, пока я валялся в больнице), купила номер "Пари матч", с обложки которого на нас смотрел Гринвуд - из-под заголовка о нераскрытой тайне. Глядя, как моя отважная, но беззащитная молодая жена, усевшись на капоте "ягуара", рассматривает черно-белые фотографии убитых и зернистую схему маршрута смерти, я понял, что ее необходимо еще какое-то время выдержать на расстоянии от "Эдем-Олимпии".
Чтобы не перегревать воображение Джейн и старенький двигатель "ягуара", я решил ехать не по Autoroute du Soleil , а по шоссе "эр-эн-семь". Мы миновали Париж по Peripherique и первый наш вечер провели в видавшей виды лесной гостиничке неподалеку от Фонтенбло, рассказывая друг другу о прелестях "Эдем-Олимпии" и стараясь не замечать старинного охотничьего ружья, висевшего над камином в столовой.
На следующий день, проехав долгие мили, наполненные пением цикад, мы углубились в край оливковых рощ; я уже бывал здесь, когда мальчишкой родители впервые возили меня на Средиземноморье. Удивительно, но многие прежние ориентиры остались на своих местах - семейные ресторанчики, книжные лавки и маленькие аэродромы с беспорядочно стоящими самолетами - именно при виде их я когда-то впервые задумал стать летчиком.
Пытаясь отвлечь Джейн, я рта не закрывал. За недолгие месяцы нашего брака я почти ничего не рассказывал моей эскулапше-жене о себе, а потому эта поездка стала автобиографией на колесах - километры пыли, насекомых и солнца наматывались на спидометр, а вместе с ними раскручивалась моя предыдущая жизнь. Моих родителей не было на свете уже двадцать лет, но я хотел, чтобы Джейн познакомилась с ними - запойным бабником-папашей, барристером с провинциальной клиентурой, и страдающей от одиночества фантазершей-матушкой, постоянно выпутывающейся из очередного безнадежного романа.
В гостинице в Отериве, к югу от Лиона, мы с Джейн сидели в буфете с высокими сводами, за тридцать пять лет ничуть не изменившемся, где кабаньи головы глазели со стен - над полками, уставленными бутылками с самым дрянным алкоголем, какой мне доводилось видеть. Мои родители после обычного сварливого завтрака, состоящего из круассанов и кофе пополам с коньячком, потащили меня во дворец мечты "Facteur Cheval" , сказочное творение из камушков, которые старый почтальон привозил из своих разъездов. Работая без устали в течение тридцати лет, он соорудил внушительных размеров кукольный дом, отражавший его простое, но вполне достойное представление о рае на земле. Моя мать, неуверенно ступая после коньяка, поднималась и спускалась по миниатюрным лестницам, слушая, как мой отец зычным баритоном декламирует наивные стишки почтальона. А у меня - обычный для десятилетнего мальчишки интерес к сексуальной жизни родителей! - в голове мысли только о том, что же происходило между ними ночью. И теперь, обнимая Джейн на дорожке у дворца мечты, я понял, что так никогда об этом и не узнаю.
"Конек" вполне мог бы и выжить, но на смену Франции шестидесятых с ее ленчами в придорожных кафе, фантомасовскими "ситроенами" и лозунгами против "Се-эр-эс" пришла новая Франция с ее высокоскоростными монорельсовыми дорогами, "Макдональдсами" и роскошными авиашоу, куда мы с моим двоюродным братом Чарльзом, организовав издательство, специализирующееся на авиационной тематике, наведывались на арендованной "цессне". А новее всего в новой Франции была "Эдем-Олимпия". Эта зона в десяти милях к северо-востоку от Канн на лесистых холмах между Валбонном и морем представляла собой новейший застроечный комплекс, который начался с "Софии-Антиполиса" и скоро превратит Прованс в Силиконовую долину Европы.
Привлеченные налоговыми льготами и климатом, так похожим на северокалифорнийский, десятки межнациональных компаний переехали в бизнес-парк, где теперь работало десять с лишним тысяч человек. Высшее его руководство было наиболее высокооплачиваемой профессиональной кастой в Европе, новой элитой администраторов, банкиров и научных предпринимателей. Роскошно изданная брошюра воспевала видение из стекла и титана, прямиком сошедшее с кульманов Ричарда Ньютры и Фрэнка Гери ; однако этот модернизм был очеловечен декоративными парками и искусственными озерами и являл собой более мягкую версию Лучезарного города Корбюзье . Даже я при всем своем скептицизме потерял бдительность.
Рассматривая карты, я положил брошюрку на мою коленную скобу; Джейн тем временем вела наш "ягуар" в направлении Граса по шоссе, к середине дня заполнившемуся машинами. Парфюмерный запах с близлежащей фабрики проник в салон, но Джейн опустила стекло и вдохнула поглубже. Бесшабашный вечерок, проведенный нами накануне в Арле, вернул ее к жизни: мы прогуливались под ручку нетвердой - после обеда с возлияниями - походкой, обследуя то, что, по моему убеждению, было каналом Ван Гога, а оказалось вонючей дренажной канавой за дворцом архиепископа; обоим нам не терпелось поскорее вернуться в гостиницу и улечься в роскошную постель.
Пожалуй, впервые со дня нашей свадьбы румянец стал возвращаться на ее щеки. У нее были внимательные глаза и анемичная кожа вундеркинда.
До встречи со мной Джейн слишком много времени проводила в лифтах и патологоанатомических театрах, и бледное сияние ламп дневного света преследовало ее, как двенадцатилетнего подростка преследуют воспоминания о страшном сне. Но едва мы выехали из Арля, она собралась с силами, готовая принять вызов "Эдем-Олимпии", и я слышал, как она бормочет себе под нос соленые словечки, которые так смущали молодых консультантов из больницы Гая.
- Ну-ка, Пол, приободри меня. Сколько еще осталось?
- Последняя миля всегда самая короткая. Ты, наверно, устала.
- Я неплохо отдохнула - даже не думала, что так хорошо будет. Почему я так нервничаю?
- Успокойся. - Я обхватил ее пальцы вместе с рулевым колесом и направил "ягуар" чуть в сторону, объезжая пожилую женщину на велосипеде с корзинками, из которых торчали длинные французские батоны. - Джейн, тебя ждет колоссальный успех. Ты самый молодой врач в штате и самый красивый. Знающая, трудолюбивая… что еще?
- Нагловатая?
- Ты будешь им полезна. И потом, ведь это всего лишь бизнес-парк.
- Кстати, вот и он - прямо по курсу. Бог ты мой, да он размером с Флориду…
Офисные здания комплекса "Эдем-Олимпии" стали появляться на склонах гор вдоль вытянутой долины, поросшей эвкалиптами и зонтичными соснами. За ними были видны крыши Канн и Иль-де-Лерана - уголок Средиземноморья, при виде которого мое сердце всегда начинало биться сильнее.
- Пол, посмотри-ка туда… - Палец Джейн, указывающий на склон горы, был все еще грязноват - ей пришлось заменить свечу зажигания. Сотни голубых овалов подрагивали, как слезящиеся под солнцем Прованса глаза. - Это что такое - коллекторы для дождевой воды? Или емкости с Шанелью номер пять? А эти люди… Они что - голые?
- Голые. Или почти голые. Это бассейны, Джейн. Посмотри-ка хорошенько на своих новых пациентов. - (В саду собственной виллы какой-то важный босс, разменявший шестой десяток загорелый мужчина, стройный, почти как мальчишка, легко подпрыгивал на трамплине, готовясь нырнуть.) - Крепкий народец… Не могу себе представить, чтобы кого-нибудь из них свалила болезнь.
- Еще как представишь. Работы у меня будет по горло. Тут, небось, на каждом шагу аэропортовый туберкулез и вирусы, которые плодятся только в частных самолетах. А уж что до душевных расстройств…
Я принялся считать бассейны - по числу бирюзовых вспышек, теряющихся за высокими заборами вилл под сенью саговников и бугенвиллий. Через десять тысяч лет, когда Лазурный берег давным-давно уже опустеет, первые археологи будут недоумевать, разглядывая эти пустые ямы с их поблекшими фресками, изображающими тритонов и стилизованных рыбок, - как удивят их эти подводно-солнечные часы, а может быть, алтари чудной религии, оставленные высоко в холмах неким племенем мистиков-геометров!
С шоссе на Канны мы свернули в аллею, которая вела к воротам бизнес-парка. Колеса "ягуара" онемели, заскользив по более шикарному дорожному покрытию - это была чуть ли не измельченная слоновая кость. Здесь, наверно, и мощные покрышки лимузинов-кадиллаков катят беззвучно. Ряды канарских пальм по краям образовывали что-то вроде почетного караула, а на центральной площадке пылали клумбы золотистой пушницы.
Несмотря на этот ослепительный антураж, роскошь "Эдем-Олимпии" была по-старомодному сдержанной - именно такую стратегию выбрали в начале нового тысячелетия расчетливые богачи информационного века. Офисные здания из стекла и серого, отливающего красным металла располагались на солидном расстоянии друг от друга - их разделяли искусственные озера и окруженные дорожками островки леса; здесь вполне мог бы найти себе уютное убежище и современный Робинзон. Едва заметная пелена над озерцами и теплое солнце, отраженное стеклянными стенами, создавали опаловую дымку, отчего весь бизнес-парк казался каким-то миражом, виртуальным городом, выросшим в этом пахнущем соснами воздухе, как sont-et-lumiére видение нового Версаля.
Но работа и реалии корпоративной жизни не давали "Эдем-Олимпии" воспарить к облакам. Снаружи к зданиям прилепились вентиляционные шахты и кабелепроводы - явное свидетельство того, что "Эдем-Олимпия" заботится о прибылях компании и желает угодить акционерам. Тарелки спутниковых антенн на крышах торчали, как апостольники монахинь из ордена сестер-компьютерщиц, верующих в непогрешимость рабочих станций и благость электронной бухгалтерии.
Гравий впился в покрышки "ягуара". Очнувшись от своих грез наяву, Джейн резко затормозила перед постом охраны; старенький спортивный автомобиль замер, словно врезался в стену. Два охранника в униформе подняли головы, оторвав взгляд от своих мониторов; Джейн сделала вид, что не заметила их, и уже готова была отсалютовать им жестом из двух пальцев, но я успел накрыть ее руку.
- Джейн, они на нашей стороне.
- Извини, Пол. Я знаю, мы хотим, чтобы я им понравилась. Опусти свое окно, - она скорчила себе гримаску, посмотревшись в зеркало заднего вида. - Эти дешевые духи. От меня несет, как от девки…
- Ты лучшая девка на Лазурном берегу. Им повезло, что они тебя нашли. - Я попытался ее успокоить, погладив ее руки, завозившиеся с тюбиком помады, - она, как одержимая, не уставала прихорашиваться. Ее запястья были влажными не только потому, что припекало августовское солнце. - Джейн, мы здесь никому ничего не должны. Да ты хоть сейчас можешь передумать. Можем пересечь итальянскую границу и провести недельку в Сан-Ремо…
- Пол, я что - твоя дочь? - Джейн нахмурилась, взглянув на меня, словно я какой-то посторонний и вмешиваюсь в ее личную жизнь. Потом она извиняющимся жестом прикоснулась к моей щеке. - Я подписала контракт на шесть месяцев. После смерти Дэвида у них проблемы со штатом. Я им нужна…
Я видел, что Джейн пытается расслабиться, обращаясь с собой как с пациентом, пребывающим в шоке после автокатастрофы. Она откинулась на потертое кожаное сиденье, полной грудью вдохнула великолепный воздух, а потом медленно выдохнула. Пригладила свою темную челку, которая прикрывала ее высокий лоб и всегда начинала топорщиться ежиком, как только ее нервишки давали о себе знать. Я вспомнил, с каким спокойствием и уверенностью помогала она практиканткам-медсестрам, возившимся со скобой на моей коленке. В глубине души она была озорной девчонкой, новобранцем, прячущим в шкафчике гранату со взрывателем, и, блюдя косный распорядок пансиона и больницы при медицинской школе, тем не менее всегда была готова проявить доброту и прийти на помощь сплоховавшей экономке или санитарке.
Теперь, когда она оказалась в Эдем-Олимпии, настал ее черед бояться сверхинтеллектуальных французских врачей, которые скоро будут ее коллегами. Она села прямо, подняла подбородок. Пальцы ее победно забарабанили по рулевому колесу. С удовольствием убедившись, что ей по силам взять себя в руки, она заметила, что я массирую колено.
- Ах, Пол, эта ужасная скоба… мы ее снимем через пару дней. У тебя все время болит, но ты ни разу не пожаловался.
- Извини, что не мог подменять тебя за рулем. От Мейда-Вейл до Канн путь неблизкий.
- От Мейда-Вейл куда ни езжай путь неблизкий. Я рада, что мы наконец добрались. - Она принялась разглядывать офисные здания на склонах гор, тарелки спутниковых антенн, что фильтруют льющиеся с небес потоки информации. - Вид довольно цивилизованный - на европейский манер. Чистота стерильная. Даже не верится, что здесь кому-нибудь позволят сойти с ума. Бедный Дэвид…
Наше пребывание в "Эдем-Олимпии" прошло под знаком смерти Дэвида Гринвуда, витавшей над искусственными озерцами и рощицами, как призрак Гаврилы Принципа витает над Сараево и Ли Харви Освальда - над Далласом. Так и осталось загадкой, почему этот влюбленный в свою профессию врач-педиатр однажды утром в конце мая вышел из своей виллы и отправился на охоту за людьми. Он убил семерых администраторов высшего звена из "Эдем-Олимпии", прикончил троих заложников, а потом выстрелил в себя. Он не оставил ни посмертной записки, ни послания с проклятиями, а когда полицейские снайперы сомкнули круг, спокойно покончил с собой.