- Грабор, как же я раньше не мог понять, что не люблю винограда! Я сегодня весь вечер пил вино и ел виноград. Я решил, что это то, что мне нужно. Я ошибался. Я чудовищно ошибался.
- А я люблю виноград, - сказал Грабор.
Хоуи посмотрел на него недружелюбно.
- Нет, ты сначала подумай, прежде чем так говорить. Я так говорил пять минут назад. Но я так говорил, потому что не успел как следует подумать.
- Я люблю виноград, - повторил Грабор.
- Значит, у тебя газы, - разочарованно сказал Хоуи. - Значит, ты любишь потеть. - Он вытер себе рот салфеткой. - Потеют от многих вещей. От работы, спорта, от баб, даже от разговоров. А я не люблю потеть. Скажи, Грабор, что мне делать?
- Хороший ты человек, Хоуи, - сказал Грабор. - Разборчивый.
- Я с тобой впервые по душам заговорил. Чем воняет от тебя? Любишь потеть? Я не люблю. Запомни это раз и навсегда. Это черное место, тебя сейчас вперед ногами, - сказал он, повернувшись к семнадцатилетней официантке, блондинке со скромным разрезом глаз.
Среди посетителей белые были в меньшинстве.
- Я, Хоуи, люблю Майкла Джексона. Он все бегает-бегает и совсем не потеет. Знаешь почему?
Хоуи поднял глаза и сделал гримасу сомнения.
- Он не потеет, Хоуи, потому что он гений. Если бы ты родился гением, то тоже бы никогда не потел.
- Хм. Майкла Джексона я тоже, пожалуй, люблю. Хорошо двигается. Я вообще музыку люблю, пляж, Чарлстон. Я знаю, что ты тоже любишь Чарлстон.
Парень неожиданно загрустил. Он наконец опустился на стул и стал медленно поворачивать перстни на своих пальцах. Грабор заметил, что его приятель ухаживает за своими ногтями.
- Еще, Грабор, я не люблю смерть, - вдруг сказал он. - Я не люблю две вещи. Я не люблю смерть и не люблю потеть.
Подошел рыхломордый американец, похожий на вечного студента, обнял их обоих:
- Слушай, Грабор, ты обещал найти мне русскую девку.
В глубине бара, в дыму уже двигались танцующие пары. На приподнятых задах африканских девушек поблескивал атлас. В этом месте со стенами, окрашенными в темно-зеленый цвет, с такими же темно-зелеными шторами, столиками было что-то от заштатного правительственного учреждения. Большая карикатура на стене изображала разврат и многоликость Нью-Йорка. Корабельный штурвал, перемотанный канатом, подтверждал близость к океану. Хоуи еще раз сказал, что не хочет потеть. Грабор неожиданно вспыхнул, встал с места, схватив рыхломордого за пиджак.
- Я цыган. Цыган. Где я возьму тебе русскую девку?! - он заорал, заглушая словесный гул и музыку. - Украсть, что ли? Кто ты такой вообще? Я не сутенер! Зачем тебе девка? Хочешь - покупай. Я торгую человеческими внутренностями. Хочешь продам женскую печень? Почку… Я не торгую бабами целиком.
Несколько крупных мужчин поднялись из-за столиков. Барменша с костлявым, как у стерлядки, носом приветливо улыбнулась Грабору.
- Я не сутенер! Я медик! Я могу тебе аппендицит вырезать! - Он вынул градусник из внутреннего кармана. - Вот, могу вставить.
Потом неожиданно смягчившись, прильнул к детине и протяжно, взасос поцеловал его в губы, пока тот не успел опомниться.
- Помнишь, я учил тебя быть нежным? Не нужны тебе никакие девочки. Пойдем ко мне.
Грабор с удовлетворением услышал, что стулья задвигались обратно. Люди смеялись. Он выпустил раскрасневшегося парня из своих объятий и потянулся за бокалом. Кто-то перехватил его руку, и Грабор увидел перед собой Большого Василия с обветренными, улыбающимися губами.
- Грабор, тут Поп взбеленился. Бегает по городку, собирается тебя убить.
ФРАГМЕНТ 6
На выходе из "Винстон" их внимание привлек стандартный плакат на простом листке бумаги, прилепленный на стекло изолентой. "Пропала собака…" "Разыскивается полицией…" "Вышел из дома и не вернулся…" Последний вариант в сегодняшнем случае. Мужчина с большим лицом, едва вмещающимся в фотоснимок, вопрошал тревожно напечатанными буквами: "Вы меня не встречали?" Крупная, тяжелая голова, узко посаженные глаза, вросшие мочки ушей, форма одной из ноздрей отличается от другой из-за перенесенной травмы. Хьюго Ореллана, место рождения Эль-Сальвадор, 11.3.1958, 41 год, рост: 5′6″, вес: 200 фунтов, глаза и волосы: карие, ушел из Карпентерсвилла, штат Иллинойс 30 июня 1986 года, тринадцать лет назад.
- Как хорошо, что мы его никогда не встречали, - сказал Грабор.
- А у нас с тобой морды еще похлеще будут, - рассмеялся Большой Василий.
ФРАГМЕНТ 7
Они вышли из бара, и Грабор тут же поскользнулся. Размашисто, неловко он растянулся на льду у самого порога. Василий помог ему подняться, и они пошли в сторону русского магазина.
- Это чтобы сегодняшний день хорошо запомнился, - сказал Грабор отряхиваясь и добавил: - Отелло толстожопый. Давай ему нож подарим. Пусть зарежет меня. Не хочу быть задушенным, как баба.
Поп попался им на пути возле самой лавки - не то чтоб вырос из-под земли, а скорее соскользнул со стены в виде бесформенной трясущейся тени. Было понятно, что он очень пьян и совсем недавно плакал. Его крупные картофельные черты лица распухли от слез, почти скрыв в себе маленькие голубые глазки. Он шел навстречу Василию и Грабору, но, казалось, не замечал их. Он разговаривал сам с собой, чувствовалось, что он несет в себе какую-то недавно открывшуюся ему правду. Что эта правда сама собой несет и его. Поравнявшись с ними, он вдруг тяжело качнулся в сторону Грабора и закричал, выплескивая глубину своего детского расстройства. Завизжал и заплакал.
- Это ты, это все ты, - он размахивал руками, надеясь ударить Грабора, но промахивался. - Медведь. Это твой медведь.
Падая под тяжестью его тела, Грабор успел заметить, что из соседней подворотни к ним быстрыми шагами приближается Хивук, что он быстро передвигает ногами и на одной из рук тащит за собой изогнутую мулатку Мишел, скользящую на платформах… Снегопад кружил во всех направлениях одновременно. Поп лежал на Граборе в ватной, неудобной для драки куртке, повторяя про медведей. Первый шлепок прилетел ему от Василия, хозяйский, дружелюбный шлепок ладонью по щеке. Поп откатился от Грабора, и Василий взял его сзади за плечи, пытаясь приподнять. Он не успел этого сделать, потому что Хивук, подоспевший к месту свалки, с разбегу въехал Попу в лицо мотоциклетным сапогом.
- Вот так, сука, - он был крайне ожесточен, и жестокость его была никому не понятна.
- Медведь, это его медведь, - рыдая, повторял Поп, он не ощущал боли.
Хивук пнул его по морде еще несколько раз. Невысокого роста, жилистый, упорный. Он был похож на Крокодила Данди: конфигурация тела, борода, количество знаний, модель поведения. Он самозабвенно любил жизнь, разбирался в мотогонках и подводной охоте, часто казался восторженным и даже ребячливым; торговал наркотиками, ворованными автомобилями… Кроме этого, он держал русский продовольственный магазин в их районе: зачем это было ему нужно?
Когда из соседних домов стали появляться люди, Грабор сидел на ступеньках чужого парадного, вступать в отношения с полицией ему не хотелось. Василий с Хивом там его и нашли.
- Я этот день запомню, - Большой Вас оттянул рукав ветровки. - Этот мудак укусил меня за плечо. Надо его сдать обратно в монастырь. Пусть научат правилам хорошего тона.
Мишел с ними не было. Полицейскую сирену они услышали, закрывая за собой входную дверь. Поднялись по темной винтовой лестнице на третий этаж, где Большой Василий последнее время жил с братьями. Света не было, хозяин дома отключил электричество за неуплату.
- Придется скоро съезжать, - сказал Василий. - Я тут весь личный состав отшкворил: агенты, инспектора, землевладельцы… Только почтальона пожалел. Ха-ха. А как удобно было. Спустился по лестнице - и на работе. Мы разоримся скоро.
- Я вашу лавку люблю, - сказал Грабор. - Рыба хорошая, конфеты…
ФРАГМЕНТ 8
В квартире горело несколько свечей, мужики сидели на кухне, играли в карты. Грабор увидел на стене лозунг, намалеванный им пару месяцев назад несмываемым фломастером. "Сквозь тернии к звездам". Подпись получилась размашистой, твердой, глупой.
- Он по пожарной лестнице к нам залез, сидел там, прятался за шторой. Эвелина за деньгами зашла, колбасы принесла. Мы все лежали, думали, когда колбаса придет. Пришла, говорим "здравствуй, Колбаса". - Хивуку нравилась история. - Представляешь, в такой снегопад, холод: на лестнице…
- Надо было пригласить на танец, поцеловать руку…
Хивук смеялся радостно, иногда перескакивая на дискант, но глаза его оставались оловянными. Братья тоже оживились.
- Потом он здесь околачивался. Эвелину искал, и Грабора. Олежка его водой окатил. - Андрей кивнул на большую кастрюлю у окна.
Хивук опять засмеялся, Олег предложил Грабору садиться за карты. Василий встал посреди комнаты, разведя в сторону руки, с неподдельным презрением глядя на братьев.
- Я тебе эту кастрюлю на пустую твою башку одену. Дебилы, бля. Я этим кретинам хотел суп сварить, - объяснил он происходящее Грабору. - Пусть жрут теперь, что хотят. Съезжать отсюда надо. Жрите, что хотите. Тьфу…
Василий расстроился, забыл про свое прокушенное плечо. В доме он уже давно выполнял родительские функции. Он прошел к холодильнику, вытащил связку "Бадвайзера", одну банку протянул Грабору, другую взял себе.
- Знаешь, что такое "рэд нек мартини"?
Граб взял пиво и сел на подоконник. Недавний разговор с Лизонькой до сих пор бродил в голове, рождая предчувствия. Он задумался, почему с такой легкостью всегда относился к собственным галлюцинациям. Какие-то аномалии с ним все-таки случались. Однажды, давным-давно, из его пальцев начали расти отвратительные ублюдки, липкие, живые. Морды вылезали из кончиков пальцев, раздувались до размера хорошего яблока и потом, лопаясь, являли за собой все новые и новые физиономии. Грабор просто перестал обращать на них внимание, он положил свои дикорастущие руки под подушку и уснул. С таким же спокойствием он всматривался в лики на старых иконах, открывшие глаза, беззвучно шевелящие ртами. Он заговорил с ними, пытаясь их в чем-то убедить, успокоить. Это были его первые дни в Ист-Вилледже в студии какого-то среднего художника. Так же ласково он разговаривал и с пожилой женщиной, появляющейся несколько раз на двери его нынешней студии и согбенно уходящей вдаль в ядовито-зеленом тумане.
- Мужики, а память крови существует? - спросил Грабор.
- В смысле?
- Я слышал одну песенку несколько раз, старую песенку. Будто в городке у кого-то играет пластинка. Вышел ночью, старался запомнить слова, я точно слов не знаю. Бродил от окошка к окошку, только потом понял, что она у меня в голове.
- Слова выучил?
- Почти все.
- Допился. Полезная вещь.
Другого ответа Грабор не ожидал. Он подумал, что многое происходящее с ним, как ни странно, связано с ощущением внутренней гармонии, которая установилась в его душе за последнее время. Его окружение, образ жизни, даже драки и видения казались ему нормальными - они были явлениями одного порядка; из-за этого самые абсурдные сны уже не были так абсурдны.
- Как пишется слово "гимн"? - спросил младший Лопатин. - Г-И-М? - Он перевернул листок с расписанной пулей и что-то черкал, неловко держа карандаш пролетарскими пальцами.
- Ты на каком языке пишешь? - Хивук успел погрузиться в полусонное состояние, часто сморкался.
- Решил написать наш "гим". Заработаем. Жизнь должна быть стильной. Вот Дима, например, уехал во Флориду.
- Самый стиль в Алабаме, - вспомнил Грабор. - Мне нравится сам корень - "бам". Я там не был, но чутье подсказывает. Мне неохота идти домой. Василий Иванович, давай писать диктант. Будем играть в школу.
Большой Василий недоверчиво посмотрел на Грабора.
- Для смеха… Письма для Марианны без ошибок.
Хивук поскрипел половицами в прихожей и растворился. Долго искали чистую бумагу. Наконец приготовились, склонившись у трех свечей. Грабор начал:
- Алекс Бартенов попал в Соединенные Штаты Америки в возрасте четырех лет. Его отец, Анатолий Трифонович, уклоняясь от уголовной ответственности по статье 93-прим, получил статус беженца, как преследуемый за свободу слова и вероисповедания. Переехав, купил дом в небольшом поселке в Ап-Стейте, Нью-Йорк.
- Это плохая статья, - заметил Василий. - От восьми до пятнадцати с конфискацией имущества. Могли расстрелять.
Было заметно, что тема всех устраивает и смешит.
- Жили бедно, в основном на пособие, получаемое от американского правительства, и на деньги, выручаемые его матушкой Клавдией пошивом одежды. Отец открыл собственную типографию и стал издавать книги, открывающие людям глаза на действительную сущность еврейства. Эта деятельность достатка Бартеновым не принесла. Одним из промыслов семьи стали разборка и снос старых амбаров, которые в то время оставались во множестве в этой обнищавшей части штата…
Грабор с удивлением следил за тем, с какой прилежностью большие люди выводят буквы: еще один невероятный сон, нежный образ.
- Специальностью Анатолия Трифоновича стало выдергивание ржавых гвоздей из досок разобранных или снесенных трактором сараев. Мальчики водили грузовик, умели работать пилой, топором. Первое разочарование постигло Анатолия Трифоновича, когда его старший сын Евгений ушел из дома с девушкой африканского происхождения. Младший, Алекс, был сдан в школу при местном православном монастыре.
- Давай сгоняем в "туннель" за водкой, - сказал Большой Вас.
Грабор продолжил:
- Но и здесь надежды отца не оправдались. Через полгода Алекс исключен за злоупотребление водкой и марихуаной. В поисках удачи он отправляется в большой город, где находит работу в русском продовольственном магазине, женится на девушке, она старше его на четырнадцать лет. Но в браке он не обретает счастья, Эвелина его не любит. Мучимый ревностью, он ввязывается в драку и впервые в своей жизни попадает за решетку в возрасте двадцати пяти лет. Идет второй день бомбежек Белграда, мир рукоплещет насилию. Второй день мы сидим в стане врагов, а не у себя дома.
- Белград-то зачем?
- Исторический фон.
- Проверяй ошибки.
Топчась в прихожей, Грабор почувствовал, что во время драки сильно подвернул себе ногу, расстроился. Василий задумчиво пробормотал, что Поп сейчас и впрямь сидит в клетке.
- Там холодно. Они мне нарочно кондиционер включили. - Василий выбросил вперед руку, как оратор. - Говорят: русский? хоккеист? Вот и посиди. Я придумал забить его мокрой туалетной бумагой. Меня зауважали. Средняя школа, ха-ха-ха.
- Умка на Севере, - придумал Грабор название случившемуся. Он никогда не спрашивал у Василия, сколько раз тот бывал за решеткой. Зачем знать лишнее друг о друге?
ФРАГМЕНТ 9
Очередь в Силли-Лилли растянулась на весь квартал вдоль Пятой авеню: русские молодые мужчины до сорока лет, некоторые с подругами. Снегопад не прекращался, люди промокли, замерзли, но продолжали стоять вдоль тротуара с нездоровым терпением.
- Сегодня в клубе будут танцы, все будут модные, как иностранцы, - сказал молодой подонок со стальной подвеской под носом.
В помещение еще не запускали. Устроители не знали, что делать с наплывом публики. Клуб был рассчитан человек на двести пятьдесят, желающих оказалось в два раза больше.
Стальная подвеска вернулся, сообщил, медленно выговаривая слова:
- Будут шманать на оружие. На оружие и спиртное.
В его важности было что-то неприятное.
- Это таких как ты будут шманать, фэгот, - сказал ему Большой Василий. - У нас там все схвачено.
Лопатин был при галстуке и круглых без диоптрий очках. Считалось, что это защитные стекла для работы с компьютером. Василий надевал их, если шел устраиваться на работу или хотел произвести впечатление. Поработали в толчее плечами, Василий держался за оправу очков обеими руками. Платить нужно было на входе. Поворчали, не желая сдавать пальто, но в конце концов согласились, беззлобно обматерив гардеробщика. Представление наверху еще не началось, на маленький красный купон, полученный у вахтера, полагался дринк: дринк оказался розового цвета и сладкий. Разбалтывая ледышки в стакане, Грабор направился в людские скопления в надежде встретить модную девушку или кого-нибудь из приятелей. Вокруг преобладала бруклинская молодежь, говорили в основном о компьютерах и банях. Попался Хивук с двумя большими фотоаппаратами на животе.
- Устроился фотографом. Был в раздевалке, - сказал он.
- Поехали в Атлантик-сити, - пробормотал Грабор, но тот уже забрался на подиум. Он часто приседал в поисках ракурса.
Клуб состоял из двух ярусов, барная стойка в нижнем этаже была длинной настолько, что из ее половины сделали помост для предстоящего шоу: положили доски, украшенные зелеными коврами, набросали на ковры кусочки разноцветной фольги. Девицы переодевались в просторном подсобном помещении у туалета, доступ туда был перекрыт. Далее они скрипуче шли по доскам вдоль бара мимо бутылок и поднимались на пятачок сцены. Действие уже началось, когда Грабор наконец отыскал в толпе Берту. Он стоял наверху, облокотясь на перила, вместе с несколькими бугаями из Джерси, - она появилась у стойки, в длинном красном платье и красных туфлях, которые они покупали неделю назад. Высокая, коротко стриженная, с бокалом в одной руке и с бесконечно длинной сигаретой в другой. Спускаться к ней было неразумно, она была занята, а Грабору хотелось поглазеть на девок.
Он повстречал приятного знакомого человека.
- О!
- Как дела? Только внешне, пожалуйста, - Володя Фрид улыбнулся, его губ было почти не видно из-за широкой седой бороды. В молодости он работал Дедом Морозом.
В ответ Грабор заговорил сюжетами давней беседы:
- Когда едешь на лошади, приподнимай задницу на ее левом шаге. Седло бессмысленно. Совершенно не нужно. Мешает и лошади и тебе. Володя, зачем тебе седло?
- Без седла? Как это? - Фрид принял кратковременную позу, поставил локоть на перила и начал шебуршить в кармане пиджака.
- Ты можешь выбрать и правую ногу. Главное, чтобы лошадь не устала. Все зависит от ее привычек.
По залу внизу прокатился вздох предпраздничного возбуждения.
- Я не могу без седла, - кремнисто сказал Фрид. - Я привык. Это эстетично, удобно, это внушает чувство уверенности за каждый шаг. Седло вкусно пахнет. Оно мягко. К тому же, лошадь всегда устает и в один прекрасный день умирает.
Он вдернул руку в бороду, подумал о своих красивых ногах: у него были короткие красивые ноги пожилого мужчины в джинсовых брюках. Он вытянул длинную красную нитку, вьющуюся у него из кармана пиджака, кивнул головой, когда Грабор слово за словом стал наматывать ее на картонку клубных спичек.
- Ты печатаешь поддельные тайтлы на японские автомобили, - Грабор сделал несколько оборотов нитки. - Япония, там поют бумажные птицы. Там японский бог живет. - Сделал еще один оборот нитки. - Я очень люблю тебя. Ту баро шэро. Бибалдо.
Грабор умилительно смотрел на старого приятеля и сматывал его пряжу в клубочек.