Металлический голос объявил отправление. Проводник стал торопить пассажиров. Девушки, схватив букеты цветов, стайкой залетели в вагон. Махали сквозь пыльные окна, делали смешные рожицы, что-то писали на стекле пальцами. Бацилла, весело кривляясь, со ступенек вагона отдавал честь растроганным матерям, отпускавшим дочерей в волнующее и тревожное странствие. Рыжий слесарь, откинув окурок, последний вскочил на ступеньку. Поезд шел вдоль перрона, и следом бежала, махала, отставала белокурая Валентина с бирюзовыми сережками.
Ведеркин покидал перрон, возвращаясь к зданию вокзала. В дверях столкнулся с Федором Морковниковым, начальником безопасности моторостроительного завода "Юпитер", прежним другом, с кем своевал две чеченские войны и уволился из частей спецназа. В родном Рябинске судьба отдала их в услужение разным хозяевам, находившимся в непрерывной вражде. Оба друга включились в эту вражду, по разные стороны, и часто их служебные действия приводили к прямым столкновениям, заряжали взаимной неприязнью. Встретившись теперь, они едва кивнули друг другу, хотели разойтись, но, повинуясь влечению, задержались, потоптались. Морковников спросил:
- Ты чего здесь?
- Да пустяки. Девчат на конкурс в Москву отправлял, - ответил Ведеркин, - А ты?
- Должен груз прийти для завода. Суперкомпьютер японский. Шеф велел обеспечить безопасность маршрута. А вагон задерживается. Может, посидим, по рюмке выпьем?
- Мне нельзя. Сегодня сына и жену в Москву везу. Отправляю на лечение в Германию.
- Тогда без рюмки, так посидим.
- Минут сорок можно.
Они уселись в привокзальном буфете, перед чашечками кофе, два боевых товарища, два подполковника. Сами не понимали, что повлекло их друг к другу теперь, когда дружба кончилась, сменилась враждой и соперничеством. Статный, с лицом голливудской звезды, подстриженный в дорогом московском салоне, в модном пиджаке и шелковом галстуке, Алексей Ведеркин. Его бронзовый загар был добыт в Эмиратах, куда недавно сопровождал своего хозяина Мальтуса. Золотое кольцо красовалось на холеной руке. Запах французского одеколона был ненавязчив и свеж. И Федор Морковников, - круглая, с бобриком голова, красное, воспаленное лицо с рыжеватой щетиной и кустистыми бровями, шрам ото лба через бровь рубанувший скулу, несвежая рубаха без галстука, под ногтями темные дужки, и синие, нервные, часто моргающие глаза. Их первые фразы были осторожным выведыванием, без всякой надежды узнать у другого истину, - рефлекс разведчика, привыкшего вербовать, опрашивать агентуру, обнаруживать среди пустяков и вороха бессмысленных сведений крупицу драгоценной информации.
- Хотел тебя спросить, Алексей, правда ли, что твой Мальтус собирается расширить игорный клуб "Фантастика"? Там, на участке, какой-то хмырь с теодолитом появился. - Морковников спросил невзначай, без всякого интереса, устремляя глаза мимо античного лица Ведеркина, - Вы еще вплотную к заводу подберитесь.
- Да кто его знает, Федя, что у Мальтуса на уме. Едва ли он здесь расширяться станет. А мне говорили, правда ли, нет, что кто-то из твоих брякнул: "Хорошо бы, говорит, в "Фантастику" бутылку с бензином кинуть". Не советую, это уголовное дело, - столь же небрежно, почти скучая, заметил Ведеркин.
- Едва ли кто-то мог брякнуть. У нас не криминальный бизнес. Мы не даем взяток должностным лицам, чтобы они нам выделили участок под застройку. Мы не скупаем медицинские учреждения города, чтобы на абортах русских женщин зарабатывать деньги. Кстати, скажи, Алексей, а что это за секретную лабораторию оборудовали вам врачи из Израиля? Опыты над людьми собираетесь ставить, как в Освенциме?
- Когда Мальтус перережет красную ленточку, и первая роженица поступит в это родильное отделение, вот тогда вы и скажете прессе про Освенцим. Посмотрим, какое это произведет впечатление. А что, верно ли, что Ратников приглашает из Ярославля владыку, чтобы тот освятил ваш двигатель? За какую сумму в долларах архиепископ окропит вашего железного малютку?
- Ничего не знаю про владыку. А уж если он приедет, это скорее ему честь, а не нам. Освятит двигатель истребителя "пятого поколения", символ государственной мощи. Союз государства и церкви. Спасибо за идею, Алеша, передам ее Ратникову.
- Я слышал, у Ратникова какие-то неприятности. Будто - бы у него обираются отобрать завод, понуждают отдать контрольный пакет акций? Чуть ли ни посыльный самого Премьера говорил с Ратниковым на эту тему?
- Чушь какая-то. Ратников силен, как никогда. Скоро пойдет военный заказ на крупную серию двигателей. А это - огромные деньги, Государственная премия, орден в Кремлевском дворце. Не питайся не проверенными слухами. Кстати, это твои люди крутятся у загородного коттеджа Ратникова? Что там делал Бацилла? Передай ему, там охрана очень нервная, стреляет без предупреждения.
- Бациллу нельзя убить. Он сам - смерть. А смерть, как известно, убить невозможно, - холодно отозвался Ведеркин.
Они пили кофе крохотными глотками, выдерживая паузу, придумывая следующий осторожный вопрос. Первым не выдержал Морковников.
- Удивляюсь тебе, Алексей. Ты, русский человек, офицер, хлебнул на своем веку. Тебя убивали, мордой в крови возили, предавали, пулями шпиговали, на куски фугасом рвали. Всякой сволочи на своем веку повидал. Понимаешь, где свет, где тьма, где добро, где зло. Зачем же ты, Алеша, помогаешь этому гаду Мальтусу на русских слезах делать деньги? Ведь за это, если не люди, так Бог спросит. На Страшном Суде отвечать придется.
Морковников яростно зыркал синими глазами. Его лицо еще больше покраснело, и на скулах, на кончике носа, вдоль косого шрама, среди пламенеющей красноты, проступили белые пятна. Ведеркин медленно раздвигал губы в презрительную улыбку, как если бы силилась улыбнуться бронзовая статуя.
- А ты что думаешь, Федя, Страшный Суд еще впереди? Он уже идет, и с этого суда нашего брата выводят и к стенке ставят. И тебя, погоди, поставят. Ты себя дуришь наркотиком. "Дескать, я, Федор Морковников, служу добру, спасаю государство, верен присяге. Строю мотор, каких на Руси не бывало. Соратник замечательного патриота, государственного человека, который спит и видит, как сделать Россию счастливой". Брось, Федя. Не лги себе. Твой Ратников ничем не отличается от моего Мальтуса. Оба делают бабки на русских страданиях. Один высасывает из России деньги через тайваньские игральные автоматы, а другой - через японские станки и французские стенды. Ну, создал он свой двигатель "пятого поколения", а стала от этого русская жизнь лучше? Все так же мрет народ, такая же сучья власть, такая же блядская Москва, как золоченый пуп среди дохлой страны, в которой еще осталось несколько дурачков, вроде тебя, верящих в лучшее будущее.
- Ты знаешь, что не прав. Тебя стыд жжет, и ты его в себе глушишь. Ты видишь, как Мальтус отравляет последние живые колодцы. Такие Мальтусы Русью правят, с помощью одних русских людей других в скотов превращают. Еще десяток лет, и ни народа, ни страны, ни государства. Ратников государство спасает, ставит ему, может быть, последнюю подпорку. Людей вокруг себя собрал, таких же, как он, государственников. Это и есть ополчение Минина и Пожарского, которое из Рябинска на Москву пойдет. Иди к нам, Алексей. Поговорю с шефом, тебе место найдется. Я ведь знаю твой дух, ты служака, "государев человек". Пропадешь у Мальтуса, на крючок веревку набросишь.
- Я был "государев человек", пока меня государство ни кинуло. Оно, твое государство, весь народ кинуло, армию кинуло, страну кинуло. Оно меня умирать посылало, и я умирал, и других убивал, и ты знаешь, как я убивал. А потом меня, как собаку выкинули, на мороз. Ни дома, ни квартиры, ни денег. В бараке с женой молодой. Сын больной, ни лекарств, ни врачей, на моих глазах умирает. Откуда помощь? От твоего государства? Мне Мальтус, как родному, помог. У меня теперь квартира, машина. Я сегодня сына в Германию отправляю, к лучшим детским хирургам, - Мальтус деньги дал, не взаймы, а подарок. И ты хочешь, чтобы я его ненавидел? Так, где же, скажи, для меня зло, а где добро? Мальтус для меня - добро, а твое государство - зло. Нет выше зла, чем предательство, а государство меня предало. Наше государство - предатель. Иуда - твое государство.
- Свой маленький рай среди большого ада не построишь, Алеша.
- Уж лучше я свой маленький рай построю, чем в вашем адском котле жену и ребенка сгублю. И я тебе так скажу, Федор, кто в мой маленький рай сунется, я того убивать буду на дальних подходах. Слышал, - убивать буду! Буду убивать всех вас, сукиных сынов!
Лицо Ведеркина страшно побелело, словно под бронзовым загаром выступила костяная известь. Губы уродливо раздвинулись. Тело стало содрогаться, будто он сел на электрическую жилу. Глаза наполнились синей мутью. Он дергался, сипел, выдыхал: "Буду вас всех убивать!" Рука с кольцом скакала по столу, опрокинула чашку с кофе. В углах рта появилась пена.
- Алеша, успокойся! - Морковников хватал его скачущую руку, пытался удержать, - Эй, там, за стойкой! - крикнул он буфетчику, - Быстро воды!
Принял стакан газировки, с силой вливал в рот Ведеркину, вталкивая воду сквозь лязгающие зубы, - Ничего, Алеша, все нормально! Ну-ка давай, глотни!
Ведеркин пил, захлебывался. Вода текла на его модный галстук. Светлый костюм был залит кофе. Морковников испытывал сострадание. Вспоминал, что такой же припадок случился с Ведеркиным через неделю после того, как их колонна попала в засаду. Оба раненные, отстреливались, отступали за обочину в лесистые горы, глядя, как на дороге горит колонна, черная сажа валит из боевой машины с мучнисто-белым номером "сорок шесть", лежат истерзанные, в пятнистом коммуфляже, солдаты, чеченцы ходят среди лежащих, стреляя в раненных.
Понемногу дрожь в теле Морковникова унялась. Он сник, ссутулился. Его лицо, сильное, рельефное, как бронзовая отливка, стало угловатым, в выбоинах и уступах. Рука скомкала скатерть. Они молча сидели, и буфетчик издалека наблюдал за ними.
- Кто же нас тогда продал? - глухо произнес Ведеркин, - Кто "чечам" подсказал маршрут?
- Предатель в штабе. Предатели в штабах сидят. Будь то бригада или Кремль.
- Я после ездил на Кубань, в семью Захаркина, механика "сорок шестой" машины. Уж лучше бы меня на той дороге убили.
- Ведь не убили, Алеша. Для чего-то нас с тобой сохранили. Чтобы мы дальше жили. Что-то в этой жизни еще совершили.
- Я знаю, что мне в этой жизни совершить. Я сына, Кольку, отправляю в Германию, где есть настоящая медицина, настоящие врачи, и пусть они его выходят, и пока он растет, я буду рядом с ним жить и всякого, кто на него посягнет, стану на куски рвать.
- Все так, брат. Желаю тебе, брат, удачи.
Так называли они друг друга в первые годы после этого кровавого боя в горах, где им было суждено уцелеть, и где они, лежа в исхлестанных пулями кустах, обменялись нательными крестами. Сейчас они взглянули один на другого. Их руки одновременно потянулись к рубахам. Ведеркин из-под шелкового французского галстука, Морковников из-за расстегнутого ворота - вынули серебряные крестики, показали друг другу.
- Подумай, что я тебе сказал, Алеша, - Морковников поднимался из-за стола.
- Все уже обдумал, Федя. Передумывать не стану, - ответил Ведеркин.
- Ну, бывай, удачи тебе.
- И тебе.
Они разошлись, два фронтовых товарища, два крестных брата, неся под рубахами сберегающие серебряные крестики.
Через час Алексей Ведеркин вел машину в Москву, мимо Мышкина, Талдома и Дмитрова. Вез жену и больного сына Николеньку в аэропорт Шереметьево, к рейсу "Люфтганзы". Отправлял своих любимых в город Кельн, чтобы немецкий кудесник доктор Глюк совершил чудодейственную операцию и исцелил сына.
- Увидишь ты, Коленька, Германию, страну интересную, - поворачивался Ведеркин к белесому, с хрупкой шейкой ребенку, который прижимался к матери. Тот отрешенно повторял:
- Германию… интересную…
Жена Антонина умоляюще взглядывала на обоих.
Федор Морковников дождался, когда на запасные пути маневровый тепловоз доставил платформу с контейнерами, на которых красовались нарядные японские иероглифы. В контейнерах содержались электронные блоки суперкомпьютера, которые надлежало доставить на завод. Морковников расставил охрану, организовал разгрузку. Следил, как кран переносит контейнеры с платформы на мощные грузовики. С милицейской "мигалкой", в сопровождении джипов охраны, грузовики медленно катились через город к заводу, где перед ними широко распахнули ворота.
Поезд "Рябинск - Москва" неторопливо катился мимо зеленых холмов, синих речек, солнечных свежих лесов. Девушки в купе радостно смотрели в окна, уже посылали первые электронные приветы оставленным женихам и родителям. Бацилла, строгий, серьезный, обходили купе, клал пред барышнями гостиничные бланки:
- Вот, заполните. Будите жить не в люксах, не в пятизвездочных, но подвое в номере. Условия нормальные. Завтрак бесплатный, - большим желтоватым ногтем он отчеркивал место в бланке, где надлежало поставить подпись. Через некоторое время снова прошел по купе, отбирая бланки и вместе с ними паспорта, чтобы сподручнее было, всем сразу, заселяться в гостиницу.
Когда несложная деловая часть завершилась, настало время вкусить дорожных удовольствий. Бацилла и его спутники извлекли из дорожных кейсов бутылки вина и водки, мясную нарезку, банки с маринованными овощами. Направились в девичьи купе.
- Хоть наш начальник запретил нам ставить на стол пузырьки, но здесь мы сами себе начальство. Правда, девчата? - Бацилла расставлял на столике выпивку и закуски, зазывал девушек из соседних купе. Не все поместились на мягких диванах. Музыкант Калмык хозяйничал в соседнем купе. Рыжий автослесарь Петруха с товарищами ловко откупоривал бутылки в другом конце вагона. Толстенький проводник услужливо принес стаканы, но отказался присоединиться к компании:
- Не положено. В любой момент может ревизор нагрянуть.
- Ну, девчата, пока вы еще не такие знаменитые, как Алла Пугачева, и подпускаете к себе простых смертных, как мы, давайте чокнемся, - балагурил Бацилла, - А то ведь потом будете только с Киркоровым и Галкиным знаться. К вам сквозь толпу и не пробьешься.
- Давай, пользуйся случаем, - смело подняла стакан с вином крупная, с открытыми плечами девушка, - Так и быть, до Москвы еще посидишь с нами, а потом к нашему "Мерседесу" не подходи.
- Куда нам, - шутовски ссутулился Бацилла, - Только издалека воздушные поцелуи посылать!
По соседству чернокудрый, с желтоватыми белками Калмык лил в стаканы водку тоненькой струйкой.
- Самое трудное, конечно, будет вокал. И, конечно, искусство перемещаться по сцене. Надо себя подать. Чтобы вышла, и все тело, и улыбка, и глаза, одной волной полилось. Называется - шарм. Есть шарм - остальное приложится. Нету, - ни за какие деньги не купишь. - Калмык печально улыбался фиолетовыми губами. Было видно, что в его судьбе случилась какая-то драма, быть может, несчастная любовь, или болезнь, или вероломство друга, и это помешало ему стать великим артистом. Он поднимал стакан с горькой водкой, картинно отодвинув мизинец с ярким перстнем. Желал, чтобы девушек миновала злая доля, подстерегающая всякого, кто дерзнул посвятить себя сцене.
Рыжий Петруха булькал бутылкой, проливал водку на столик. Подавал стакан худенькой, болезненного вида девушке с ярким гримом, которым она хотела скрыть несвежий цвет кожи.
- И зачем ты в Москву несешься? В Рябинске дел не нашлось? Осталась бы, за меня замуж пошла. Детей бы с тобой народили.
- Не хочу, чтобы мои дети рыжие были, - высокомерно ответила девушка, глотая водку, задыхаясь от огненной горечи.
- Значит, стану тебя по телику смотреть. Буду друзьям показывать: "Вот эта, "Мисс Россия", моей невестой была". - Петруха глотнул водку, жарко дохнул в ладонь, и уши его вспыхнули, как два маленьких красных факела.
По всему вагону слышались смех, девичьи повизгивания. Заиграл аккордеон.
Чей-то слишком громкий, манерный голос, подражая Апиевой, затянул: "Я позабыл твое лицо". В другом купе невпопад два женских голоса запели "Мадам Брошкина", копируя Пугачеву. Их перебивали мужские возгласы, Бацилла рассказывал какой-то, не слишком приличный анекдот, рыжий Петруха требовал тишины, желая произнести тост.
Появился толстенький проводник с озабоченным видом:
- Так, команда, а ну тихо! Через два вагона отсюда идет ревизор. Все по своим купе, изнутри закройтесь, и ни звука. Будто нет никого.
- А мы что, не законно едем? - пробовала возражать девушка с открытыми плечами, раскрасневшаяся от вина.
- Я кому сказал! - прикрикнул на нее проводник.
Прятали бутылки, расходились по купе. Щелкали изнутри замки. В коридоре стало пусто, тихо. За окнами летели перелески, цветущие ивы, солнечные на холмах колокольнями.
Бацилла пропустил в купе Калмыка и рыжего Петруху. Азартно стянул с плеч пиджак. Закатал рукава рубахи. Шире расстегнул ворот. Его костяная, с зияющими глазницами, голова оскалилась золотыми зубами, а васильковые глаза страстно затрепетали в углублениях черепа.
- Слушать сюда. Мы с Калмыком суемся в крайнюю дверь. Ты, Петруха, с того конца вагона. Твои пацаны идут в среднее купе. И чтоб не было визга. А то в прошлый раз, как свиньи визжали, - его жилистое тело дрожало от нетерпения, он ссутулился, заострился, по-звериному собрался, и его возбужденная плоть стала выделять едкий, уксусный запах, - Айда!
Вышли в пустой коридор. Встали парами перед закрытыми купе. Проводник, неся на коротких ногах пухлое тельце, подходил к дверям, поворачивал хромированный ключ, впускал пары в купе, с лязгом затворял двери.
Бацилла увидел прилегшую на диване девушку, ее близкие полные ноги, изумленные, под короткой челкой глаза.
- Молчи, сука! - он приложил к губам грязный палец, рывком расстегнул пряжку брюк.
- Ты что! - шлепнула его по руке девушка, пытаясь подняться. - Сейчас по морде схлопочешь!
Бацилла костяшками пальцев, с хрястом ударил ее в лоб. Она помертвела, отпала на диван, а Бацилла ловко, потрескивая тканью, сдирал с нее платье, раздвигал ноги, наваливался змеящимся телом. Дрожал сухими ягодицами, бугрил мускулистую спину. Когда девушка приоткрыла глаза, то увидела над собой костяной череп, синюю слизь глаз, текущую из золотых зубов слюну, зловонный, падающий ей на лицо пот.
- Пока ты еще не Алла.… Не Пугачева.… А потом к твоему "Мерседесу" не подойду.… Никогда….
Калмык насиловал соседку. Протянул к ней волосатую руку, нащупал на хрупкой шее пульсирующую жилку, сжал. Девушка вмиг затихла, обморочно закрыла глаза. Калмык спокойно и неторопливо раздевал ее, открывая ее смуглое тело с белой незагорелой грудью, бледным треугольником на бедрах. Скидывал со своих одутловатых плеч нарядную рубашку, наваливался на жертву тяжкой массой мускулов, жира, сальных, синеватых волос.
- Главное дело, шарм…. Ты поняла?… Главное дело шарм…. Я тебя буду учить….
Рыжий Петруха ворвался в купе, где бледная барышня допивала вино. Она плеснула вином в Петруху, а тот приставил к ее тонкой шее острую финку: