- Дорогой Леонид Евграфович, позволь я расскажу всем нашим друзьям и твоим почитателям один эпизод, который, быть может, войдет в историю отечественной авиации. Когда вдруг меня в темя клюнул жареный петух и я ни с того, ни с сего решил создавать двигатель "пятого поколения", не имея ни денег, ни заказа, ни кадров, я подумал, с чего начинать. Наш рябинский завод напоминал тогда ржавую консервную банку, русские самолеты не поднимались в небо, а разваливались на земле от старости, и я понял, что мне нужен единомышленник, такой же сумасшедший, как я. Мне нужен гений, который в условиях нашей русской катастрофы и поражения может создать двигатель. И я стал искать гения. Я знал, что он существует. Так астроном догадывается о существовании еще неоткрытой планеты. По косвенным признакам, исследуя положение других небесных тел, высчитывает траектории уже известных светил, сверяет отклонения, смотрит, как изгибаются хвосты пролетающих комет. Я опрашивал десятки специалистов из разгромленных КБ, из разоренных институтов. Читал горы журналов. Обходил кабинеты министерств и ведомств. Однажды мне сказали: "Сходи-ка ты туда-то и поговори с Люлькиным. Он раньше возглавлял большое КБ, но его так нагнули, что он больше не разгибается". Я пошел. В зачуханном кабинетике сидит крупного сложения человек, тусклый, усталый, старый, и смотрит в одну точку, словно спит с открытыми глазами. Я представился, дескать, такой-то и такой-то. Люлькин, не глядя на меня и, по-моему, даже не раскрывая рта, говорит: "Ну и что?" "Давайте, говорю, делать двигатель для истребителя "пятого поколения"". Он продолжает сонно смотреть мимо меня, но я замечаю, как его глаза начинают постепенно загораться, словно в них вставлены электрические лампочки. Он переводит глаза на меня, и я вижу, что передо мной сидит совершенно другой человек, молодой, мощный, с огромным лбом, сияющими глазами. Вот такой, как сейчас. И отвечает: "Давайте". Не спрашивает, есть ли деньги, есть ли производственные мощности, есть ли государственный заказ. "Давайте делать двигатель". И с этой минуты мы стали его делать. Из того кабинетика родилось наше мощное КБ, наш завод, дочерние предприятия, великолепный коллектив, творчество тысяч людей, бесчисленные открытия, охватившие целые отрасли индустрии, металлургию, математику, нанотехнологии. В результате возник двигатель, который уже летает, превосходит параметрами все существующие аналоги. Мне кажется, что в том кабинете, в момент, когда Люлькин сказал мне: "Давайте", возник какой-то вихрь, стал расширяться, захватывать все новые и новые области, и возникло чудо, - наш двигатель. Таково воздействие гения. Так проявляет себе в мире Чудо. Ты, дорогой Леонид Евграфович, - обыкновенный русский гений, из тех, на которых стоит Россия. Через таких, как ты, являет себя Русское Чудо. Я благодарен судьбе за то, что она нас свела. Люблю тебя, как брата. Желаю тебе сил и творчества. Чтобы мы с тобой сотворили "двигатель шестого поколения". Дай я тебя обниму, дорогой ты мой!
Они крепко обнялись, под грохот аплодисментов, и расцеловались. Ратников видел большие, увлажненные глаза друга, прижимая его к сердцу. А потом выпили, запрокинув донцами вверх, хрустальные рюмки. Служители внесли в зал, издалека показали Люлькину подарок, - огромный черный телевизор "Панасоник", поставили на стол для приношений.
Следующим говорил "самолетчик", заместитель Генерального конструктора фирмы, построившей истребитель. Обаятельный, с черными усиками, похожий на элегантного кавалера, он картинно держал за донце высокую рюмку с вином:
- Дорогой Леонид Евграфович, вы, конечно, знаете извечные споры между "самолетчиками" и "двигателистами", - кто определяет качество самолета, вы или мы. Так вот я вам скажу, уважаемый Леонид Евграфович, на этот раз двигатель опережает возможности самолета. Он таит в себе такой потенциал, что нам еще дорабатывать и дорабатывать нашу машину. Говорю это без всякой зависти, с полным сознанием вашего превосходства. Неделю назад в Хьюстоне, штат Техас, мы проводили с американцами компьютерные игры, разыгрывали воздушный бой двух истребителей "пятого поколения", нашего и американского. И я вам докладываю, во всех трех раундах победил наш истребитель. После игр мы с американцами сидели в ресторане за дружеским ужином, и их представитель, скорее всего "цереушник", подвыпил и говорит. "Мы, говорит, больше не будем покупать у вас военные секреты. Мы будем покупать у вас главных конструкторов. Предложим виллу на берегу теплого океана, личную яхту, самолет, разовый счет в банке 500 тысяч долларов. Всех ваших на корню купим". А я ему отвечаю: "Всех, кого можно было купить, вы купили, а все равно воздушный бой проиграли. Значит, у нас остались одни неподкупные конструкторы". Вы, дорогой Леонид Евграфович, - наше национальное достояние. Мы наш истребитель в своем кругу знаете, как называем? - "Люльколет". Обещаю, что осенью новая машина, с улучшенными характеристиками, прилетит в Рябинск и сделает над заводом в вашу честь десять фигур высшего пилотажа!
Подошел к Люлькину, приник черными усами, театрально выпил рюмку, стряхнув на пол капли. К подарочному столику подносили огромную вазу, разукрашенную золотом и лазурью.
Третьим поднялся худой полковник авиации с загорелым лбом и глубокими черно-синими глазами, которые воспаленно и страстно взирали из-под нахмуренных бровей:
- Уважаемый Леонид Евграфович, мы уже с вами говорили год назад, сразу как я вернулся с Кавказа, с театра военных действий, и вы в Жуковском осматривали корпус моей экспериментальной машины "пятого поколения" и не нашли ни одной пробоины. Здесь, в узком кругу, ни для кого не секрет, что в первые дни боев с Грузией наша авиация понесла недопустимо высокие потери. Потому что мы летаем на старых самолетах Су-27, у которых нет радиоэлектронной защиты, нет технологии "стелс", нет системы постановки помех, нет ракет "воздух-земля", способных обнаруживать и поражать радары противника. А у грузин были израильские средства постановки помех, украинские зенитные комплексы "Бук". В результате мы потеряли больше десятка самолетов, и в авиационных полках шли похороны. Командование на пятый день войны решило перебросить на фронт три опытных истребителя с вашим, Леонид Евграфович, двигателем. На этих машинах мы выполнили работу, которая была не под силу авиационным полкам. Подавили грузинскую ПВО. Разбомбили аэродромы с их авиацией. Сожгли авиационный завод и портовые сооружения в Поти. А я на бреющем пролетел над Гори, заставив Саакашвили елозить животом по земле. Вот что такое "истребитель пятого поколения", - это машина господства в воздухе. И остается только ждать, когда истребитель запустят в серию и насытят машинами полки. А вообще-то, Леонид Евграфович, вы мне жизнь спасли, я ваш должник. Честь имею!
Полковник щелкнул каблуками, жадно проглотил водку, и его черно-синие глаза пылали. Люлькин обнял его:
- Ах, ты мой дорогой, Федор Карпович! Ах, ты мой золотой товарищ полковник!
Поздравления сменяли одно другое. Все они были от сердца. Те, с кем проводили бессонные ночи, спорили до хрипоты, ссорились вдрызг, бранились смертельно, теперь, забыв о кромешной работе, о непосильных трудах, открывались в своем истинном отношении друг к другу. В братском бережении, в чистой любви. Волга, вечерняя, сиренево-розовая, несла на себе белоснежный теплоход.
Говорил старый конструктор, с седой волнистой шевелюрой и с железными морщинами на крупном насупленном лбу. Словно на его лице отпечатались бесчисленные чертежи спроектированных им двигателей, а на волосах осела пудра металлических сплавов.
- Все вы, товарищи, помните, откуда вышел наш уважаемый юбиляр, но не все, наверное, знаете некоторые подробности его биографии. Вышел он из знаменитого аэрокосмического объединения "Уран", которое занималось многими интересными вещами, в том числе, созданием обитаемых военных и промышленных баз на Луне. Мы в советское время не испытывали нужды в финансировании, и когда нас спрашивали на Политбюро, сможем ли мы выполнить ту или иную задачу, отвечали: "Сможем выполнить любую, если она не противоречит законам физики". Леонид Евграфович, если я не ошибаюсь, занимался ториевыми и плазменными двигателями, задействованными в проекте "Луна". Проект развивался настолько успешно, что уже стали формироваться дивизии для отправки на Луну для развертывания там промышленным зон и боевых стартов, в том числе и тех, что должны были сработать по крупным, летящим к Земле метеоритам. Однако метеорит прилетел совсем с другой стороны. Когда развалили Союз, наши "реформаторы", как известно, взялись первым делом за военно-промышленный комплекс и, конечно, за НПО "Уран". Сначала остановили финансирование, и все стало умирать и сохнуть, люди стали уходить из лабораторий, кто в бомжи, кто в "челноки". Потом расчленили производство на несколько кусков, и самый мощный, где работал Леонид Евграфович, передали американцам. Те возобновили финансирование, но прекратили все работы. Люди получали зарплату, но вся тематика была свернута. Американцы повесили над главным корпусом свой флаг и контейнерами стали вывозить секретную документацию. Леонид Евграфович вынес на себе, под рубахой самые секретные чертежи и лабораторные отчеты, как во время войны выносили на теле знамя полка. Его сначала уговаривали отдать чертежи. Потом предлагали за них огромные деньги. Потом устроили автомобильную аварию, в которой он едва ни погиб. Грозились убить сыновей, так что он был вынужден отправить их в дальнюю деревню. Наконец, его выгнали с производства без копейки денег, и он работал сантехником в "жеке", чинил сливные бачки. Так он перебивался больше года, пока старые друзья ни вытащили его в Москву и ни посадили в тот самый тусклый кабинетик, где его отыскал наш уважаемый Юрий Данилович Ратников. Я это рассказал к тому, что есть в нашей жизни не только русские гении, но и русские герои, к числу которых относится наш великий юбиляр. Цены тебе нет, Леонид Евграфович!
Они расцеловались, было видно, как увлажнились глаза Люлькина, и он полез за платком.
Певица скользнула на эстраду, пленительно улыбаясь, потянула к себе микрофон длинной обнаженной рукой. Оглянулась на музыкантов, подавая знак. Но прежде чем заиграла музыка, в зал влетел взволнованный помощник Люлькина, размахивая правительственной телеграммой:
- Внимание, товарищи, поздравление Премьер министра! - вскочил на эстраду, оттесняя певицу, и стал читать, чуть захлебываясь, переводя глаза с телеграммы на Люлькина, - Уважаемый Леонид Евграфович, позвольте от всей души поздравить Вас со славным юбилеем. Родина знает вас, как талантливого конструктора, неутомимого новатора, патриота российской авиации. Сделанные вами открытия внесли и продолжают вносить весомый вклад в развитие отечественного двигателестроения. Надеемся, что уже в скором времени в русское небо взлетит истребитель "пятого поколения", в создание которого вы вносите свой неоценимый вклад. Председатель Правительства…
Все аплодировали. Ратников был рад за Люлькина, вспомнил прошлогодний визит Премьера, их беседы в цехах, у испытательных стендов, во время ужина, где Премьер восхищался заводом, обещал поддержку, заверял, что скоро последует государственный заказ, и начнется серийное производство двигателя.
Помощник соскочил с эстрады, передал телеграмму Люлькину, и тот ее внимательно разглядывал. Певица снова заняла свое место у микрофона, колыхнула широким, в блестках, концертным платьем, оглянулась на музыкантов, приглашая играть. Но в зал, шумно хлопнув дверью, неся огромный букет роз, влетел запоздалый гость, устремился к юбиляру. Ратников с изумлением узнал в этом запоздалом госте Шершнева. Взволнованный, смущенный своим опозданием, с чувством вины на красивом благодушном лице, Шершнев приблизился к столу, за которым сидел Люлькин, тянул ему букет бархатных темно-алых роз.
- Извините ради Бога, дорогой Леонид Евграфович, обыскался в городе, нигде не нашел достойного вас букета. Из Москвы домчали. От лица корпорации уполномочен поздравить вас с юбилеем и выразить мнение руководства, что и впредь, какие бы перемены ни постигли завод, вы останетесь его Генеральным конструктором, главной креативной силой, душой производства, на которое сейчас устремлены взоры нашей корпорации, правительства, всего политического руководства. - У Ратникова случилось удушье. Шершнев осмелился явиться в их братский круг, которому нес разрушение. Уже членил его, четвертовал, противопоставлял его, Ратникова, Люлькину, обещая тому сохранение должности после того, как Ратников будет смещен. Вносил раздор, уповал на низменные инстинкты, действовал, как опытный интриган. - Вы, Леонид Евграфович, можете быть уверены в сохранении всего вашего потенциала, который, не сомневаюсь, уже в скором времени позволит вам начать работы по двигателю "шестого поколения".
Люлькин медленно поднимался. Ратников видел, как жутко, кроваво набрякло лицо, трясутся губы, выпучиваются глаза. Пиджак становился тесен, грудь под рубашкой распирало, словно в глубине разбухало сердце, тужилось раздвинуть грудь.
- Вы… Вы… Ты… Ты посмел явиться сюда.… После всего, что ты… - Люлькин захлебывался, в горле клокотал ком, дрожала синяя жила. - Это ты привел американцев на "Уран" и отключал финансирование, после чего три тысячи инженеров оказались на улице! Ты расчленил предприятие, отдал центральные лаборатории и испытательные корпуса американцам, вывесил над управлением американский флаг! Ты распорядился опытный образец двигателя Ф 707, уже готовый к эксплуатации, отправить на металлолом! Ты вывез документацию лунного проекта, и теперь американцы завершают сборку боевых и промышленных модулей! Ты требовал от меня отдать чертежи плазменного двигателя, предлагая миллион долларов! Ты раздавил КамАЗом мою припаркованную "Волгу"! И ты явился сюда? Вы хуже фашистов, хуже Гитлера, разрушили Союз по плану "Барбаросса"!.. - Люлькин запнулся, - "Барбаросса"!.. - Люлькин захлебнулся булькающим звуком, - "Барбаросса"!.. - Люлькин схватился за грудь, потянулся через стол к Шершневу, словно хотел вцепиться него. И вдруг издал долгий жалобный стон и с грохотом рухнул прямо на тарелки, винные бутылки, бокалы. Шершнев ошеломленно выпустил букет роз, и они засыпали упавшего на стол Люлькина, накрыли багровым бархатным ворохом.
Ратников подскочил к Шершневу:
- Негодяй, вон отсюда! Пристрелю, как собаку!
- Ухожу, ухожу! - мучительно улыбался Шершнев, пятясь к дверям. Нырнул в машину, и она умчалась, мигая хвостовыми огнями.
Глава тринадцатая
Шершнев и Мальтус сидели в ночном клубе, в стороне от подиума. Вокруг блестящего шеста, извивалась женщина-змея. Скользкая, глянцевитая, она скручивалась в кольца, сияющие вензели, вызывая восторг у ревущих, вскакивающих с мест мужчин. К столику, за которым они сидели, долетали отблески синего, золотого, красного света. Рюмки напоминали колбы алхимиков. Шершнев то и дело поднимал свою, высасывая из нее ядовитый огонь. Мальтус подливал. Шершнев видел, что Мальтус спаивает его, раздвигал рот в длинной звериной улыбке, указывал пальцем сначала на бутылку, потом на рюмку. Мальтус услужливо наливал, в рюмке начинали танцевать голубые и изумрудные искры, крутились долетавшие с подиума золотые вензеля, и все это вливалась в мокрые, жадно дышащие губы Шершнева.
- А что, Александр Федорович, верно, что у Люлькина во время банкета случился инфаркт? - наивно выспрашивал Мальтус, прикидываясь не ведающим.
- Инфаркт, как инфаркт, - кивал Шершнев, - Все под Богом ходим. А где, интересно, наша Матильда?
- Ее выход немного позднее. А верно, что Ратникову приходит конец, и у него отбирают завод?
- У всего есть конец. А где, чет возьми, Матильда? Мой конец по ней скучает.
- Матильда приедет через час, и вы с ней непременно встретитесь. А верно, что Люлькину прислал телеграмму сам Премьер?
- Верно. Хотите, я вам точно такую же устрою? На день рождения или на день смерти. Какую хотите?
- Лучше на день рождения. Я ее в золотую рамочку, под стекло, и в это наше заведение повешу. А то кое-кто думает, что Мальтус чуть ли не злодей криминального мира, а увидит телеграмму, и поймет, что Мальтус - герой страны. И дорого это будет стоить?
- Для вас, по дружбе, тридцать тысяч баксов, в Администрацию Президента.
- Это мне по карману, - засмеялся Мальтус, высовывая тонкий язык.
Его узко посаженные круглые глазки становились то рубиновыми, то изумрудными. Он напоминал ящерицу с драгоценными камушками глаз, чешуйчатую, шелестящую, скользнувшую на камень, с быстрым язычком, готовую при первой опасности исчезнуть. Шершнев пьянел, вливая в себя разноцветные яды, которые закипали в нем злым возбуждением.
- "Барбаросса"! … - рокочуще выговаривал он, прислушиваясь к звуку, напоминавшему работу танковых двигателей, - "Барбаросса"! … А ведь он прав, черт возьми, этот окорок с дырявым сердцем, он уловил одну из величайших тайн современной истории.
- Какая тайна? Какая величайшая? - допытывался Мальтус, испуская из глаз разноцветные лучики, погружая их в зрачки Шершнева.
- Величайшая тайна современной истории, которую не объяснит мне ни один ученый, ни один нобелевский лауреат, ни один яйцеголовый в Бельденберском клубе или в Трехсторонней комиссии.
- О какой такой тайне вы изволите говорить, Александр Федорович, пугая нас, захолустных провинциалов, своим столичным познанием?