5.
Солнце ещё скрывалось за городскими постройками, когда я, дожидаясь Сергея, прогуливался по внешней дорожке ипподрома. Воздух был свеж и неподвижен. Многочисленная колония воробьёв, облюбовав высокие деревья, оглушала округу хоровым чириканьем.
Сергей вышел на беговую дорожку, ведя за собой двух высоких жеребцов рыжей и вороной масти. Они грациозно перебирали тонкими ногами, гордо неся на высоких шеях сухие головы.
– Выбирай, – сказал Сергей, подведя ко мне этих красавцев.
Я с удовольствием дотронулся до мягкой гривы вороного жеребца. Природная резвость не давала ему стоять на месте. Он как заводной дёргался из стороны в сторону, вырывал уздечку из рук Сергея, словно ему не терпелось размяться в свободном галопе.
– Это та самая английская порода? – спросил я.
– Нет, это знаменитые ахалтекинцы. Эта порода всегда отличалась выносливостью и бесстрашием в бою. Вороной – Пепел, а рыжий – Небоскрёб. Какого выбираешь?
– Подержи-ка вороного.
Мой избранник не успел опомниться, как я уже оказался у него седле. Пепел спокойно отнёсся к этому, не проявив ожидаемой агрессивности.
– Справишься? – на всякий случай спросил Сергей.
– Отпускай, – уверенно приказал я.
Он бросил мне уздечку, и Пепел без всякой команды побежал лёгкой рысью по знакомой дорожке. Вскоре Сергей догнал меня на своём рыжаке, и мы молча проскакали один круг.
– Раз уж мы на ипподроме, почему бы не устроить скачки с призом победителю, – предложил я.
– А что можно выбрать в качестве приза? – заинтересовался Сергей.
– Например, стол в ресторане.
– Согласен.
– Тогда финиш у того высокого тополя. На счёт "три" стартуем.
Мой жеребец с удивительной точностью рванул с места, словно знал арифметику. Я даже не успел пришпорить его, а моё запоздалое "но-о-о" прозвучало по-детски смешно и бессмысленно. Пепел уже нёсся свободным галопом, с каждой секундой увеличивая отрыв от рыжего Небоскрёба, который явно замешкался на старте. Пепел и не собирался уступать ему преимущество, будто стол в ресторане – лучший приз, за который ему когда-либо приходилось бороться. На него словно нашло галопное вдохновение. Охваченный не то восторгом, не то страхом, я прижался к шее своего скакуна, уже и не надеясь остановить его даже после финиша. Воздух свистел в ушах как при сильном ветре. Я робко приподнял голову, чтобы увидеть финишный тополь – гостиничная стена пронеслась мимо, дрожа всеми своими окнами. И в этом оконном вихре промелькнула знакомая женская фигурка в белоснежном наряде.
Я оглянулся на соперника и ужаснулся – Небоскрёб на полном скаку споткнулся на обе передние ноги и рухнул на грунт, подняв столб пыли. Сергей перелетел через коня, ударился лицом и грудью о землю и проехался по ней ещё несколько метров. Мне не сразу удалось остановить своего жеребца и повернуть обратно. Сергей уже стоял на ногах, когда я подъехал к нему и спрыгнул с коня. Его Небоскрёб тоже поднялся, и оба скакуна, оставшись без присмотра, дружно побежали к своему вольеру.
– Твоя победа, – сказал Сергей. – В нашей гостинице хороший ресторан.
– Вернёмся в номер, тебе надо умыться, – ответил я.
Все ещё спали, когда мы подошли к своей двери. Я вставил ключ в замочную скважину. Сергей стоял рядом и поглаживал ушиб на левой ноге. Его правая рука немного опухла и онемела, из глубокой царапины на лбу сочилась кровь. Рубашка порвалась и испачкалась. Внезапно открылась соседняя дверь, и в коридор, как и прошлой ночью, вышла золотоволосая девушка.
– Я всё видела, – сказала она, – это ужасно. Зайди ко мне, я помогу.
– Ты врач? – спросил я.
– Нет, но у меня есть всё необходимое для первой помощи.
– Как тебя зовут?
– Лида, – ответила она, – но какое это имеет значение? Я просто хочу помочь.
Сергей тоже вопросительно посмотрел на меня.
– Иди лечись, – сказал я.
Девушка бережно взяла его под руку и не спеша повела в свою комнату.
6.
Спустя два часа, отдохнув и переодевшись, я направился в кафе. В коридоре мне встретился режиссёр. Он со вчерашнего дня колесил вместе с художником фильма по окрестным сёлам в поисках подходящей натуры и вернулся в гостиницу лишь полчаса назад.
– Ты прочитал сценарий? – спросил Гена.
– Прочитал, – ответил я. – Знаешь, мне показалось, что твои герои напрочь лишены чувства юмора.
– Какой юмор? Это фильм о высокой любви, которая помогает молодым супругам в трудные минуты жизни. Сегодня вечером начнём снимать кульминационную сцену всего фильма. От тебя требуется контрастным освещением усилить напряжённость момента.
Мы начали снимать, когда Солнце скрылось за горизонтом, и фиолетовые сумерки опустились на город. В кадре на фоне плакучих ив городского парка, где по сценарию происходило действие, стояли два актёра – он и она. Она в коротенькой чёрной юбке, сапожках и потрёпанном свитере. Он, молодой муж по роли, в поношенном сером костюме.
– Как только начнут говорить текст, переведи фокус на актрису, – предупредил я стоящего рядом ассистента. Тот понимающе кивнул.
– Порепетируем ещё или снимем? – обратился к актёрам Гена. Он сидел на стуле с мрачным лицом инквизитора.
– Давайте снимать, – ответили актёры.
– Тихо на площадке! – крикнул Гена, – хлопушку в кадр. Мотор.
Я запустил камеру.
– Кадр сорок семь, дубль один, – объявила помощница режиссёра и, хлопнув дощечками, вышла из кадра.
– Ну не могу, не могу я родить, – запричитала по роли актриса, – врач сказал, что у меня никогда не будет ребёнка. Не люби меня, иди к другой, только не пей.
– Успокойся, прошу тебя… – начал было актёр.
– Стоп! – поморщившись, остановил его Гена. – Зачем ты её успокаиваешь? Она совершенно спокойна. Говорит о своём горе, будто рассказывает о моде будущего сезона. Даже обычной грусти в глазах нет. Я устал объяснять одно и то же. Актриса стояла у ивы в нелепой позе провинившейся ученицы. Её щёки заметно порозовели.
– Я постараюсь, – виновато произнесла она.
– Ну, что ж попытаемся ещё раз, – сказал Гена. – Приготовились. Мотор.
– Кадр сорок семь, дубль два.
– Ну не могу, не могу я родить. Врач сказал, что у меня никогда не будет ребёнка. Не люби меня…
– Стоп! – режиссёр резко встал на ноги. – Понимаешь, Валентина, я могу приказать гримёру, и тебе нарисуют глицериновые слёзы. Но слёзы не могут идти из пустых, ничего не выражающих глаз.
Актриса молчала, но ей, несомненно, хотелось провалиться сквозь землю. И тут её более опытный коллега решил помочь неудачливой партнёрше. Он изобразил на лице невыносимое страдание в стиле актёров немого кино и произнёс трагическим тоном:
– Ну не могу, не могу я родить. Врач сказал, что у меня никогда не будет ребёнка…
Я спрятал голову за кинокамеру, чтобы скрыть невольную улыбку.
– Вот, вот что нужно! Слышала, Валентина? – оживился режиссёр. – Я верю его словам, верю, что он не может родить.
– Конечно, он же мужчина, – робко возразила актриса.
– А ты, чёрт побери, бесплодная женщина. Понятно теперь?
Мне стало не по себе от такой откровенной грубости. К тому же сквозь объектив камеры я хорошо видел необычайно выразительные глаза актрисы, и работала она убедительно и естественно, без фальшивого надрыва, с чувством меры. Странно, что Гена не понимал этого.
Вдруг все осветительные приборы разом погасли. Ночная темнота мгновенно опустилась на съёмочную площадку.
– Свет долго горел, дизель перегрелся, – сообщил бригадир осветителей.
– Где продюсер? Я напишу докладную, – возмутился режиссёр, – этот дизель и Валентина загубят мне картину.
Я взял его за плечо и слегка надавил:
– Угомонись и не травмируй окружающих.
Минуту мы молча смотрели друг на друга.
– Хорошо. Оставим эту сцену на потом. Все свободны, – спокойно объявил Гена.
7.
Неожиданно в темноте по всему парку, то там, то тут – на людях, на деревьях, на траве замелькали голубые "зайчики", словно где-то включили волшебную лампу. Я огляделся и в глубине парка заметил Сергея. Он шёл по аллее в сторону съёмочной площадки. В руках у него был небольшой букет из голубых тюльпанов. Цветы светились, но не дежурным светом вольфрама помещённого в вакуум, а ласковым сиянием абсолютной любви того, кто нашёл и принёс эти цветы сюда. На это редкое свечение, согревающее душу, хотелось смотреть и смотреть. Нет никого совершеннее женщины, но только мужчина, при всех своих недостатках, способен понять, увидеть, полюбить и подарить ей волшебное сияние цветов, пусть даже рискуя жизнью.
Вся съёмочная группа замерла, когда Сергей преподнёс свой букет золотоволосой красавице в белом.
– Спасибо, – сказала она. – Какие необычные цветы! А как твоя рука?
– Уже не болит, – ответил парень.
– Пойдём, у меня есть вкусный торт к чаю. – Девушка взяла его под руку, и они пошли по узкой аллее, освещая деревья и тропинку голубым сиянием тюльпанов.
8.
В гостиницу потянулись и остальные работники съёмочной группы, унося с собой провода, микрофоны, реквизит, штативы и прочее киношное оборудование.
– Этому пижону надо выступать в цирке с таким номером, – пробурчал Гена. – Пятый день в группе, а уже волочится за моими работницами. Завтра снимаем сцену с ним – посмотрим, на что способен этот фокусник.
– Ты очень изменился, – сказал я, – в институте твоя деликатность заслуживала книги Гиннеса. А теперь ты постоянно на нервах. Покрикиваешь на всех.
– А ты не заметил, мы уже давно не в институте. Здесь производство, – утомлённо ответил Гена. – Пойду спать.
Я решил пройтись перед сном. Через полчаса вернулся в гостиницу. Спать не хотелось даже после прогулки. Я подошёл к внутреннему телефону, установленному в холле, чтобы поговорить с Геной о завтрашней съёмке. Но его телефон был занят. После второй попытки в трубке что-то щёлкнуло, захрипело, а затем прорвался приятный женский голос, который я мгновенно узнал:
– …мы попили чай с тортом, и я отправила его спать. Иди ко мне, – сказала Лида.
– А как же голубые тюльпаны? – с иронией спросил Гена.
– Я спрятала их в тумбочку.
– Мне надо немного поработать над сценарием. Я приду чуть позже. Оставь двери открытыми.
Я бросил трубку и поднялся в свой номер. В груди появилось тягостное ощущение от этого невольно подслушанного разговора. Сергей уже спал.
9.
Море было маняще-спокойным. Высокая скала, выбранная для съёмок, имела два низких отростка, которые как гигантские щупальца врезались в море, загибались концами внутрь навстречу друг другу, образуя естественный, почти замкнутый бассейн. Туда предстояло прыгать Сергею, дублируя исполнителя главной роли, который по сценарию спасался от погони. Плоская вершина скалы постепенно уходила под береговой песок, где расположилась колонна киносъемочных машин. На правом отростке скалы я приказал установить несколько мощных дуговых приборов, чтобы подсветить глубокую тень, падающую на гладь воды. Там же расположились несколько человек с канатами и спасательными кругами. Была вызвана и машина скорой помощи. Сергей, я, наш техник и кинокамера с красивым названием Аррифлекс Би-Эль35 находились в полной готовности на вершине скалы. Вскоре подъехала режиссёрская "Волга", из которой вышел продюсер фильма, невысокий пожилой мужчина с обширной лысиной и поседевшими висками. Подойдя к нам, он объявил:
– Геннадий Борисович приболел. Просил снять прыжок без него.
– В какой одежде должен быть Сергей? – спросил я. – Если ошибёмся, потом не смонтируем эпизод.
– Для этого у нас есть художник по костюмам, – строго ответил продюсер, – а сами не могли спросить у неё? Где она?
– Отсыпается в нашей машине, после бессонной ночи – мерзко ухмыльнулся техник по обслуживанию съёмочной аппаратуры.
– Совсем оборзели, – возмутился старик, – отсыпается во время съёмки?
– Это вы спросите у режиссёра. Ему виднее, – злорадно ответил техник.
– Ну, развели бардак, – продюсер пошёл в сторону стоянки, к студийным машинам.
– Закрой свой поганый рот, – зло сказал я технику, когда продюсер отошёл подальше.
– А если нет? – вызывающе ответил он.
– Я сам закрою твою помойку. Хочешь проверить? – Я ощутил, как неожиданная ярость, возникла где-то в животе, потом поднялась выше, сдавила горло и перешла ту черту, за которой я уже был готов пойти на всё и до конца.
Парень, видимо, уловил эту решимость в моём взгляде и отступил.
– Буду я ещё бодаться из-за очередной бабы режиссёра. Очень мне нужно, – он начал для вида возиться с кассетами.
Сергей стоял на краю скалы, и казалось, спокойно ждал дальнейших указаний.
Я подошёл к нему и сказал:
– Не слушай всякие сплетни.
– Я и не слушаю, – уверенно ответил он. – Мы сегодня будем снимать? Чего ждём?
– Разбираемся с твоей одеждой, – ответил я, но уже понимал, что этому парню сегодня лучше не прыгать с двадцатиметровой высоты.
Продюсер вернулся и объявил:
– Всё ясно. Надо прыгать без рубашки в одних брюках и обязательно в чёрных кроссовках.
Я отвёл его в сторонку и шепнул:
– Давай отменим сегодня съёмку.
– Почему? По какой причине? – удивился продюсер.
– Я не могу этого объяснить, но лучше не снимать сегодня.
– Это невозможно. По-твоему, столько людей и техника проехали сто двадцать километров, чтобы ни с чем вернуться обратно? Не слишком ли дорогая прогулка получается? И потом я не вижу причин.
– На площадке нет режиссёра.
– Ну да, сейчас я приглашу сюда Феллини вместе с Антониони. Не держи меня за идиота. Для того чтобы этот парень просто прыгнул в воду не нужен никакой режиссёр. Короче, помитинговали и хватит. Давайте работать.
Впервые в жизни мне не хотелось подходить к кинокамере. Но я подошёл и посмотрел в видоискатель – пространство сразу же ограничилось рамками кадра. Вот так мы идём на компромисс со своей совестью, ведь проще жить, если не слышать Голос Бога внутри себя. Потом замелькал обтюратор работающей камеры.
– Прыгай! – скомандовал продюсер.
Сергей мощно оттолкнулся и по красивой дуге полетел вниз. Я панорамировал за ним и видел, как он раскрыл руки, словно крылья, и улыбнулся перед тем как скрылся под водой. Камера прокрутила ещё тридцать метров плёнки, но Сергей не вынырнул. Я отпустил рукоятку штатива и посмотрел на морскую гладь. Потом увидел испуганный взгляд продюсера. В следующее мгновение я уже летел вниз, удивляясь, что добровольно прыгнул со скалы, на которую было страшно смотреть.
Вода оказалась тёплой и прозрачной. Я сразу увидел Сергея. Он лежал на спине в густой массе водорослей и вместе с ними плавно покачивался. Его глаза были закрыты. Кровь вытекала из головы, клубилась и растворялась в воде, напоминая дым в безветренную погоду. Я сделал мощный гребок в его сторону, схватил за волосы и суетливо поплыл наверх. Где-то на середине пути лёгкие не выдержали, и я глотнул воды. Казалось, ещё секунда, и спасатель превратится в утопленника. Так неожиданно я оказался на краю жизни, и лишь ценой последнего отчаянного рывка смог высунуть голову из воды, не выпустив из рук и Сергея.
Потом я долго отдыхал, стоя по пояс в воде и обнимая скалу как родную. Не хотелось ни говорить, ни думать – я лишь устало следил за тем, как двое врачей и двое осветителей торопливо несли Сергея наверх к машине скорой помощи. Сергей был уже мёртв. Я знал это, знал, что вижу в последний раз его классически правильное лицо, ставшее теперь бледнее морской пены.
Позже, когда уехали врачи, так и не сотворив чуда, ко мне подошёл продюсер.
– Ничего не понимаю, – сказал он, – Сергей сам выбрал это место, обследовал его, много раз прыгал с этой скалы, а сейчас вдруг угодил прямо на подводные камни. Ничего не понимаю.
Я не ответил, да и не было смысла в разговорах. Теперь никто никогда не узнает, что это было – несчастный случай или человек просто разбил свою боль об эти скалы.
Ветер с моря усилился и теперь с каждым новым порывом увлекал за собой всё больше песчинок, всё выше отрывал их от земли. Киношники разошлись по машинам, и только бригада осветителей угрюмо складывала свои приборы в кузов грузовика. Вода всё ещё неприятно стекала с моей рубашки и брюк, капля за каплей уходя в песок. Мне стало зябко. Под нарастающий шум прибоя я прошёл вдоль всей автоколонны и поднялся в операторский автомобиль. На широкой мягкой полке, предназначенной для перевозки съёмочной аппаратуры, сладко спала девушка. Она была в белых джинсах, в белых кроссовках, а золотистые кольца волос живописно разметались по белой сорочке. Мокрый, озябший я смотрел на её красивый профиль. Нет, её вряд ли опечалит случившееся. Проснувшись, она будет жить прежней жизнью, надеясь на счастье, как и тысячи людей. А что-то важное и светлое уже прикоснулось к ней, но осталось незамеченным. В её жизни больше не будет голубых тюльпанов, светящихся в ночи, как не будет и того, кто знает, где их искать.
Лида зашевелилась под моим долгим взглядом, открыла глаза и приподняла голову.
– Съёмка закончилась? – сонно спросила она.
– Закончилась, – ответил я. – Ты выспалась?