- Конечно, время неудобное, - деловым тоном заговорил Порху. - Мы только что сели за ужин. Кроме того, у меня нет под рукой нужных реквизитов. Лезть в бумаги хлопотно. Оставьте мне свой номер, я завтра же позвоню вам в банк. - Он досадливо повернулся к Полли. - Звонят на ночь глядя, как будто днем загружены сверх головы. Честное слово, давно бы поменял банк, если бы не бюрократическая волокита. Впрочем, все они хороши. Надо бы издать закон против телефонных переговоров банковских служащих с клиентами.
- Что ему было нужно?
- Консультировался насчет перевода моих сбережений на другой депозит, с большим процентом.
На следующий день Порху позвонил, но не в банк, а в адвокатскую контору.
- Все это довольно неправдоподобно, - сказал он.
- Я понимаю, - ответил бойкий, уверенный голос. - И тем не менее это так. Уверяю вас.
- Да? Что у нее.
- БАС. Боковой амиотрофический склероз.
- Я знаю.
- Известен также под названием болезни Лy Герига.
- И это я знаю. У женщин она тоже бывает?
- Как видите.
- Я хочу сначала поговорить с ней.
- Конечно, Между прочим, меня зовут Сеймур, если захотите познакомиться.
- В какое время удобнее звонить?
- В любое. Я весь день здесь, сижу допоздна. Я юрист, если вам интересно.
- Я так и понял. У вас очень гладкая речь. Сразу видно, привыкли вести переговоры.
- Да уж, приходится. И не рычите на меня, не надо.
- Я не рычу. Меня расстроило известие.
- В субботу и воскресенье меня обычно не бывает дома. При хорошей погоде.
- Гольф?
- Адель была уверена, что вы это скажете.
- Адель разбирается в людях. Сообразительная. Надеюсь, вы успели это заметить?
- Сказать ей, что придете? Навестите ее?
- Конечно, навешу, если она в самом деле этого хочет. Вы думали, я откажусь?
- Она просто не была уверена, что согласитесь.
- Держу пари, была. Еще как была!
Дверь открыла молоденькая служанка-индонезийка, и он вошел в просторную, полную воздуха и света квартиру на Пятой авеню, окна которой выходили на озеро в Центральном парке, а величественный фасад дома смотрел на такие же богатые здания, стоящие на другой стороне улицы. Порху мог бы догадаться, что если у Адели есть служанка, то непременно молоденькая и хорошенькая, такая, из которой можно слепить что угодно. Адель по природе была педагогом. Служанка медлила, и они неловко обнялись, не отрываясь друг от друга чуть дольше положенного, потом поцеловались второй раз, чуть горячее, чем принято при обычном приветствии.
- Я рада, что ты пришел, - сказала она.
- Я тоже.
- Ты хорошо выглядишь.
- Ты тоже.
Она и вправду выглядела лучше, чем он ожидал, не такая уродливая, как он опасался. Только в ее походке он заметил какую-то неровность, неуверенность, когда она пошла к дивану, на котором, как видно, сидела с бокалом белого вина, ожидая его. Она предложила налить и ему, но он отказался. Знакомым свободным движением она откинулась на спинку дивана и устремила на него недоверчивый, испытующий взгляд маленьких темных глаз. На губах у нее играла высокомерная, немного насмешливая полуулыбка.
- Я иногда натыкаюсь на твои фотографии в прессе. В жизни ты лучше выглядишь, здоровее. Можно сказать, замечательно выглядишь, если учесть…
- Ты тоже замечательно.
- И тоже здоровее?
- Да.
- Еще бы, - сухо усмехнулась она.
- Правда, замечательно выглядишь.
- Еще бы.
- Замечательно, я тебе говорю. Чем-то напоминаешь свою мать.
- Мою мать?
- Мы как-то обедали вместе с ней, неужели не помнишь? Она очень красиво старилась. Ты тоже так считала. Из пепельной блондинки она на глазах становилась серебристой, а кожа у нее была золотистая.
- Скорее смуглая.
- Вот и у тебя такая же. Она еще жива?
- Нет, умерла. Отца тоже не стало.
Он фыркнул и сказал:
- Они, наверное, так и не привыкли к твоим выходкам?
- Не привыкли, - негромко засмеялась она. - Приходилось держать их под каблуком. Ты мне лучше вот что скажи, Джин… - она снова откинулась на спинку, на лице у нее появилось задорное, озорное выражение, - ты такой же заядлый языковед?
- Что-о?
- Ты что, глухой? Не слышал, что я сказала?
- Слышал… Прости, я немного растерялся. Конечно, я теперь хуже слышу, но не настолько…
- Ртом, спрашиваю, работаешь?
Порху пожал плечами, вздохнул.
- Не знаю, давно не пробовал.
- Хочешь попробовать?
- Что?
- Опять "что"?
- Когда?
- Сейчас.
- Ты хочешь, чтобы я попробовал? - перешел он в наступление.
Она улыбнулась.
- Не знаю. Я тоже давно не пробовала. Ну как, хочешь?
- Если хочешь.
- А ты хочешь?
- Ты хочешь, чтобы я попробовал? Я всегда делал, что ты хотела. Вместо ленча почти полгода пил твои паршивые дрожжи. Я даже на спиритический сеанс за тобой потащился. Глупая была затея, глупая и опасная. А ты, видите ли, не соизволила сказать, что тебе заказали статью о медиуме.
- Я и сама не знала, правда… Но ты не захотел оставить жену.
- Да, на все был готов, кроме этого.
- А потом все равно ее оставил.
- Нет, не оставлял. Мы расстались. Я не хотел. Это была ее инициатива. И не из-за другой женщины.
- А теперешнюю можешь оставить - ради меня?
- Ни в коем случае.
- Не бойся, я не рассержусь. Я знаю, что со мной будет.
- Адель, дорогая, ты меня оскорбляешь. Это не самая веская причина, сама знаешь. Как ты думаешь, долго ли мы протянули бы вместе, я - твоим любящим мужем, а ты - моей верной женой?
- Думаю, не слишком долго. Ты быстренько нашел бы себе другую девочку, и та стала бы подговаривать бросить меня.
- Нет, погоди, ты о себе скажи, о своих мужиках… Хотя, как я понимаю, ты тоже давно замужем, верно?
- Люблю выходить замуж, правда. Люблю рожать девочек и воспитывать их. Так люблю, что приходится напоминать себе об этом, когда вдруг почувствую, что ненавижу замужество и все остальное. Мои девочки увлеклись сексом куда раньше, чем я, хотя я начала совсем молоденькой.
- И увлечение поощрялось мамой?
- Во всяком случае, не возбранялось.
- Мне это интересно. Знаешь, я взялся за роман о сексе с точки зрения женщины.
- Я давно такой написала. Никто не берет.
- У меня возьмут. Но движется пока плохо. Я очень многого не знаю.
- Прочти мой.
- Это вряд ли поможет. Понимаешь, я рассчитывал, что получится что-нибудь острое, пикантное, но вот изюминки нет. Думаю, копаюсь в разных материалах - все не то. Конечно, я могу отложить эту книгу и взяться за другую. Масса замечательных замыслов… - Она выжидательно смотрела на него. - Например, роман о Марке Твене или вообще о жизни американского писателя.
- Мои книги не имели такого успеха, как его.
- Его книги тоже не очень-то расходились. В этом и соль. Надеюсь, что доведу до конца, вставлю кое-что из своей жизни, какие-нибудь светлые моменты.
- То есть меня?
- Само собой. Итак, что у тебя в перспективе?
- Замнем для ясности.
- Одолевает жажда знаний.
Она переменила тему.
- У тебя руки немного дрожат.
- Знаю, - кивнул он.
- Это называется тремор.
- Сам бы я ни за что не догадался.
- Годы?
- Кофе, виски, но главное - да, годы.
- У меня тоже дрожат. По-прежнему любишь Шуберта?
- Больше чем когда-либо.
- Несмотря на волнение и боль в его музыке?
- За его волнение и боль. Что ты вдруг погрустнела, милая?
Она вздохнула, опустила голову.
- Все так старятся… И еще потому, что мы скоро надоедим друг другу. Мы, кажется, обо всем уже поговорили, да?
- Нет, не обо всем, - возразил Порху. Он понимал, что впадает в такую тоску по прошлому, что может от всей души сказать ей то, что хочет сказать. - Я никогда не забывал тебя, во всяком случае, надолго не забывал. Не переставал любить тебя. У меня было такое к тебе чувство, какого я не знал ни до, ни после. И я сохранил его, это чувство, до сих пор и сохраню до конца.
Она молча слушала его, потом сказала, похлопав по дивану:
- Сядь со мной рядом.
Он поднялся со стула и, тяжело ступая негнущимися ногами, подошел к ней. Она подала ему руку, когда он повернулся, чтобы сесть возле нее. Его ладонь попала к ней между колен. Он слегка пожал их, погладил, не убирая. Несколько секунд она не отрывала глаз от его руки, потом повернулась к нему и обняла, уткнулась в плечо. Они медленно опустились на спинку дивана, и она заплакала - беззвучно, без слов, без жалоб.
"Я и сам бы расплакался, - подумал он, - если бы она не заплакала первая".
- Я и сам бы расплакался, если б ты не заплакала первая, - тихо сказал Порху немного погодя, когда она взяла себя в руки и попросила прощения за то, что рас пустилась.
Улыбаясь, она смотрела ему в глаза.
- Скажи, Джин, ты когда-нибудь задумывался, по чему тебя любят женщины?
- Нет, - улыбнулся он и покачал головой.
ТОМ СОЙЕР, РОМАНИСТ
"- Том!
Нет ответа.
Том!
Нет ответа.
- Блин! - в сердцах сказала тетя Полли. - Куда же он опять запропастился, этот мальчишка? Хорошо, если не уехал искать мистера Клеменса. Захотелось ему, видите ли, узнать, как стать писателем. Это было бы ужасно, ужасно. Не дай Бог!
Увы, чемодана Тома Сойера на месте не оказалось. Не было и свежей сорочки, смены белья, запасной пары носков, расчески, зубной щетки, его любимой бамбуковой удочки и бруска мыла. Ничего этого не было. Зато к одеялу в его комнате была пришпилена записка тете Полли, в которой говорилось, что ее племянник отправился в Коннектикут повидать мистера Сэмюэла Клеменса, или Марка Твена, как они звали его вместе со всем образованным миром. Отправился узнать, как ему, Тому, тоже сделаться знаменитым сочинителем романов и быть таким же богатым и счастливым, каким наверняка является мистер Клеменс.
Он знает, объяснял Том, что мистер Клеменс владеет компанией и недавно лично вручил вдове президента Улисса С. Гранта 200 тысяч долларов в качестве гонорара за автобиографию, которую написал бывший президент, а мистер Клеменс напечатал; что у него куча денег, которые он хочет вложить в создание новой наборной машины, которая наверняка будет стоящей штукой; и что со всего света мистеру Клеменсу поступают приглашения на торжественные банкеты, где ему не надо платить, а только говорить речи, за которые он сам получает деньги. Все это нравилось Тому Сойеру. А поскольку Гек Финн подался на запад, на индейскую территорию, начать там новую жизнь, он не мог придумать ничего лучше.
Когда Том с легким сердцем отправился из родного Ганнибала, что в штате Миссури, навестить мистера Клеменса в его доме в Хартфорде, что в штате Коннектикут, у него не было сомнений, что мистер Клеменс будет до смерти рад повидать его - почему бы ему не порадоваться? Он еще не знал, что поездка в Хартфорд только первый отрезок его долгого, полного открытий литературного путешествия, что из Хартфорда он поедет в Калифорнию, потом через Чикаго снова на восток, в Нью-Йорк, потом пересечет океан и попадет в Англию, оттуда вернется в Нью-Йорк, заедет в Массачусетс и, наконец, с огромным облегчением возвратится в дом тети Полли в Ганнибале, штат Миссури.
Как Тому удалось совершить такое далекое путешествие и переменить столько мест с одной сорочкой, одной парой белья в чемоданчике и несколькими долларами в кармане - другая история, писал Порху, и мы не станем в нее углубляться - разве что скажем, добавил Порху, что Том Сойер выгодно продал свою бамбуковую удочку, на которой уже было вырезано его имя, и экземпляр "Приключений Тома Сойера" с автографом героя. Книжку он сбыл одному коллекционеру в поезде, собственноручно ее подписав.
Тому Сойеру потребовалось немало времени, чтобы добраться из крохотного городка на Миссисипи в громаднейший дом в Хартфорде, штат Коннектикут, где, по слухам, обитал Сэмюэл Клеменс и куда возили туристов. По прибытии Тома ждало разочарование. Человека, к которому он ехал, не было, следовательно, он не мог поговорить с гостем, хотя если бы он был, то не потрудился бы принять его. Мистер Клеменс отбыл в одну из своих бесконечных литературных поездок - читать лекции и зарабатывать деньги, чтобы и дальше жить в этом великолепном доме-дворце и выплатить долги, которые он наделал для процветания своей издательской фирмы и изготовления наборной машины Пейджа, не оправдавшей его надежд. Все это и еще кое-что Том узнал от некоего мистера Роджерса, случайно оказавшегося в доме, когда он приехал. Мистер Роджерс был большой шишкой в компании "Стандард ойл", которая принадлежала мистеру Джону Д. Рокфеллеру, и другом мистера Клеменса. Мистер Роджерс добровольно взвалил на себя тяжкое бремя поправить пошатнувшиеся финансовые дела Марка Твена. Когда мистер Клеменс бывал в этом доме, он не желал никого видеть, тем более непрошеных гостей. Мистер Роджерс сомневался, что он сделал бы исключение для Тома Сойера.
- Ваш Марк Твен вовсе не такой веселый затейник, как о нем думают.
Дома он все время в подавленном настроении. Его гнетут состояние дел в его издательской фирме, неудача с линотипом и попусту ухлопанные на них деньги. Он глубоко переживает раннюю смерть маленького сына, в которой винит себя, и недавнюю, когда он был за границей, смерть дочери, в которой тоже винит себя. Его огорчают медики, полагающие, что другая его дочь - у него их трое - подвержена припадкам эпилепсии, и плохое здоровье его жены. Его удручает, что после успеха "Тома Сойера" и "Гека Финна" публика прохладно встретила такие его рассказы, как "Человек, который совратил Гедлиберг" и "Простофиля Вильсон", в которых отразился его мрачный, пессимистический взгляд на цивилизованное человечество.
- Не такой уж он веселый и не такой энергичный, - заключил близкий друг Марка Твена мистер Роджерс. - Если вы ищете того, кто может научить, как сделаться удачливым писателем, то вы ошиблись адресом. Такие вот пироги, молодой человек.
- А я думал, что он заработал кучу денег на мне и на Геке! - воскликнул Том.
- Верно, заработал. Но ему захотелось показать, какой он богатый и щедрый. Любит, когда о нем говорят на каждом перекрестке. Только посмотрите на это кошмарное сооружение, которое он содержит все эти годы лишь для того, чтобы похвастаться перед соседями, а у самого деньжат в обрез. Писатели, они все такие. Чем больше зарабатывают, тем сильнее верят, что заработают еще больше, и тем больше тратят на показуху. Знаете, сколько он стоит, этот домина? Нет, сэр, не знаете. Двадцать восемь комнат, библиотека, бильярдная, шесть слуг! Мистер Клеменс в долгу как в шелку у своих кредиторов - пусть не по закону, а по совести. И все из-за своего ослиного упрямства. Я, наверное, лучший его друг, тоже дал ему денег в долг и поклялся, что взыщу с него по суду, если он не сделает единственную разумную вещь - не объявит себя банкротом. Любой бизнесмен так бы и поступил. А ему, видите ли, гордость не позволяет. Предпочитает мотаться по свету со своими дурацкими лекциями. Рассчитывает расплатиться с кредиторами. Сердце щемило смотреть на него, когда он был здесь последний раз. Дочь умерла, жена больна, и он жалкий, одинокий. До трех утра гонял шары на бильярде. Скоро они опять в Европу, на воды, так что забудьте о нем, Том. Ни с кем не желает общаться, даже со мной. Я уже этот дом на продажу выставил. Уезжайте, молодой человек, и не возвращайтесь… Господи, выложил двести тысяч грантовой вдове вместо того, чтобы пустить их на фирму!.. Ни один уважающий себя бизнесмен не совершил бы такой глупости. Грант, он давно помер, ему без разницы. Еще лучше, если бы он прикарманил денежки, а потом объявил себя банкротом. Так нет же, как можно! Одна спесь и никакой смекалки. Вы не поверите, вложил деньги в наборную машину. Собственные деньги, представляете! Нет, так дела не делают. Если хотите доброго совета, Том, не вкладывайте собственных денег. Возьмите в банке сколько нужно, а остальные займите у верных друзей. Никогда не проиграешь, даже если предприятие лопнет. Но нет, это не для него, не для пересмешника Марка Твена! Послушайте, Том, поищите себе другого наставника. Берите пример с других, кто вправду может научить счастливой писательской жизни. Почему бы вам не поехать к этому знаменитому Джеку Лондону? Он где-то в Калифорнии обретается. Вот кому повезло так повезло! С нуля начал, а сейчас, говорят, больше миллиона сколотил. Построил себе ни на что не похожий "Дом волка", завел образцово-показательное хозяйство в северной Калифорнии, передовые методы там использует. Такому человеку я с гордостью пожал бы руку, хотя он и социалист. Да, мой мальчик, Джек Лондон - тот человек, который тебе нужен. Уж он-то знает, как делаются литературными светилами, и умеет наслаждаться роскошной жизнью. А мистеру Клеменсу только и остается что лекции читать да горевать о потерянных денежках. Плохо его дело.
Несмотря на расстроенные финансы мистера Клеменса, Том восхищался тем, что тот столько заимел, что мог такую уйму деньжищ пустить псу под хвост. Его надежды на сочинительскую карьеру крепли. Да и мистер Лондон подает пример процветания. Он поблагодарил мистера Роджерса за совет и решил направить свои стопы на запад, к мистеру Лондону.
Быстрое развитие железнодорожного транспорта в период между Гражданской войной и началом нового века сделало путешествие через всю страну из коннектикутского Хартфорда в Калифорнию таким же простым и безопасным, как и плавание из Бостона или Нью-Йорка в город Ливерпуль, что в Англии. Хотя Том не помышлял раньше о таком путешествии, путь его лег на запад.
Через положенное время Том Сойер сходит с поезда на одной из железнодорожных станций и поспешает на север через Сан-Франциско, чтобы найти Джека Лондона и заполучить у него полезную информацию о том, как стать удачливым сочинителем вроде мистера Клеменса и мистера Лондона, двух самых прославленных литераторов в истории страны. Но как ни спешил Том, он опоздал.
Джек Лондон по причине болезни отбыл на Гавайи.
Том, естественно, был разочарован. Он выслушал новость и тяжело вздохнул. Он сожалел, что упустил возможность обсудить свое будущее с широко известным социалистом, своим умом дошедшим до глубин философии Герберта Спенсера, Маркса и Дарвина. Автор "Зова предков", "Белого клыка", автобиографического повествования "Джон Ячменное Зерно" о своем многолетнем пристрастии к алкоголю и многих-многих других романов, очерковых книг, социологических трактатов, о которых Том ничего не знал и не хотел знать, поплыл на Гавайи в наивной надежде, что мягкий климат Тихоокеанских островов избавит его от мучительной, неизлечимой болезни почек, которая через несколько лет в Калифорнии сведет его в могилу.